Страница 33 из 47
Не успела она вымолвить слово, как он уже ушел.
Разговор с Клитумной не клеился. Стих знал, как преподнести историю, а Сулла не мог заставить себя унизиться до оправданий.
— Это ты виноват, Луций Корнелий, — раздраженно сказала Клитумна, нервно теребя унизанными кольцами пальцами дорогую бахрому своей шали. — Ты даже не хочешь постараться примириться с моим бедным мальчиком, в то время как он очень этого хочет!
— Он — грязное маленькое ничтожество, — процедил Сулла сквозь зубы.
В этот момент Никополис, подслушивавшая за дверью, грациозно вплыла в комнату и устроилась на скамье рядом с Клитумной. Скромницей посмотрела на Суллу.
— В чем дело? — осведомилась Ники с невинным видом.
— Это все мои два Луция, — пожаловалась Клитумна. — Не хотят ладить… А я так хочу, чтобы они поладили между собой!
Никополис освободила пальцы Клитумны от бахромы, отцепила несколько нитей, зацепившихся за оправу колец, и поднесла ее руку к своей щеке.
— Бедняжка моя! — сочувственно проговорила она. — Твои Луции — просто парочка драчливых петухов.
— Но им придется договориться, — сказала Клитумна, — потому что мой дорогой Луций Гавий на будущей неделе переезжает к нам.
— Тогда съезжаю я, — объявил Сулла.
Обе женщины завизжали: Клитумна — пронзительно, Никополис — как маленький котенок, которому сделали бо-бо.
— Хватит строить из себя деточек! — прошептал Сулла на ухо Клитумне. — Он более или менее знает ситуацию в доме. Как он сможет жить в доме с мужчиной, который спит между двух женщин, одна из которых — его собственная тетка?
Клитумна залилась слезами:
— Но он так хочет переехать ко мне! Как я могу отказать своему родному племяннику?
— Не беспокойся! Не будет меня — не станет и причин для недовольства, — сказал Сулла.
Увидев, что Сулла хочет уйти, Никополис схватила его за руку.
— Сулла, дорогой Сулла, не делай этого! — воскликнула она. — Ты ведь можешь спать со мной, а когда Стиха не будет дома, Клитумна тоже присоединится к нам.
— Хитро придумала! — Клитумна вся напряглась. — Хочешь заграбастать его только для себя, жадная свинья!
Никополис побледнела:
— Ну а что еще ты посоветуешь? Все твоя глупость! Из-за тебя мы попали в такое положение!
— Заткнитесь вы обе! — тихо прорычал Сулла. Все, кто знал его, боялись этого шепота больше, чем крика любого другого мужчины. — Вы так много таскались в театр, что приучились ломать комедию в жизни. Пора взрослеть. Довольно вульгарщины. Меня тошнит от всей этой ситуации, я устал быть мужчиной наполовину!
— Но ты вовсе не наполовину мужчина! Просто ты — две половинки. Одна моя, другая — Ники! — капризно возразила Клитумна.
Нельзя было сказать, что причиняло большую боль — ярость или горе. Находясь на грани помешательства, Сулла смотрел на своих мучительниц, не в состоянии ни думать, ни видеть.
— Я не могу так больше! — промолвил он вдруг с удивлением в голосе.
— Чепуха! Конечно, можешь, — самодовольно возразила Никополис, нисколько не сомневаясь в том, что ее мужчина никуда не денется из-под ее каблука. — А теперь иди и сделай что-нибудь стоящее. Завтра ты почувствуешь себя лучше. У тебя всегда так бывает.
Вон из дома, куда угодно! Сулла не соображал, куда идет. Ноги сами несли его по аллее с Гермала к той части Палатина, что выходила к Большому цирку и Капенским воротам.
Здесь дома стояли реже, было больше зелени. Палатинский холм — не очень модный район, слишком далеко от Римского Форума. Не замечая холода, в одной только домашней тунике, Сулла опустился на камень. Он не видел пустых рядов Большого цирка и красивых храмов Авентина. Мысленно он разглядывал перспективу, которая лежала перед ним и терялась в бесконечности. Его будущее было ужасно, отвратительно. Он видел кривую дорогу, по которой ему предстояло идти до самой смерти — без всякой надежды подняться наверх, с тоской, с полуголодным существованием. Пронзившая его боль была невыносима, его трясло. Он вдруг услышал скрежет зубов и понял, что громко стонет.
— Ты болен? — послышался чей-то голос, тихий и робкий.
Сначала, подняв голову, он ничего не увидел. Боль застила глаза. Потом взгляд медленно прояснился, и он разглядел заостренный подбородок, золотистые волосы, лицо с широкими скулами, огромные глаза цвета меда.
Девушка опустилась перед ним на колени, закутанная в кокон домашней пряжи, — точно такая же, как на пустыре Флакка.
— Юлия! — вздрогнув, промолвил он.
— Нет, Юлия — моя старшая сестра. А меня зовут Юлилла, — откликнулась она с улыбкой. — Ты болен, Луций Корнелий?
— Болезнь мою не может вылечить врач. — Рассудок и память возвращались. Он осознал досадную правду последних слов Никополис. Завтра ему будет лучше. И это он ненавидел больше всего. — Я очень-очень хотел бы сойти с ума, — добавил он, — но, кажется, не смогу.
Юлилла так и не поднялась с колен.
— Если не можешь, значит, Фурии не хотят этого.
— Ты здесь совсем одна? — спросил он неодобрительно. — О чем думают твои родители, отпуская тебя гулять одну в такой час?
— Со мной моя служанка, — спокойно ответила она, откидываясь назад, на пятки. Вдруг глаза ее сверкнули озорно, уголки рта взлетели вверх. — Она хорошая девушка. Самая преданная и здравомыслящая.
— Ты хочешь сказать, что она разрешает тебе идти, куда хочешь, и не доносит на тебя. Но когда-нибудь тебя поймают… — И это говорил человек, которого не поймали — до конца его дней!
— Но пока-то меня не поймали, так зачем беспокоиться?
Замолчав, она без всякого смущения принялась рассматривать его лицо, явно довольная тем, что видела.
— Ступай домой, Юлилла, — вздохнул он. — Если тебя застукают, пусть это будет не со мной.
— Потому что ты — плохой человек? — спросила она без обиняков.
Сулла слабо улыбнулся:
— Можно сказать и так.
— А вот я не думаю, что ты плохой!
Какое божество послало ее в этот недобрый час? Благодарю тебя, неизвестный бог! Вдруг ему стало легко, словно действительно какой-то светлый гений, милостивый и добрый, пролетая, коснулся его. Странное чувство для человека, который почти не ведал добра.
— Нет, я плохой, Юлилла, — повторил он.
— Неправда! — Голос девочки прозвучал твердо и решительно.
Он уже распознал признаки нарождающегося девичьего обожания и знал, как можно убить его грубым словом или пугающим жестом. Но… не мог. Только не с ней. Она не заслуживала этого. Для нее он готов был порыться в своем заветном мешке, где хранил всякие трюки, ухватки и приемы, и вынуть из него самого лучшего Луция Корнелия Суллу, свободного от фальши, грязи, вульгарности.
— Что ж, спасибо тебе за твою веру в меня, маленькая Юлилла, — проговорил он нерешительно, не зная, что она хотела услышать.
— У меня есть еще время, — серьезно сказала она. — Мы можем поговорить?
Он подвинулся на камне.
— Хорошо. Сядь сюда, земля слишком сырая.
— Говорят, что ты позоришь свое имя. Но я не понимаю, как это возможно. У тебя просто не было возможности доказать обратное.
— Думаю, именно твой отец — автор этих слов.
— Каких слов?
— Что я позорю свое имя.
Она возмутилась:
— О нет! Это не папа! Он — самый умный человек на свете.
— А мой был самым глупым. Мы с тобой находимся на противоположных концах римского общества, малышка Юлилла.
Разговаривая, она выдергивала длинную траву вокруг камня, обрывала корневища и тонкими проворными пальчиками плела венок.
— Вот, — сказала она наконец, протягивая венок ему.
У него перехватило дыхание. Будущее сжалось, приоткрылось, чтобы показать ему нечто, и вновь померкло. Боль вернулась.
— Венок из трав! — воскликнул он удивленно. — Нет! Это не для меня!
— Конечно, для тебя, — возразила она и, поскольку он не протянул руку за венком, наклонилась и возложила венок на голову Суллы. — Это должны быть цветы, но в это время года цветов нет.