Страница 40 из 47
— И я не знаю, — признался Марий. — Но набираю клиентов.
— И сохраняешь спокойствие, — сказал Рутилий Руф, улыбаясь. — Мы начали разговор, как я помню, с моего племянника Друза.
Марий подобрал ноги и вскочил со скамьи так быстро, что даже напугал Рутилия, который вновь подставил лицо солнцу и зажмурил глаза.
— Да, мы начали с этого! Пошли, Публий Рутилий, может быть, мы не опоздали и я покажу тебе пример нового отношения знатных семей к италийским союзникам!
— Иду, иду! А куда?
— На Форум, конечно! — Марий направился вниз по склону, чтобы выйти на улицу. По пути он продолжал говорить: — Сейчас идет суд, и, если нам удастся, мы успеем увидеть финал.
— Удивляюсь, что ты вообще обратил на это внимание, — сухо произнес Рутилий Руф. Обычно Марий не интересовался судебными процессами.
— А я удивляюсь, что ты не посещаешь их каждый день, — отрезал Марий. — В конце концов, это дебют твоего племянника Друза в качестве адвоката.
— Нет! Дебют его состоялся несколько месяцев назад, когда он защищал главного трибуна Казначейства по делу о возмещении определенной суммы, которая непонятно куда подевалась.
Марий пожал плечами, прибавив шагу.
— Тогда это объясняет то, что я считал твоим упущением. Однако, Публий Рутилий, тебе следует повнимательнее следить за карьерой молодого Друза. Если бы ты делал это, мои слова об италийских союзниках имели бы для тебя больший смысл.
— Просвети меня, — сказал Рутилий Руф, немного задыхаясь. Марий всегда забывал, что его ноги длиннее.
— Однажды я услышал, как кто-то говорит на прекрасной латыни, да к тому же прекрасным голосом. Я подумал, что это новый оратор, и остановился посмотреть. Это и был твой молодой племянник Друз, ни больше ни меньше! Удивляюсь, как это я не связал его имя с твоим.
— Кого он обвиняет на этот раз? — спросил Рутилий Руф.
— В том-то и дело, что не обвиняет, — сказал Марий. — Он защищает — причем перед претором по делам иностранцев. Как тебе это нравится? Очень серьезное дело. Присутствуют присяжные.
— Убийство римлянина?
— Нет. Банкротство.
— Странно, — задыхаясь, проговорил Рутилий Руф.
— Думаю, это должно послужить примером, — сказал Марий, не убавляя шага. — Истец — банкир Гай Оппий, обвиняемый — марсий, деловой человек из города Маррувия, по имени Луций Фравк. По словам моего осведомителя, профессионального завсегдатая судов, Оппий устал от больших долгов на италийских счетах и решил, что настало время устроить показательный процесс над италийцем здесь, в Риме. Его истинная цель — попугать остальных италийцев, чтобы они продолжали выплачивать эти непомерные проценты.
— Налог, — пропыхтел Рутилий Руф, — установлен в десять процентов.
— Если ты римлянин, — сказал Марий, — и предпочтительно римлянин из обеспеченных.
— Продолжай в том же духе, Гай Марий, — и ты кончишь, как братья Гракхи: будешь трупом.
— Ерунда!
— Пойду-ка я лучше домой, — сказал Рутилий Руф.
— Ты совсем уж размяк, — констатировал Марий, глядя на своего спутника, бегущего вялой рысцой. — Хороший поход наладил бы твое дыхание, Публий Рутилий.
— Хороший отдых способствовал бы этому лучше, — замедляя бег, проговорил Рутилий Руф. — Я действительно не понимаю, зачем мы туда идем.
— Во-первых, потому, что, когда я покидал Форум, у твоего племянника оставалось еще два с половиной часа, чтобы подготовить заключительную речь, — сказал Марий. — Понимаешь ли, это экспериментальный процесс, на котором внесены изменения в процедуру суда. Сначала заслушиваются свидетели, потом дают два часа для подготовки обвинителю, затем три часа защитнику, после чего приглашенный претор спросит жюри, какой вердикт они вынесли.
— Старый способ тоже был неплох, — заметил Рутилий.
— Думаю, новый способ ведения сделал весь процесс более интересным для зрителей, — отозвался Марий.
