Страница 17 из 30
– С этим я справлюсь, – ответила она. – Добуду другие номера и права.
Стоя у машины, она подалась ко мне и поцеловала на прощание.
И в этот момент ее арестовали. Я был настолько поражен случившимся, что так и остался стоять столбом. Прежде чем я смог пошевелиться или что-то сказать, прежде чем хоть одна-единственная мысль промелькнула в моей голове, арестовали и меня.
– Так, минутку, – сказал полицейский. – Это кто такой?
Дороти ничего не ответила, я тоже.
– Чья это машина? – спросил другой.
– Моя, – ответила Дороти.
– А это что за парень – ваш сообщник?
И тут в моем перегретом мозгу что-то сверкнуло и все стало ясно. До меня дошло, что копы ищут угнанную машину и не знают, кто такая Дороти, понятия не имеют, что она сбежала из тюрьмы.
– Эта машина моя, – заявил я. – Девушка всего лишь моя приятельница. Машину украл я. Ей об этом ничего не известно.
Я знал, что если удастся добиться, чтобы Дороти отпустили, то я легко докажу, что машину не угонял. В Бейкерсфилде я отродясь не был.
– Он не крал, – сказала Дороти. – Угнала я. Если тут кто и ни при чем, так это он.
Я пытался взглядом дать ей понять, чтобы она держала язык за зубами, пытался показать, что знаю, что делаю, но она не обращала внимания.
– Она ненормальная, – сказал я. – Эту машину сегодня днем я украл в Бейкерсфилде.
Копы переглянулись.
– У кого из вас ключи? – спросил первый.
– У меня, – ответила Дороти, достав их из кармана.
– Это еще ничего не доказывает, – заявил я.
Тем временем вокруг нас собралось человек шесть.
– Ну чудесно, просто Аббот и Костелло, – сказал второй коп. – Поедете с нами в участок. – И они нас повели.
– Минутку, минутку – возмутился я. – Я должен взять плащ. И еще мне нужно закрыть дом. Я оставил двери настежь.
– Предоставь это нам, мы присмотрим за домом, приятель, – сказал коп и повел нас к своей машине. Меня сунули вперед, а Дороти посадили сзади. Я хотел предупредить ее, чтобы она молчала и предоставила все мне, потому что для нее это единственный выход, но случай не представился.
Нас арестовали по подозрению в краже при отягчающих обстоятельствах и заперли в разные камеры. В ту ночь я так и не сомкнул глаз.
2
Утром мне сообщили, что меня обвиняют еще и в содействии побегу. Та записка, что Дороти написала Моне на прощание и где черным по белому значилось, что я настоящий друг и раздобыл ей двадцать долларов, – эта записка превратилась в тягчайшую улику, как только полиция выяснила, кто такая Дороти.
Около десяти меня пришли навестить Мона с адвокатом. Звали его Холбрук. Когда я ему рассказал, как все произошло, он воспринял услышанное крайне пессимистически.
– Нам вообще не за что ухватиться, – сказал он. – Можем, конечно, доказать, что вы не имели ничего общего с угоном машины, это так, но второе обвинение гораздо более серьезное. Не хотел бы, чтобы вы питали необоснованные надежды, лучше знать точно, что у них против вас есть. Пока все складывается неважно.
– Но я ведь не пытался преступить закон, – защищался я. – Только дал ей денег, так что все остальное к ней.
– Я знаю, знаю, – буркнул Холбрук. – Вы действовали чисто импульсивно. Но деньги вы ей действительно дали, а когда вас арестовала полиция, заявили, что машину угнали вы и что она не имеет с этим ничего общего.
– Но вам же ясно, почему я так поступил, правда?
Он усмехнулся:
– Это ясно и полиции – теперь. Вы пытались помочь ей скрыться. Приступ героизма, который вас охватил, нам тут ничем не поможет. – Он обернулся к Моне. – Вам, надеюсь, это понятно?
– Да, – кивнула Мона.
– Значит, выручить меня отсюда, сделать так, чтобы меня отпустили, вы не можете? – спросил я.
– С этим ничего не получится.
– Но, черт побери, – возмутился я, – я не хочу оставаться за решеткой!
– Могу только обещать, – заявил Холбрук, – что постараюсь добиться скорейшего рассмотрения вашего дела. Когда будет установлен размер залога, вы сможете отсюда выйти. Не раньше. Знаете вы кого-нибудь, кто бы внес за вас залог?
