Страница 27 из 166
Дело заканчивалось составлением и подписанием всех договоров или закрепительных грамот генеральной комиссией, а также... счетом общих расходов, и тут-то начиналось подлинное горе крестьянина.
«Для характеристики этих счетов нет другого слова, как наглые. Крестьянин мог протестовать, мог рвать на себе волосы — все было напрасно. С состоянием его кошелька вовсе не считались: государственная казна забирала свою часть гербового сбора, а остальное служило для оплаты генеральной комиссии, поместных комиссаров и т. д. Вся эта чиновничья свора жила на широкую ногу и весело. Небогатые юнцы, служившие в качестве поместных комиссаров, пользуясь бесчинством разбойников-рыцарей, очень скоро выскакивали тоже в ряды владельцев дворянских имений. Нечего и добавлять, что решение дел в генеральных комиссиях находилось в руках дворянства. Без этого делишки господ рыцарей не обстояли бы так хорошо».
Денежный отчет о всех расходах этих генеральных комиссий по доброму старопрусскому обычаю никогда не публиковался, так что народ и не знает даже, чего собственно стоил ему выкуп феодальных повинностей, проводившийся до 1848 года. Но каждая из общин и каждый крестьянин никогда не забудут, как приходилось им тогда «раскошеливаться».
«Например, маленькая деревушка, крестьяне которой все вместе владели едва 30 моргенами земли, должна была уплатить в покрытие издержек по договору около 137 талеров; в другой — на владельца участка в 7 моргенов пахотной земли пришлось не меньше 29 талеров издержек... Возмещение разбойников-рыцарей оказалось таким великолепным блюдом, что, приправленное кой-какими христианско-германскими пряностями, оно должно и дальше подаваться на стол высокопоставленных и благородных господ. Пахнет еще большим! — говорит силезское разбойничье рыцарство, ухмыляясь, поглаживая свои усы и прищелкивая языком, как это имеют обыкновение делать захолустные юнкеры».
Вольф писал это двадцать семь лет тому назад, и описанные события относятся ко времени 1820—1848 годов; но когда читаешь о них теперь, то кажется, что это описание того, каким образом после 1861 г. крепостные России были превращены в так называемых свободных крестьян. Сходство поразительное. В обоих случаях шаг за шагом тот же самый обман крестьян в пользу господ помещиков. И подобно тому, как русский выкуп во всех официальных и либеральных описаниях изображается как огромное благодеяние для крестьян, как величайший шаг вперед в русской истории, точно так же официальная и национал-раболепствующая история изображает нам старопрусское вымогательство у крестьян как всемирно-освободительное событие, перед лицом которого великая французская революция, бывшая ведь причиной всего этого выкупа, отступает на задний план!
Перечень грехов силезского дворянства все еще не исчерпан. В «Neue Rheinische Zeitung» от 5 апреля Вольф рассказывает, как введение свободы промыслов в Пруссии дало разбойникам-рыцарям новый повод для ограбления сельского населения.
«Пока существовали цеховые стеснения, сельский ремесленник или предприниматель уплачивал за свое ремесло или за свое заведение ежегодный, обычно довольно высокий налог господину помещику. Зато он пользовался тем преимуществом, что помещик защищал его от конкуренции других, отказывая тем в разрешении заниматься ремеслом, и что, кроме того, помещик должен был давать ему работу. Так обстояло дело в особенности у мельников, пивоваров, мясников, кузнецов, пекарей, корчмарей или владельцев постоялых дворов, мелочных торговцев и т. д.»
Когда была введена свобода промыслов, защите, которую оказывали имевшим привилегии ремесленникам, пришел конец, и у них повсюду появились конкуренты. Несмотря на это, помещики продолжали взимать прежний сбор под тем предлогом, что он связан не с ремеслом, а с земельным владением; а суды, тоже отдавая предпочтение интересам дворянства, в огромном большинстве случаев подтверждали это бессмысленное притязание. Мало того. Со временем господа помещики стали сами строить водяные и ветряные мельницы, а позднее и паровые, и таким образом сами составили непреоборимую конкуренцию прежде привилегированному мельнику; но несмотря на это, они преспокойно заставляли его платить и дальше старый налог за прежнюю монополию под тем предлогом, что это либо земельный чинш, либо возмещение за кое-какие выполненные помещиком незначительные улучшения в стоке воды и тому подобное. Так, Вольф приводит пример с водяной мельницей с двумя поставами, без всякой пахотной земли, с которой нужно было ежегодно платить помещику 40 талеров, хотя последний построил конкурирующую с ней мельницу, так что на первой мельнице разорялся один мельник за другим. Тем лучше для помещика: мельницу приходилось тогда продавать, а с покупной суммы при каждой перемене владельца помещик получал по феодальному праву [Laudemien] 10% в свою пользу! — Точно так же за ветряную мельницу, которой принадлежала лишь та земля, на которой она стояла, нужно было выплачивать помещику 53 талера в год. Так же обстояло дело у кузнецов, которые вынуждены были платить или же выкупать прежний чинш за монополию, несмотря на то, что не только была упразднена сама монополия, но и тот самый помещик, который взимал чинш, имея собственную кузницу, конкурировал с ними, как и с другими ремесленниками и предпринимателями; несмотря на это, чинш либо погашался путем выкупа, либо продолжал выплачиваться, хотя обратные обязательства помещика, заключающиеся в защите от конкуренции, давно не выполнялись.
До сих пор рассматривались лишь различные формы эксплуатации, которые феодальное дворянство применяло по отношению к имущему сельскому населению, крестьянам с двумя и больше гуфами, и вплоть до вольных огородников, свободных безнадельных крестьян-домовладельцев, выгонных крестьян [Auenhausler] и других; и как бы ни назывались все эти люди, они имели, по крайней мере, хижину, а в большинстве случаев и небольшой огород. Оставался многочисленный класс тех, кто не служил у помещика и не имел ни домика, ни квадратного фута земли.
«Это тот класс постояльцев [Inlieger], жильцов [Zuhauseinwohner], словом бобылей [Inwohner], людей, снимавших за 4—8 талеров в год каморку, большей частью собачью конуру, у крестьян, у огородников, у безнадельных крестьян-домовладельцев. Это либо крестьяне, уступившие свою землю [Auszugler], т. е. люди, передавшие хозяйство родственникам или продавшие его чужим и ушедшие на покой в стоявшую там хижину, оставив или не оставив за собой «часть имения» [«Ausgedinge»], либо же — и такие составляют большинство — это бедные поденщики, деревенские ремесленники, ткачи, горнорабочие и т. п.».
Как взяться за них? Предлог для этого должна была доставить сеньоральная юстиция, это прелестное учреждение, подлежащее упразднению лишь теперь, в силу закона об округах, учреждение, дающее помещику право чинить суд над своими бывшими подданными. При этой юстиции, сажая кого-нибудь из своих подсудимых в тюрьму, господин помещик должен был нести и расходы по его содержанию, как и расходы по следствию. Зато тот же господин помещик получал все сборы, которые поступали сеньоральному суду. Если арестованный был крестьянином, то господин помещик опять-таки взыскивал с него издержки, вынуждая его на худой конец продать дом и хозяйство. Для того же, чтобы покрыть и те расходы, которые доставляли ему некоторые арестованные, не владевшие никаким имуществом, помещик ежегодно взимал со всех людей этого класса, подлежащих его правосудию, деньги на охрану, окрещенные пышным именем «юрисдикционных денег».
«Некоторые из господ помещиков», — говорит Вольф («Neue Rheinische Zeitung» от 12 апреля), — «довольствовались одним талером в год, другие взимали 11/2 талера, а третьи доходили в своей наглости до того, что требовали 2 талера в год у этой части сельского пролетариата. На эти кровью политые деньги сельских рабочих тем приятнее было кутить и развратничать в столице и на курортах.
Где никак нельзя было выжать наличных денег, там господин помещик или его управляющий превращали деньги на охрану в 6, 10, 12 даровых дворовых дней» (которые постоялец должен был отработать на помещика даром). «Деньги на бочку! Или если постоялец не мог заплатить, то на него спускали обычно исполнителя, который должен был отнять у него последние лохмотья, последнюю кровать, стол и стул. Лишь немногие из господ помещиков воздерживались от этого варварства и не требовали денег на охрану, но не потому, что это было неправильно присвоенное право, а лишь потому, что они по своей патриархальной мягкости не хотели применять это мнимое право.