Страница 30 из 166
Так как Германия все еще по преимуществу земледельческая страна, в которой масса населения кормится благодаря земледелию и живет в деревнях, то важнейшей, но зато и труднейшей задачей рабочей партии является разъяснение сельским рабочим их интересов и их положения. Первый шаг для этого — изучить самим эти интересы и положение сельских рабочих. Партийные товарищи, которым обстоятельства позволяют это сделать, оказали бы большую услугу делу, если бы сравнили описание Вольфа с теперешним положением вещей, учли бы происшедшие изменения и описали теперешнее положение сельских рабочих. Наряду с настоящим батраком не следует упускать из виду также и мелкого крестьянина. Как обстоит дело с выкупом феодальных повинностей после 1848 года? Надувают ли теперь крестьянина так же, как прежде? Эти и другие вопросы возникают сами собой после прочтения «Силезского миллиарда», и, если серьезно взяться отвечать на эти вопросы, публиковать собранный материал в партийном органе, то тем самым делу рабочих будет оказана большая услуга, чем печатанием какого угодно количества статей о деталях организации будущего общества.
Конец статьи Вольфа наводит еще на другой вопрос. Верхняя Силезия после 1849 г. стала одним из важнейших центров немецкой промышленности. Эта промышленность, как вообще в Силезии, находится главным образом в деревне, в больших селах или во вновь возникающих городах, вдали от крупных городских центров. Если задача состоит в том, чтобы распространить социал-демократическое движение в деревне, то Силезия, и особенно Верхняя Силезия, — наиболее подходящий опорный пункт. Между тем, по крайней мере Верхняя Силезия все еще, видимо, является для социалистической пропаганды девственной почвой. Язык не может служить препятствием; с одной стороны, с ростом промышленности там очень привилось употребление немецкого языка, а с другой стороны — есть ведь достаточно социалистов, которые говорят по-польски.
Но вернемся к нашему Вольфу. 19 мая «Neue Rheinische Zeitung» была запрещена после появления ее последнего, напечатанного красной краской номера. Помимо еще не законченных 23 процессов по делам печати, прусская полиция имела столько других поводов для обвинения каждого из редакторов, что все они тотчас же покинули Кёльн и Пруссию. Большинство из нас отправилось во Франкфурт, где, казалось, подготовлялось нечто решительное. Победы венгров вызвали вторжение русских войск; конфликт между правительствами и Франкфуртским парламентом по вопросу об имперской конституции вызвал в разных местах восстания, из которых дрезденское, изерлонское и эльберфельдское были подавлены, но баденское и пфальцское еще продолжали разрастаться. У Вольфа в кармане был старый мандат из Бреславля на заместительстве известного фальсификатора истории Штенцеля; «нытика» Штенцеля провели в парламент только с тем условием, чтобы в качестве заместителя был принят «смутьян»[47] Вольф. Штенцель как и все добрые пруссаки, подчинился, конечно, приказу прусского правительства об отозвании из Франкфурта. Вольф занял его место.
Франкфуртский парламент, который вследствие собственной медлительности и глупости утратил положение самого могущественного собрания, которое когда-либо существовало в Германии, и опустился до состояния крайнего бессилия ставшего к этому времени очевидным для всех правительств, даже для назначенного им самим имперского правительства, а также и для него самого, не зная, что делать, растерянно стоял между собравшими свои вооруженные силы правительствами и восставшим народом, требовавшим имперской конституции. Еще можно было все спасти, если бы только парламент и вожди южногерманского движения имели мужество и решительность. Довольно было бы постановления парламента о призыве баденской и пфальцской армий во Франкфурт на защиту Собрания. Таким постановлением Собрание сразу вновь завоевало бы доверие народа. С уверенностью можно было бы тогда ожидать присоединения гессен-дармштадтской армии, присоединения Вюртемберга и Баварии к движению; мелкие государства средней Германии были бы также втянуты в дело; Пруссии было бы достаточно дела у себя дома, а Россия перед лицом такого мощного движения в Германии была бы вынуждена вернуть в Польшу часть войск, успешно подвизавшихся позднее в Венгрии. Таким образом, во Франкфурте могла быть спасена Венгрия, а с другой стороны, вполне вероятно, что перед лицом победоносно развивающейся в Германии революции взрыв, ожидавшийся со дня на день в Париже, не свелся бы к поражению радикального мещанства без боя, как это случилось 13 июня 1849 года.
Шансы были максимально благоприятными. Совет призвать для защиты баденские и пфальцские войска был подан всеми нами [Слова «всеми нами» добавлены Энгельсом в издании 1886 года. Ред.] во Франкфурте, а совет войскам даже без призыва двинуться на Франкфурт подан был Марксом и мной [Слова «Марксом и мной» добавлены Энгельсом в издании 1886 года. Ред.] в Мангейме. Но ни баденские вожди, ни франкфуртские парламентарии не имели ни мужества, ни энергии, ни ума, ни инициативы.
Вместо того, чтобы действовать, парламент снова решил говорить, как будто он до этого уже не говорил слишком много, и на этот раз — посредством «Воззвания к немецкому народу». Была образована комиссия, которая внесла два проекта, из которых проект большинства был составлен Уландом. Оба проекта были бледны, вялы и немощны и выражали только беспомощность, малодушие и нечистую совесть самого Собрания. Поставленные 26 мая на обсуждение, они дали нашему Вольфу повод раз навсегда высказать свое мнение господам парламентариям. Стенографическая запись этой речи гласит:
Вольф (от Бреславля):
«Господа! Я записался в число ораторов, выступающих против составленного большинством и оглашенного здесь воззвания к народу, потому что считаю его совершенно несоответствующим настоящему положению, потому что нахожу его слишком слабым, пригодным разве в качестве статьи для ежедневных газет партии, составившей это воззвание, но не как обращение к немецкому народу. Так как только что было оглашено еще и другое воззвание, то я мимоходом замечу, что против него я высказался бы еще резче по причинам, на которых не считаю нужным здесь останавливаться. (Голос из центра: Почему же нет?) Я говорю только о воззвании большинства; в самом деле, оно составлено так умеренно, что даже г-н Бусс немного мог сказать против него, а это, конечно, худшая рекомендация для воззвания. Нет, господа, если вы хотите вообще иметь еще хоть какое-нибудь влияние на народ, вы должны говорить с ним не так, как вы говорите в воззвании; не о законности должны вы говорить, не о законной почве и т. п., а о незаконности, — так, как говорят правительства, как говорят русские, а под русскими я разумею пруссаков, австрийцев, баварцев, ганноверцев. (Волнение и смех.) Всех их я объединяю под одним общим названием — русские. (Большое оживление.) Да, господа, и в этом Собрании представлены русские. Вы должны им сказать: «Точно так же, как вы становитесь на законную точку зрения, становимся на нее и мы. Это — точка зрения насилия, и разъясните кстати, что для вас законность состоит в том, чтобы пушкам русских противопоставить силу, противопоставить хорошо организованные боевые колонны. Если вообще нужно выпустить воззвание, то выпустите такое, в котором вы без всяких околичностей объявите вне закона главного предателя народа — имперского правителя [эрцгерцога Иоганна. Ред.]. (Крики: к порядку! Оживленные аплодисменты на галереях.) А также и всех министров! (Волнение возобновляется.) О, вы не остановите меня; он главный предатель народа».
Председатель Рэ: «Я считаю, что г-н Вольф преступил и нарушил все грани дозволенного. Он не может называть пред этим Собранием эрцгерцога — имперского правителя предателем народа, и я должен поэтому призвать его к порядку».
Вольф: «Я, со своей стороны, принимаю призыв к порядку и заявляю, что я хотел нарушить порядок и что он и его министры — предатели!» (Крики со всех сторон зала: к порядку, это грубость!)
47
«Смутьянами» (Wuhler) в 1848—1849 гг. в Германии буржуазные конституционалисты называли демократов-республиканцев.