Счет по головам

— Генри, переключи сюда чикагские ионодинамики.

Я прихлебывал кофе, смотрел, как бьют молнии в соседние башни, и дышал озоном, чувствуя себя отдохнувшим и полным энергии.

Подготовившись, я повернул кресло обратно. Студия была точно такой же, какой я оставил ее реально несколько месяцев назад. В восточном углу дубовый рабочий стол, высокий, со стеклянной столешницей — можно не нагибаться, когда работаешь. Я простоял за ним много часов лет двадцать — тридцать назад, когда жил в Чикаго все время. Теперь его занимали разные призы, драгоценные камни с Марса и Юпитера, модель японской пагоды из картона и слюды, коробка с коллекцией старинных ключей, образцы самых удачных моих упаковок и — самая большая древность — каменный кувшин с кистями, похожий на засушенный букет.

Я встал и начал расхаживать, любуясь собранными за всю жизнь сувенирами. Они теснились повсюду — в шкафчиках, на полках и на полу. Шаманский барабан из антилопьей кожи, каминные часы с маятником, которые исправно заводил сервос домпьютера; голографии моих бывших жен и любовниц; стекляшки и обломки дерева, когда-то дарившие мне вдохновение; скамеечка, сделанная из слоновьей ноги. Скорее музей, чем место работы, а я скорее куратор, чем действующий художник.

В углу южной стены стоял поверх трех таких же ящиков оригинальный контейнер Генри.

— Как тебе паста? — спросил я.

— Пока достаточно. Я дам знать, когда понадобится еще.

— Еще? Ничего себе! У тебя столько пасты, что большим городом управлять можно.

— Кабинет Элинор Старк мощнее большого города.

— Ладно, давай работать. — Я вернулся в кресло. Гроза уходила за озеро, окрашивая его в темно-синий цвет. — Что у нас там с яичным проектом?

Генри спроектировал передо мной большое яйцо. Золотой лист, серебряная проволока, драгоценные некогда камни — сделано по образцам, которые изготавливал Фаберже для последних царей династии Романовых, только без миниатюрных портретов или часового механизма внутри. Я задумал эти яйца как упаковку для маленьких дорогих подарков. Получатель должен будет разбить яйцо, а осколки либо соединятся вновь, либо отправятся в рециркулятор.

— Я уже говорил на прошлой неделе и подтверждаю: покупателям это не понравится. Я провел опросы через «Имиташек» и «Э-Плюрибус». — Вокруг яйца появились движущиеся графики. — Позитивный рейтинг не поднимается выше семи процентов, негативный не опускается ниже шестидесяти восьми.

Самые распространенные отзывы — «вульгарно» и «старомодно». Матричный анализ напоминает, что людей не устраивает напоминание о их латентном плодородии. Их возмущает…

— Понял уже, понял. — Я с самого начала знал, что идея не из блестящих, но мое собственное латентное плодородие ударило мне в голову, и я подумал, что этот архетипический символ обновления другим тоже придется по вкусу. Теперь делать нечего: Генри подтвердил свою изначальную правоту статистическими данными.

У меня, по правде говоря, уже лет пять не было хитовых дизайнов, и я начинал приходить в ужас.

— Просто черная полоса, — сказал Генри, чувствуя мое настроение. — У тебя и раньше бывало так, даже дольше.

— Знаю, но эта хуже всех.

— Ты каждый раз так говоришь.

— Ну тогда развесели меня.

Генри взял мой портфолио и стал показывать увеличенные проекции моих ранних шедевров.

В свое время я получил патенты за самые разные виды упаковки, от архаической бумаги и моментальной кожи до военного камуфляжа и видеокраски. Но больше всего я — как, возможно, и потребитель — любил свои подарочные работы. Самая первая из них, видеобумага, показывала лица любимых (или знаменитостей, за неимением таковых), исполняя одновременно «С днем рожденья тебя» под музыку «Бостон Попс». Она вышла в 2025-м, когда я изучал молекулярную инженерию и Агрессия еще не уничтожила Бостон.

Первым моим профессиональным дизайном стал традиционный проект «коробка в коробке», только мои коробки по мере распаковывания становились не меньше, а больше и могли завалить всю комнату, если вы не произносили случайно нужную команду, то есть одну из вариаций слова «стоп»: «эй, хватит, кончай» и пр. Годилось также «помогите, спасите, я задыхаюсь, уберите от меня эту пакость».

Следом появилась бумага, оравшая, когда ее резали. От нее я шагнул к другой, имитировавшей человеческую кожу. Она облегала подарок без всяких швов, могла храниться четырнадцать дней, имела пупок. Выпускалась она во всех цветах и оттенках.

Чтобы открыть подарок, ее опять-таки приходилось резать, и она, естественно, кровоточила. Раскупали эту жуть нарасхват.

Живая кожа привела меня к новой неувядаемой идее, популярной до сих пор, — апельсиновой кожуре. Она тоже облегала любую форму без швов и тоже с пупком. Совершенно реальная биологически кожура. При чистке она брызгалась соком и восхитительно пахла.

Эти изделия мне и демонстрировал сейчас Генри. Собственные достижения, должен признаться, вскружили мне голову. Я упивался ими. Они наполняли меня самовлюбленностью.

Хорош я все-таки, чертовски хорош! Весь мир это знает.

Но даже лошадиная доза самохвальства не помогла мне придумать что-нибудь новенькое. Я передал через Генри, чтобы кухня приготовила мне новую порцию кофе и ленч.

По дороге на кухню я прошел мимо гостиной. У Элинор были свои трудности. Гостиная, даже с работающими на полную мощность голосерверами, кишела народом, и дюжина комнат в ней накладывались одна на другую. Чиновники, особенно крупные, любят отправляться на совещание вместе с собственным офисом. Столы, лампы и стулья склеились в настоящее месиво. Стены пересекались под дикими углами, как пьяные. Окна показывали виды Нью-Йорка, Лондона, Вашингтона, Москвы (другие я просто не узнавал) в разную погоду и разное время суток. Люди, знакомые мне по выпускам новостей, сидели за своими столами или проходили сквозь стены и мебель, общаясь друг с другом и с Кабинетом.

Так по крайней мере это виделось мне, стоящему в коридоре вне зоны действия комнатных передатчиков. Изнутри это вполне могло выглядеть как заседание Сената. Я долго стоял там, оставаясь невидимым для камер, пока Эл меня не заметила.

— Спроси ее, Генри, — сказал я тогда, — сколько из них присутствует здесь реально. — Элинор подняла палец — один — и показала на себя.

Я улыбнулся: только она и могла меня видеть. Забрал на кухне еду и вернулся в студию. Начать по-прежнему не получалось, и я затребовал у Генри почту. После нашей вчерашней деловой встречи он ответил более чем на пятьсот сообщений. Четыре пятых входящей корреспонденции относилось к ребенку. Нас — вместе с ним — приглашали на все известные ток-шоу, во все журналы. Антитранссубстанционная Лига угрожала нам судебным процессом, несколько анонимов — насилием (впоследствии шеф охраны Эл выследит их, а юрист предъявит им обвинение). Около сотни сравнительно безобидных заявляли, что желают побывать у нас, реально или голографически, во время сна, купания и кормления. Вдвое столько же обвиняли нас в жульничестве. Трое мужчин и одна женщина по имени Сэм Харджер утверждали, что их разрешение по ошибке попало ко мне. Предсказание доктора Армбрастер сбывалось, не успела еще начаться конверсия.

Я убил на это час, но вдохновения так и не дождался и решил плюнуть. Приняв душ и побрившись, я встал голышом у входа в гостиную. Эл с ухмылкой показала пять пальцев — пять минут — и вернулась к своему совещанию.

Я удалился в спальню, куда она пришла ко мне на обеденный перерыв. Занимаясь с ней любовью в тот день и в следующий, я позволял себе фантазировать, но ей об этом не говорил. Я представлял ее беременной на старый лад, с большим твердым животом. Представлял, что мы, совершая свои движения, даем нашему ребенку первый урок человеческой любви.

В четверг, день начала конверсии, мы не спеша завтракали на террасе блумингтонского отеля «Четыре угла». Под нашим островком металлических столиков и ярких полосатых тентов струился поток прохожих, в основном студентов и служащих. Ясный день обещал к полудню стать жарким. Свежий ветерок норовил упорхнуть с нашими меню. Кухня «Четырех углов», особенно десерты, в Блумингтоне считалась лучшей. Их кондитер мар Дюву имел репутацию преобразователя классики. В то утро мы пили кофе и наслаждались (в основном я) клубничным пирожным со взбитыми сливками. Весь завтрак — клубника, пшеничная мука, сахар, кофейные бобы — был получен естественным путем, а не синтезирован, и любовно приготовлен человеческими руками. Обслуживали нас стивы, чутко улавливающие любое желание. До нелепости длинные, они сгибались чуть ли не вдвое, чтобы принять заказ.