Удар из Зазеркалья

— Еще чего! Я не намерена больше здесь торчать! — Она взяла Гизелу под руку. — Сегодня все прояснится.

— А если нет?

— Ну тогда тем более.

На Гизелу никто не обратил внимания, когда обе девушки прошли через арку дверей в просторную гостиную. Алиса же намеренно задержалась в дверях и приняла драматическую позу. Старая мисс Челлис в поношенном платье из синей тафты чуть не выронила, поднося к губам, чашку с чаем. Мадемуазель де Витре, в просторном вельветовом лилово-красном костюме, казалось, была готова лопнуть от зависти и злости. Мисс Додд — новая учительница по искусству со Среднего Запада — очень привлекательная в своем отлично сшитом креповом платье, вероятно, сильно переживала, опасаясь, что теперь общее впечатление от нее поблекнет, чего она, очевидно, не ожидала. Миссис Грир, волосы которой были подернуты серебром седины, в бледно-голубом платье с большими пармскими фиалками на груди, оставалась, как всегда, невозмутимой. Но все девочки в платьицах из тонкой полупрозрачной белой ткани были просто поражены. На их лицах было написано: «Вот это да! Высший класс! Так и мне надо вырядиться при первой возможности!»

Гизела вдруг вспомнила, что сама Алиса была всего на год взрослее самых старших воспитанниц в Бреретоне.

Сама миссис Лайтфут выглядела превосходно. Ни единым неловким движением она не выдала тех чувств, которые охватили ее при виде появившейся в дверях разодетой в пух и прах фигуры. Как ни в чем не бывало, она продолжала беседовать с каким-то пожилым джентльменом, сидевшим в кресле справа от нее. На губах ее играла улыбка, а взгляд выражал полное безразличие ко всему.

Гизела была рада, что нашла спасение в компании миссис Чейз, матери Элизабет.

— Я слышала, что моя дочь в этом году принимает участие в постановке греческой драмы! Только подумать! Элизабет будет говорить и читать по-гречески! Все эти буквы мне кажутся следом от куриных лапок. Но когда я была девочкой, никто особенно не заботился о нашем образовании, — так, немного французского и танцы. Я закончила школу, когда мне исполнилось шестнадцать лет. В семнадцать начала выезжать в свет, а через год вышла замуж. Это был мой первый брак.

Гизела внимательно на нее посмотрела и попыталась про себя определить ее возраст. Темно-каштановые волосы с красноватым отливом были настолько же искусственными, как и томатно-красный цвет губ и ногтей; такая крутая краска делала ее кожу и глаза еще более бесцветными. Ее вздернутый нос и круглый подбородок носили на себе несмываемую печать детства, а чуть заметная цепочка шрамов на шее, на границе волосяного покрова, объясняла причину глянцевой гладкости ее лица. Когда она принималась перебирать на коленях перчатки, то на ее маленьких шишковатых пальцах вспыхивали два больших квадратных изумруда. Кожа на руках была на десять лет старше кожи лица.

— Скажите, о чем эта пьеса? — продолжала миссис Чейз.

— «Медея»? — переспросила Гизела, не находя точного ответа. — Ну, это пьеса о ревности и убийстве.

— Убийстве?! — ее изумруды погасли. — И такое вы показываете в женской школе? Ну, знаете ли, фрейлейн. (Обращаясь к любой учительнице-немке, она называла ее «фрейлейн», а к француженке — «мадемуазель».)

— Но ведь все они по радио слушают сногсшибательные пьесы о гангстерах, — возразила Гизела. — А это полная трагизма поэзия, выдержанная в самой чистой греческой традиции.

— Какую роль в ней играет Элизабет?

— Она и ее подружка Мэг Вайнинг играют роль сыновей Медеи, которых та убивает, чтобы отомстить отцу за супружескую измену.

— Мать убивает собственных детей? Ради чего? Девочкам еще рано знать об этом!

— Может, вы хотите сказать, что им вообще не нужно образование?

— Но…

Когда миссис Чейз неожиданно умолкла, Гизела подумала, что та приведена в замешательство дерзостью Еврипида. Но тут она заметила, что миссис Чейз вообще ее не слушает. Она смотрела куда-то в противоположную сторону, в дальний конец гостиной, и в ее глазах застыло откровенное изумление.

Там, возле распахнутого французского окна стояла Алиса Айтчисон. Она была похожа на яркую бриллиантовую вспышку, и автоматически, поневоле приковывала к себе внимание всех присутствовавших, словно какое-то заранее рассчитанное на эффект броское пятно на афише рекламной тумбы. В руке у нее дымилась сигарета, и она небрежно смахивала пепел на сухие серые кустики за окном. Рядом с ней стоял какой-то мужчина и прислушивался к ее словам с глупой и самодовольной улыбкой на лице. Ему было около сорока, это был лысый, довольно плотного телосложения человек. Его подчеркнуто сельский твидовый костюм выдавал в нем городского человека, который по какой-то необычной причине проводил денек в деревне. С другой стороны, твидовый наряд, начищенные до блеска башмаки на толстой подошве говорили о его зажиточности.

— Кто это? — прошептала миссис Чейз.

— Девушка или мужчина? — переспросила Гизела.

— Девушка.

— Ее зовут Алиса Айтчисон. Она — наш театральный режиссер. Не знаю, кто стоит рядом. Может, ее родственник?

— Что это за девушка? — не унималась миссис Чейз, не спуская глаз с Алисы.

— Трудно сказать, — осторожно начала Гизела. — Она умеет находить общий язык с воспитанницами. Она — знающий специалист.

— Понятно, — рот миссис Чейз вдруг утратил свое детское выражение, и его очертания повзрослели, стали более суровыми.

— Было так приятно познакомиться с вами, фрейлейн, — с каким-то отсутствующим видом она улыбнулась и поспешила выбраться вон из толпы. Гизела подошла к столу, на котором приготовили чай. Рядом с ней раздался чей-то голос:

— Это так-то вы зарабатываете свое приличное жалованье? Пытаясь вбить ценности классического образования в мозг простофиль типа Доротеи Чейз?

Она повернула голову и увидела перед собой смеющиеся, озорные глаза Раймонда Вайнинга.

— Вы слышали наш разговор?

— Я ни за что на свете не пропустил бы его мимо ушей. Она убеждена, что Еврипид в свое время был нашим Эдгаром Уоллесом или еще чем-то похуже!

— О Боже! Надеюсь, она не обратится к миссис Лайтфут с просьбой заменить «Медею» какой-нибудь чепухой, скажем, нашими современными шедеврами типа «Поллиана» или «Долговязый папашка»?

— Уверен, что именно этим она сейчас занята. Гизела и Раймонд посмотрели в ту сторону, где миссис

Чейз только что подошла к миссис Лайтфут. Они стояли в двух-трех метрах от открытого окна, где Алиса по-прежнему невозмутимо болтала с мужчиной, облаченным в твид. Подчиняясь какому-то смутному импульсу, Гизела спросила:

— Вы знаете человека рядом с ней?

— Упитанного приятеля Алисы? Это биржевой маклер Флойд Чейз, отец Бет. Бывший супруг Доротеи. Я уверен, что Доротея ни за что бы ни пришла сюда, если бы знала, что и он будет здесь. Все-таки он отец ребенка. Мне всегда жаль таких детей, как Бет, которым, словно челнокам, приходится сновать туда-сюда между родителями, объявившими друг другу войну.

— Было бы еще хуже, если бы она жила в одном доме с враждующими родителями, — возразила Гизела.

— Само собой разумеется, — улыбнулся Вайнинг какой-то издевательской улыбочкой. Видимо, он насмехался над самим собой и заодно над всем миром. — Но так рассуждать нельзя. Мы должны приводить какое-то рациональное оправдание брака, пусть хотя бы для блезиру, если его мистическое толкование ни к черту не годится. Таким образом, мы притворяемся, что все родительские ссоры оказывают благотворное воздействие на здоровье ребенка, в то время как прекращение перебранок путем радикального развода может пагубно сказаться впоследствии на его психическом состоянии. Только подумайте, как удобна такая позиция для людей, которые не могут позволить себе пойти на столь решительный шаг, как бракоразводный процесс. И они уже не просто несчастные люди, нет — теперь они чувствуют свое моральное превосходство.

— Да вы, я вижу, мизантроп.

— Вам, наверное, обо мне рассказывала Алиса.

— Вы имеете в виду Алису Айтчисон? Вы ее знаете?