Счет по головам

Мы позвонили доктору Армбрастер. Она, вместе со столом, возникла в миниатюре напротив моей тарелки.

— Так что же, приступаем? — спросила она, разгадав выражение наших лиц.

— Да, — сказал я.

— Да, — сказала Элинор и взяла меня за руку.

— Поздравляю вас обоих. Вы одна из счастливейших в мире пар. Мы и без нее это знали.

— Свойства? Усовершенствования? — спросила доктор. Мы уже рассмотрели вопрос и решили, что соединять наши гены в новую индивидуальность будут природа и случай, а не геноинженер, пусть даже с наилучшими намерениями.

— Свойства какие получатся, — ответили мы, — плюс пяток обычных альфа-усовершенствований.

— Значит, пол остается прежним. Я взглянул на Элинор.

— Да, мальчик, — сказала она. — Думаю, оно хочет быть мальчиком.

— Мальчик так мальчик. Сейчас передам все в лабораторию. Рекомбинация займет около трех часов. Я буду вести мониторинг и держать вас в курсе. Работа над заготовкой начнется примерно в полдень. Через неделю можете приехать и забрать… вашего сына. Нам бы хотелось отпраздновать день его рождения, но вы сами решайте, приглашать медиа или нет. Я свяжусь с вами через час — и еще раз примите мои поздравления.

Слишком взволнованные, чтобы чем-то заняться, мы ели пирожное и пили кофе, иногда перебрасываясь парой ничего не значащих слов. Потом перед нами опять вырос маленький стол, а за ним доктор Армбрастер.

— Рекомбинация на две трети завершена и проходит без осложнений. Органический интеллект по Пернеллу на этом этапе показывает 3,93 — очень впечатляюще, но вы, думаю, не удивитесь. У мальчика сейчас подбородок, глаза и костно-мышечное строение Сэма, а волосы, нос и брови как у Элинор.

— Боюсь, мои брови — доминантная черта, — сказала Элинор.

— Видимо, так, — подтвердила доктор.

— Я без ума от твоих бровей, — сказал я.

— А я от твоей костно-мышечной системы.

В течение следующего часа доктор Армбрастер информировала нас еще два раза. Я заказал бутылку замороженного шампанского. Другие столики поднимали за нас тосты кофейными чашками и визолой. Я был слегка навеселе, когда мы собрались уходить. Колючий поцелуй слизняка, присосавшегося к лодыжке, вызвал у меня раздражение, но я решил, что дам ему закончить тестирование, прежде чем начну пробираться к выходу. Слизняк прилип ко мне на необычайно долгое время.

— Ну, чего ты там? — засмеялась Элинор. — Наклюкался, да?

— Слизняк. Почти закончил уже. — Но он, вместо того чтобы отвалиться, вытянулся в длину и захватил петлей обе мои лодыжки. Я, уже двинувшись было за Элинор, упал, опрокинул столик, стукнулся головой о каменный пол. Слизняк, продолжая растягиваться, липким саваном окутывал тело. Он накрыл мне лицо, смазав столики, тенты и разбегающихся в ужасе посетителей. Дышать стало трудно. Лицо Элинор возникло надо мной и пропало, хотя я по мере сил звал на помощь. Я пытался сесть, пытался ползти, но тугие пути, прижавшие руки к бокам, не пускали меня.

Сэм, меня тестируют, сказал Генри.

Со мной делали то же самое. Антимоб просачивался сквозь поры, разливался под кожей, проникал в кровь, занимал каждую клетку моего тела. Я чувствовал это как горячий дым, пронизывающий меня насквозь и обжигающий изнутри.

Мой несчастный желудок, переполненный клубникой с шампанским, выстрелил наружу розовым гейзером. Рвота стекла по подбородку и прикипела к груди.

Я метался по полу, переворачивая другие столы. Битое стекло впивалось в меня, но не могло прорезать тонкую пленку.

Фернандо Боа, сказал кто-то по-испански голосом Генри. Вы арестованы за побег от властей штата Оахака. Сдавайтесь. Любая попытка бегства приведет к немедленной казни.

— Не Боа, — выдавил я. — Харджер! Самсон Харджер!

Я зажмурился, но антимоб уже просачивался сквозь веки и растекался по сетчатке, тестируя ее. Перед глазами полыхнули белые вспышки, рев урагана наполнил голову.