Они спустились по Священной улице, дошли до Римского Форума. Пока Марий отсутствовал, в расстановке фигур на суде никаких изменений не произошло.
— Отлично, мы поспели к заключительной речи, — сказал Марий.
Марк Ливий Друз все еще говорил. Его слушали в полной тишине, затаив дыхание. Адвокат был явно моложе двадцати лет, среднего роста, коренастый, с приятным лицом.
— Разве он не удивительный? — прошептал Марий Рутилию. — Он заставляет тебя думать, что обращается именно к тебе лично — и больше ни к кому.
Марий был, несомненно, прав. Даже на расстоянии — ибо Марий и Рутилий Руф стояли позади большой толпы — казалось, будто черные глаза Друза смотрят в твои глаза. И только в твои.
— Нигде не сказано, что факт римского гражданства автоматически делает человека правым, — говорил молодой человек. — Я произношу это не в защиту Луция Фравка, обвиняемого, я говорю это в защиту Рима! В защиту чести! В защиту честности! В защиту справедливости! Не той фальшивой справедливости, которая толкует закон буквально, а той, что толкует его согласно логике. Закон не должен превращаться в громоздкий и тяжелый груз, который обрушивается на человека и сминает отдельные личности в общую однородную массу. Люди — не однородная масса! Закон должен быть мягкой простыней, которая обволакивает человека, не скрывая неповторимости каждого. Нам надлежит помнить — помнить всегда! — что мы, граждане Рима, являемся примером для остального мира — особенно в части наших законов и судов. Где еще вы встретите такую умудренность? Такие отточенные формулировки? Такой интеллект? Такую тщательность? Такую мудрость? Разве не признают этого даже афинские греки? Александрийцы? Пергамиты?
Язык его тела был великолепен, даже при недостатках роста и фигуры, которые мало подходили для ношения тоги. Чтобы красиво носить тогу, требуется высокий рост, широкие плечи, узкие бедра, нужно двигаться с необходимой грацией. Марк Ливий Друз не отвечал ни одному из этих требований. Но он замечательно владел своим телом — от малейшего движения пальца до широкого взмаха руки. Поворот его головы, выражение лица, то, как он ходит при этом, — все было замечательно!
— Луций Фравк, италиец из Маррувия, — продолжал он, — элементарная жертва, а не преступник. Никто — включая самого Луция Фравка! — не оспаривает факта недостачи крупной суммы, полученной им от Гая Оппия в качестве займа. Не оспаривается и то, что эта очень большая сумма должна быть возвращена Гаю Оппию вместе с процентами. Так или иначе, долг будет выплачен. Если это необходимо, Луций Фравк согласен продать своих лошадей, земли, инвестиции, рабов, мебель — все, чем владеет! Более чем достаточно, чтобы возместить ущерб.
Он подошел к переднему ряду, где сидели присяжные, и обратил свой взор на тех, кто сидел позади них.
— Вы выслушали свидетелей. Выслушали моего коллегу обвинителя. Луций Фравк взял заем. Но он не вор. Поэтому, говорю я, Луций Фравк — вот настоящая жертва этого обмана. Он — а не Гай Оппий, его кредитор! Если вы приговорите Луция Фравка, уважаемые присяжные, вы подвергнете его полному наказанию в соответствии с римским законом — как человека, который не является гражданином нашего великого города и не пользуется латинскими привилегиями. Все имущество Луция Фравка будет выставлено на распродажу. Вы знаете, что это значит. С молотка будет продано все — и притом значительно ниже истинной стоимости, так что денег может и не хватить на полное погашение долга.
Последние слова сопровождались красноречивым взглядом в сторону, где на складном стуле, окруженный целой свитой клерков и счетоводов, сидел банкир Гай Оппий.
— Итак, все продано ниже фактической стоимости! После чего, уважаемые присяжные, Луций Фравк отдается в долговое рабство до тех пор, пока не выплатит разницу между требуемой суммой и суммой, вырученной от продажи его имущества. Предположим, Луций Фравк плохо разбирался в людях при найме своих служащих, но в своем деле он очень проницательный и преуспевающий человек. Но как же он сможет уплатить долг, если, не имея больше ничего, опозоренный, он будет отдан в рабство? Будет ли он хоть как-то полезен Гаю Оппию — даже в качестве клерка? Кто выиграет от этого так называемого правосудия?