Покрась в черное

— Вы помните имена женщин, которых вывозили из страны? Одно лживое слово — и вам конец.

— Не убивайте меня. Я все скажу. — Рамазанов едва шевелил языком. — Всего восемь. Я часто болел и не мог много работать.

— Имена?

— Катя Воробьева, Люба Суворова, Катя Крупнова, Кира Скобцева, Вера Грач, Нонна Кручинина, Алла Скрипка, Рада Вихрова. Отчеств я не помню.

— Все с детьми?

— Да. Их я не запомнил.

— Письма сохранили?

— Я все сжигал.

— Фотографии женщин?

— Две или три есть.

— На камеру снимали?

— Снимал.

Наташа боялась, что Рамазанов может умереть, как Зибиров, он с трудом шевелил губами. В его взгляде был страх, а скорее обреченность больного, ждущего смерти.

— Кто с вами еще работал на эстафете?

— Юра Бродяжников. Я встретил его в аэропорту Тель-Авива случайно. Мы летели в Москву одним рейсом. Его потом убили. Хулиганы. Убийцу поймали и посадили.

— Где он жил?

— В Москве. Адреса я не знаю. Мы вместе учились. Вызовите мне врача. У меня астма, я могу умереть. Очень тяжело дышать. Может случиться приступ.

— Покойникам врачи не нужны.

Лицо его покраснело, он начал ловить ртом воздух, глаза выкатились из орбит. Карим дернулся в предсмертных судорогах и затих.

Опять Наташа не довела дела до конца.

Шорох травы за спиной заставил ее вздрогнуть. Она резко обернулась и увидела идущего по саду

Толстикова. Подойдя ближе, Гриша покачал головой:

— Хлипкий нынче мужик пошел.

— Лекарство слишком сильное. Придется нам перед встречей с каждым кандидатом на экзекуцию изучать его историю болезни. Рамазанов страдал астмой в тяжелой форме, поэтому сделал только восемь ездок.

— Ты успела что-то узнать?

— Имена женщин. Этот хлыщ своих подружек не забыл. Ты все привез?

Гриша подал Наташе паспорта.

— Положи их ему в карман и давай сунем подонка в петлю.

— Смахивает на Нюрнбергский процесс. Тогда Геринг покончил жизнь самоубийством, но его все равно повесили вместе с остальными.

Рамазанов был повешен.

Наташа положила в карман казненного фотографию Александра Маркина, вырезанную из газеты.

— Даешь наводку следствию? — спросил Толстиков.

— Эта «наводка», как ты ее называешь, их никуда не приведет, но они будут знать причину, по которой парня повесили.

— Пойдем отсюда.

— Ты пленки нашел?

— В машине лежат. Четырнадцать штук формата «DV». Пришлось прихватить его видеокамеру, иначе мы не сможем просмотреть кассеты.

— Поехали, только надо забрать сумки с террасы, подмести пол и закрыть дом.

Весь вечер они просматривали кассеты. Рамазанов любил снимать женщин. Некоторые были с детьми. Наташа записала имена, названные Рамазановым во время допроса. На видеозаписи прозвучало только одно имя — Катя.

— И как мы узнаем, кто из них кто? — поинтересовался Толстиков.

— Ты не внимательно смотришь пленки. Все очень просто, Гриша. Рамазанов не приглашал к себе жертв, он сам ходил к ним. Не забывай, что они его знали как Сашу Маркина. — Наташа перемотала небольшой кусок. — Что ты здесь видишь?

— Ну что? Красивая молодая мамаша сидит на лавочке, рядом двое детей. Все довольны, все улыбаются. Погода хорошая.

— Правильно. Мамочка вышла погулять во двор с ребятишками. Ну а еще что?

— Да ничего.

— За ее спиной дом. Смотри на угол. Видишь?

— Нахимова, восемь.

— Вот именно. Улица Нахимова, дом восемь. С этого кадра надо сделать отпечаток. Возьмешь фотографию, поедешь в тот дворик, и старушки тебе расскажут об этой мамочке и ее детях все в подробностях. Мы просмотрели пять пленок. Уже по трем можно установить, где жили жертвы. С четвертой заминка, потребуется время.

Судя по всему, они гуляли в Удельном парке. Сквозь деревья просматривается станция метро «Удельная» и железная дорога. Не так много там домов.

— Не много? Жилой район, — возразил Гриша.

— Я говорю о кирпичных девятиэтажках. Смотри, они выходят из парадного. Очевидно, Рамазанов ждал во дворе.

— И все равно, прочесать весь район…

— Не надо. Проще найти поликлинику или женскую консультацию. Она рожала дважды. Список женщин у нас есть. Сто рублей, шоколадку в регистратуру — и ты получаешь ответы на все вопросы.

— Послушай, Наташа, почему ты не пошла в следователи, а стала адвокатом?

— По причине престижности профессии. На разведку пошлешь своего приятеля, тебе самому светиться незачем. Он парень толковый, сыскное агентство поднял на уши.

— Олигарха разыграл. Он же артист. Нет, серьезно, в детском театре играет.

— Нам не артисты нужны, а люди, умеющие держать язык за зубами. Рано или поздно, но на него выйдут.

— Не волнуйся. Я ему сказал, что веду свое следствие втайне от милиции и прокуратуры. Он же знает, что я работаю в «Криминальной хронике». Я его предупредил, что меня могут уволить за самодеятельность и посадить за утаивание материалов от следственных органов. Он меня никогда не продаст. А потом, ему самому интересно. Он обожает всякие тайны и любит играть. Перед тем как идти к частным сыщикам, он целый сценарий написал, репетировал — входил в образ. В театре-то ему больше Бармалеи и Иванушки-дурачки достаются. На Влада можно положиться. Я с ним в армии служил, знаю парня хорошо. Надежный.

— Тебе виднее. Завтра или послезавтра я уеду в Москву. Одна. А ты закончишь дела здесь и потом приедешь. Тебе еще сводки МВД проверить надо.

— Знаю, — расстроенно буркнул Толстиков.

Наташа похлопала парня по плечу:

— Ставь следующую пленку.

Вернувшись в Москву, Наташа не торопилась извещать Бориса о своем приезде. Ей пока не хотелось сообщать ему о своих действиях. Он был противником кардинальных мер и молниеносных решений. Школа ФСБ. Таких людей не переучивают. Наташа делала упор на свою интуицию, которая ее до сих пор не подводила. К тому же она считала, что убийство вербовщиков внесет панику в стан врагов, чем они себя выдадут. Но главное, ей уже удалось спасти Валю Милашкину и ее детей. Борис же смотрит на дело глобально и ищет пути, ведущие к верхушке заговорщиков. Он хочет накрыть всю банду одним одеялом в одночасье, но на такое расследование и поиск неопровержимых доказательств могут уйти недели, если не год.

Господин Ткачук Игорь Остапович, он же Лев Романович Цейтлин, очень обаятельный мужчина тридцати трех лет, с хорошими манерами и мягкой улыбкой, жил один в коммунальной квартире на Мясницкой и преподавал в Историко-архивном институте на кафедре востоковедения. Вариант знакомства с ним не прошел. Наташа зря старалась, подсев к нему за столик в кафе. Он никак не среагировал на очаровательную брюнетку, был занят своими мыслями и едой.

Навязываться Наташа не стала. Не нравится — не надо.

Она поехала к дому Ткачука и осмотрелась. Старый дом требовал ремонта. Ткачук жил на последнем этаже. Дверь открыла старушка лет семидесяти пяти. Наташа представилась членом комиссии по рассмотрению жилищных условий. Ее интересовали потолочные протечки: жильцы других квартир жалуются, и возник вопрос о смене кровли. Она осмотрела все помещения, определила, кому какие окна принадлежат.

— А это чьи комнаты?

— Тут живет профессор. Клавка-то пошла за картошкой, это наша соседка. Он ей платит, а она у него убирает и посуду моет, обед готовит. Как домработница. Сам-то Игорь Осипович ничего делать не умеет или не хочет. Постель и ту за собой не убирает. Барин, одним словом, а Клавка — баба в соку, работящая. Деньги-то на земле не валяются. Да вы зайдите, он дверь не запирает.

Наташа зашла. Две смежные комнаты: спальня и гостиная. Дом напротив не жилой, судя по окнам с жалюзи и рекламой, там находился офис какой-то фирмы. Наташа подошла к окну гостиной и незаметно подняла нижний шпингалет.

— Вам, мамаша, повезло куда больше ваших соседей, — обернулась она к старушке. Протечек никаких в квартире нет. Ну хорошо, не буду больше отрывать вас отдел, пойду. У меня тоже работы хватает.