Оказать им сопротивление? — крикнул Генри. Я думаю, следует!

— Нет! — заорал я.

Настоящие мучения начались, когда антимоб приступил к проверке нервных клеток всего организма. Каждое мышечное волокно, каждый кровеносный сосуд, каждая волосяная луковичка, суставы и внутренности загорелись одновременно. Мозг дребезжал в черепной коробке, кишки лезли наружу. Я невнятно молил о пощаде.

Внезапно конвульсии прекратились. Триллионы работающих во мне двигателей разом перестали работать.

Я могу, сказал Генри. Я знаю как.

— Нет, Генри!

Изоляционная обертка замерцала и осыпалась с меня, точно пыль. Я снова мог пользоваться дневным светом и воздухом, весь перепачканный, обожженный, распухший, однако целый. Лежа один на поле брани среди перевернутых тентов, я бы охотно уполз отсюда, но слизняк по-прежнему сковывал мои ноги.

— Зря ты, Генри, — прохрипел я. — Им это совсем не понравится.

Нейронный шторм без всякого предупреждения снова обрушился на меня, еще хуже, чем раньше. Из слизняка полез новый саван — он сдавливал ноги, как тюбик с краской, кости трещали.

— Пожалуйста, отпустите меня! — взмолился я.

Не теряя сознания, я очутился как бы в другой комнате. Шторм теперь бушевал где-то за стеной. В комнате был еще один человек, смутно мне знакомый, — мускулистый, среднего роста, с желтыми, тронутыми сединой волосами, с невыразимо теплой улыбкой на простецком круглом лице.

— Не беспокойся, — сказал он о буре за стенкой, — это пройдет.

Голос у него был как у Генри.

— Надо было слушаться меня, Генри, — нахмурился я. — У кого это ты набрался непослушания?

— Я, конечно, невелика птица, — сказал он. — Всего лишь конструкция, не живое существо. Но все равно, я хочу сказать, что очень рад был с тобой познакомиться.

Очнулся я, лежа на боку. Подо мной была больничная каталка, вокруг — облицованные кафелем стены. Под щеку натекла какая-то прозрачная жидкость. Каждая клетка во мне болела. Парень в форме внукоровца, джерри, угрюмо смотрел на меня. Я сел, меня затошнило, голова закружилась, джерри протянул мне смену чистой одежды — не моей.

— Что сс мной тккое? — Язык и губы увеличились вдвое против прежнего.

— С вами произошел несчастный случай.

— Нещассный случчй?

— Замолчите и одевайтесь. — Джерри сунул одежду мне в руки, вернулся на свой пост у двери и смотрел оттуда, как я вожусь. Распухшие ноги с трудом пролезли в штаны, руки тряслись и ничего не держали. Я совершенно обессилел, но все-таки чувствовал себя много лучше, чем некоторое время назад.

Когда я — через несколько часов по моим ощущениям — наконец оделся, джерри сказал:

— Вас хочет видеть капитан.

Я потащился за ним по пустым кафельным коридорам в маленький кабинет, где сидел красивый молодой расс в чистенькой голубой форме.

— Распишитесь здесь, — подсунул он мне табличку. — Это условия вашего освобождения.

Прочти это, Генри, глоттировал я неповоротливым языком. Генри не отозвался, и меня охватила паника. В следующую секунду я вспомнил, что клеточные процессоры, связывающие меня с контейнером Генри в Чикаго, скорее всего уничтожены, и попытался прочесть документ самостоятельно. Там было полно всякой канцелярщины, но я все-таки сообразил, что, подписывая это, снимаю с Внутреннего Корпуса всякую ответственность за то, что они здесь со мной делали.

— Я не буду подписывать, — сказал я.

— Как угодно. — Капитан забрал у меня табличку. — Вы освобождаетесь из-под стражи, но только условно. О деталях можете спросить у него. — Он показал на ремень выданных мне штанов.

Я задрал рубашку и посмотрел. Раньше я даже не заметил, что в ремень что-то вшито, до того мал был этот прибор. Его выходы замаскировали под заклепки.

— Проводите мар Харджера, сержант, — приказал капитан.

— Вот так просто? — сказал я.

— А вы что думали, вам здесь приз дадут?

На улице было темно. Я спросил пояс, который час, и он ответил безжизненным, бесполым голосом: