Счет по головам

— Нельзя ли это остановить?

— Медтехники, когда вы пришли, как раз над этим работали. Евангелины виновато переглянулись и встали, чтобы вернуться в коттедж.

После полудня многие софамильники еще спали. Но Эйприл решила оставить инвалидное кресло еще на несколько дней, и Денни с Расти расчищали для него лестницу выше третьего этажа.

Самсон и ночевал в кресле, в офисе администрации. Сейчас Китти пыталась покормить его завтраком.

— Я не голоден, — отбивался старик.

— Не имеет значения. Ешь давай.

— Может, потом, когда повидаюсь с Элли. Китти нетерпеливо зачерпнула ложку каши.

— Ты обещала. Ты думаешь, я забыл, но я велел поясу, чтобы напомнил.

— Прекрасно, только сначала поешь.

— Купи мне «Гудик», я поем по дороге. Китти, вздохнув, швырнула ложку в тарелку.

— Ладно, уговорил. — Она направилась в «Микросекунду». Кресло последовало за ней и попыталось выехать на улицу без нее, но внукоровская пчела заблокировала дверь большой рамкой с надписью ВЫХОДА НЕТ. — Вот видишь, — сказала Китти, — Внукор тебя не пускает. Ты под домашним арестом, забыл?

— Я ничего такого не помню. Пояс, вперед!

— Кресло обязано повиноваться командам Корпуса, — сказал Хьюберт-пояс.

Но рамка внезапно исчезла, а пчела упала и больше не поднялась.

— Молодец, пояс.

— Сэм, уверяю тебя, это не я.

— Как же, ври больше.

Кресло переступило через пчелу и выкатилось из дома. Вот сейчас включатся сирены, думала Китти. Ей, честно говоря, тоже ужас как хотелось взглянуть на эту знаменитую дочку Сэма. Поколебавшись немного, она запихнула пчелу в угол носком туфельки, взяла сумку со сценическими костюмами и побежала за креслом.

Декейтерская станция находилась в нескольких кварталах от клиники Рузвельта. Бусина Китти прибыла туда первой. Китти записала в ладонник маршрут и подождала Самсона у турникета. Приезжие были в основном итерантами. Чартистов среди немногих дикарей она не заметила.

Она сильно расчесала руки и ноги, не дававшие ей покоя все утро. Так она и знала, что вместо слизней придумают еще какую-то гадость: их заменили крошечными техносами, залезающими под кожу, в просторечии вошками. Говорили, что они не такие настырные, как слизни: кто же знал, что от них все тело чешется?

Наконец показалось кресло, управляемое Хьюбертом-поясом. Сэм, похоже, опять заснул. Китти, не дожидаясь его, махнула и вышла на улицу. Был свежий весенний денек, но Китти замечала один только ценный мусор, в изобилии валявшийся у пешеходной дорожки. Клад, да и только: пластик, композиты, гравий, железки. Она с трудом противилась искушению набить этим карманы.

Кресло, выкатившись со станции, догнало ее. Она отдала ему свою сумку и пошла рядом. За углом начинались улицы с тротуарами, без всяких дорожек. Богатые дома прятались за высокими стенами и живыми изгородями. Плоский какой-то район — выше дерева ничего не увидишь. И никакого мусора — все прибирают газонные уловители, затаившиеся в кустах.

— Китти? — Самсон проснулся и благостно улыбался, выглядывая из своей глубокой корзинки. — Куда это мы?

— Ох, Сэм, мне уже надоело тебе повторять. Спроси Хьюберта-пояс.

Они проехали под чугунной аркой и двинулись по кирпичной дорожке с изгородью справа. Слева простиралась лужайка, часть зеленого пояса клиники.

Дорожка упиралась в стену с широкими пресс-воротами.

— Доброе утро, марен, — сказал охранник-расс за окошком. — Чем могу помочь?

Сэм молчал, и Китти ответила за него:

— Это Самсон Кодьяк. Здесь лежит его дочь, Эллен Старк. Мы пришли ее навестить.

— Подождите минутку, спрошу Консьержа, — сказал расс с фамилий Делл на табличке. Вскоре в воротах образовалась щель, и расс сделал им знак войти. Самсонов запах заметно его поразил.

— Самсону нельзя проходить сканер, — торопливо сказала Китти. — У него справка есть, кресло может вам ее показать…

— Нет необходимости, мар. Обойдемся без сканера. — Расе проводил их к двойным дверям с вывеской «Лесные ворота». За дверьми по коридору тянулась светящаяся линия.

— Куда она ведет? — спросила Китти.

— В офис Консьержа.

Кресло въехало в коридор первым, расе закрыл за ними двери. За этим коридором последовали другие, пока линия не уткнулась в одинокую дверь с табличкой КОНСЬЕРЖ. Дверь открылась, закрылась снова, и посетители опять оказались на улице перед чугунной аркой.

— Сукин сын! — выругалась Китти.

— Сбой в навионике, должно быть, — сказал Хьюберт-пояс.

— Да иди ты.

Носитель не встретился с объектом, но свое назначение выполнил. Синяя команда рассталась с ним на пропускном пункте и спряталась на потолке.

Целый час Китти и Хьюберт-пояс пытались вернуться к проходной, но каждый раз почему-то оказывались на лужайке, а при попытке компенсировать левый крен правым упирались в изгородь. Все их устремления неизменно заканчивались на улице перед аркой. Хьюберт-пояс попробовал даже заклинить руль кресла, нацелив его на проходную, но и тут потерпел неудачу.

Самсон все это время проспал. В конце концов Китти сдалась и велела Хьюберту-поясу ехать обратно на станцию.

— Интересная, однако, задача, — сказал тот, выполняя распоряжение. — Уверен, что решил бы ее, будучи целым.

Совсем рядом с Миллениум-парком Хьюберт-пояс уведомил Китти, что Самсон направил свою бусину к Музею искусства и науки. Она дала те же указания собственной бусине.

Хорошо зная, где искать Сэма, она прошла через вестибюль, мимо танцующих водяных слонов в натуральную величину. Миновала коллекции, собранные знаменитыми путешественниками, и рондофон, где можно было послушать через стетоскоп звуковое сопровождение исторических событий и речи исторических лиц. Звуки — реальные, не запись — повторялись в бесконечной последовательности.

Потом начались залы, посвященные искусству двадцать первого века, с малоприятными памятками этого смутного времени: реальные младенцы, вскрытые и демонстрирующие разноцветные наборчики внутренностей, замороженные домашние любимцы, одетые проститутками, краска из экскрементов вымерших носорогов.

Один зал был оформлен как банкетный. На столах с белоснежными скатертями сверкали серебро и хрусталь. Рамка оповещала, что все билеты на «Следующий последний ужин с Бене Альваресом» проданы. По четвергам Бене Альварес, художник, устраивал здесь изысканную трапезу, где подавались ростбиф, пирог с почками, печеночный паштет, колбасы и подобающие гарниры. Все мясные продукты он брал из собственного тела, вернее, из обширного персонального банка органов. Несмотря на восхитительные запахи, витавшие здесь, Китти поспешно шмыгнула мимо.

В другой галерее она всегда задерживалась, хотя это была, пожалуй, одна из мрачнейших экспозиций прошлого века. Здесь восстановили гостиную восьмидесятилетней давности, с полной отделкой и обстановкой того периода. У стола с множеством подарков в красивых обертках стояли жених и невеста, позируя для свадебной имитографии. Они сияли от счастья, ничего не желая знать о своей нереальности. Реальная пара давно уже вернулась к своим гостям, и их реальная жизнь ушла далеко вперед. Имитированной требовалось около получаса, чтобы осознать это в полной мере. Когда этот мучительный процесс завершался, музейные работники возвращали их к началу, и все начиналось сызнова. Китти могла наблюдать этот леденящий кровь цикл часами, но не сегодня. Она углубилась в еще более далекое прошлое, в век двадцатый. Его искусство по сравнению с будущим было удивительно мирным. Неподвижные статуи, застывшие плоские картины. Самсон Харджер впервые составил себе имя как раз в этом веке. Китти нашла его спящим в кресле перед громадным, во всю стену, холстом собственного изготовления. Всех других посетителей, несмотря на фильтрующую систему кресла, разогнал запах.

— Он не спал, когда вы сюда приехали? — спросила Китти, садясь на скамейку рядом.