Я покачал головой.
– А вы? – повернулся он к Моне.
– Сколько это может быть?
– Не знаю. Полагаю, однако, что не больше двух с половиной тысяч.
– Возможно, я кого-нибудь найду, – сказала Мона. – В какой суд поступит дело? Я имею в виду, к какому из судей попадет оно в руки.
– Ох, этим пока вообще не забивайте голову.
– Я хочу знать, – стояла на своем Мона.
– Пока что это неизвестно, – вздохнул Холбрук. – Нужно подождать, когда дело кому-то распределят. Судей с полдюжины, так что, кому оно достанется… А зачем вам это?
– Ну, понимаете, – медленно начала Мона, – хорошо бы дело досталось судье, который предпочел бы взглянуть на него скорее с человеческой точки зрения, чем с чисто юридической.
Адвокат скептически покачал головой;
– Это действительно могло бы помочь, если бы нам как-то удалось протолкнуть ваше дело к такому судье.
– Значит, мы его протолкнем, – решила Мона.
Достав из сумочки банкноту в пять долларов, она подала ее мне.
– Возьми – пригодится.
– Зачем? – спросил я.
Холбрук дотянулся и забрал банкноту из моей руки.
– Нет ли у вас пяти по доллару? – спросил он Мону.
– Какая разница?
Он улыбнулся:
– Большая. Так гораздо безопаснее.
Мона порылась в сумочке, нашла три доллара с мелочью и протянула мне.
– Когда будете что-то покупать, платите всегда целым долларом, – посоветовал Холбрук, вернул Моне пятерку и взглянул на меня. – Выше голову, и надейтесь на нас. Вытащим вас отсюда, как только получится.
– Тебе ничего не нужно? – спросила Мона.
– Нет.
– Завтра я снова приду.
– А как ты это устроишь? Тебе же на работу.
– Как-нибудь устрою. – Она похлопала меня по руке, и они с адвокатом собрались уходить.
Я следил за ними, пока они в коридоре не завернули за угол и не скрылись из виду. Потом перешел на другую сторону камеры, к окну. Тюрьма размещалась во Дворце юстиции, и я находился на двенадцатом этаже. Из окна я видел часть Лос-Анджелеса, квартал оптовых торговых складов, железнодорожные пути и грузовые составы. Вам ясно, о чем я мечтал, когда видел те грузовые составы?
Что до Голливуда, его не было видно совсем. Он был с другой стороны, у меня за спиной.
3
Стояло лето, лето в Джорджии. Батч Зигфрид и я лежали навзничь на берегу Кроу-Крик. Только что мы плавали в глубоком затоне, где водилась самая крупная рыба, а теперь лежали на траве в тени высокого вяза.
– Ральф…
– Что?
– Кем ты хочешь быть, когда станешь большим?
– Не знаю. Может, моряком. А кем ты?
– Не знаю.
– Тогда зачем спрашивать?
– Не знаю.
Было так чудесно там блаженствовать. Сквозь ветви и листья вяза видны были ослепительное голубое небо и плывущие по нему редкие белые облачка. Слышно было, как поют птицы и жужжат и стрекочут насекомые.
– Ральф… а сколько отсюда до Нью-Йорка?
– Не знаю. Почему ты все время спрашиваешь? Отстань хоть на минуту и помолчи.
– Я как раз думал…
– О чем?
– О Нью-Йорке.
– А что тебе до Нью-Йорка?
– Ничего. Только я подумал, что хотел бы поехать туда.
– Когда будешь большой, поедешь. Папа тебя возьмет.
– Да плевал я… Так я не хочу.
Повернувшись на бок, я взглянул на него. А голову подпер ладонью.
– Ты часом не сдурел? Как же ты иначе попадешь?
– Если я туда поеду с папой, то придется вернуться. А я хочу там остаться. Не хочу я торчать в магазине.
– Ты серьезно? Ведь тебе достанется все, что душе угодно: и роликовые коньки, и велосипеды, и рыбацкие снасти. Нет, ты точно сдурел!
– Хочу быть, как ты. Ты делаешь, что хочешь, что тебе нравится. Но, когда я иду купаться или рыбу ловить, каждый раз приходится красться из дому как вору.