Страница 19 из 47
— В таком случае, может быть, не стоит и горевать об участи Суллы?
— Нет, что ты! Допустим, судьба обошлась с тобой жестоко, несправедливо — но ведь ты из «новых». Я слишком предан своему классу, чтобы не сожалеть о Сулле от всего сердца! — Цезарь остановился, вспомнив наконец о своем деле. — Вернемся лучше к судьбе моих детей. Мои дочери, Гай Марий, не имеют приданого — и, как следствие, женихов. Им я не могу уделить ничего, поскольку таким образом доля сыновей окажется урезанной еще больше. Следовательно, они никогда не смогут выйти замуж за людей своего круга. Не принимай эти слова на свой счет, Гай Марий, — я не тебя имею в виду. Хочу лишь сказать, что они будут вынуждены выйти замуж за тех, кто мне не по душе, за истинных ничтожеств. Не то что ты. Я не выдал бы их замуж даже за людей своего звания, которые показались бы мне недостойными, поверь! Нет, я предпочел бы прямых, открытых, честных, умных — да вот только не знаю, где таких найти. Те, кто хотел бы заполучить моих дочерей, настолько мне неприятны, что я скорее покажу им на дверь, чем начну переговоры о браке. Похоже на судьбу богатой вдовы, не так ли? Приличный человек и не посмотрит в ее сторону, опасаясь козней соперников-проходимцев, поэтому вокруг нее и увиваются одни проходимцы.
Цезарь присел на край ложа.
— Не будешь возражать, Гай Марий, если мы перейдем в сад и немного прогуляемся? Уже прохладно, но я могу дать тебе теплый плащ. Неплохо бы немного размяться.
Марий без слов поднялся и, взяв сандалии Цезаря, помог ему обуться. Затем обулся сам и встал, поддерживая собеседника под локоть.
— Что мне в тебе нравится, Гай Марий, так это всякое отсутствие высокомерия.
Внутренний дворик дома Цезаря был невелик, но с очаровательным садом. Немного нашлось бы в городе таких тихих, спокойных, чарующих изяществом местечек. Даже в это время года все здесь благоухало — весна словно не оставляла этот дом. Гай Марий с теплотой подумал: «А ведь в душе Юлии продолжают оставаться селянами…». По краям карнизов, по скатам крыш, куда чаще всего доставало солнце, вились лозы дикого винограда. Как в отцовском доме в Арпине. К концу января они празднично украшали дом нежной зеленью листьев. Кроме того, у них было еще одно качество, о котором, как подозревал Гай Марий, вряд ли знал хоть кто-нибудь в Риме: они отпугивали насекомых.
К приходу гостя зажгли лампионы в колоннаде, опоясывавшей перистиль. Маленькие бронзовые светильники, стоявшие вдоль дорожек сада, расточали нежный аромат сквозь тонкие мраморные пластины, защищавшие от непогоды подрагивавший огонек. Дождь уже прекратился, однако кусты и трава были унизаны тяжелыми каплями, воздух напоен сыростью и холодом.
Но ни Цезарь, ни Марий ничего этого не замечали. Они прошли вдоль сада и остановились у маленького бассейна с фонтаном. Бассейн был пуст, и фонтан не рассыпал вокруг хрустальные брызги, как в жаркие дни.
«Сама естественность, — подумал Марий (его-то бассейн круглый год был наполнен водой благодаря системе внутреннего подогрева). — Все мои тритоны и дельфины не стоят этого бесхитростного уголка».
— Ну как, заинтересован ли ты женитьбой на одной из моих дочерей? — спросил слегка напряженно Цезарь.
— Да, Гай Юлий.
— Тебя очень опечалит развод?
— Ничуть. Что же ты хочешь за свой дар?
— Цена моя велика… Ты войдешь в нашу семью не просто как муж моей дочери — скорее как второй отец. Возраст обязывает. Надеюсь, ты дашь приданое второй моей дочери и обеспечишь благосостояние сыновей. Незамужней дочери и младшему сыну понадобятся деньги и земли. Тебе придется употребить свое влияние, чтобы мои сыновья, войдя в Сенат, смогли добраться до консульских кресел. Я хочу, чтобы консулами стали оба. Секст на год старше моего племянника, поэтому он первым достигнет возраста, необходимого для консульского поста. Я хотел бы, чтобы он занял курульное кресло в сорок два года — через двенадцать лет после вступления в Сенат. Он станет первым консулом из рода Юлиев за последние четыреста лет. Я хочу этого! Иначе первым может стать мой племянник Луций…
Цезарь вдруг умолк, глядя на плохо освещенное лицо Мария. Сделав успокаивающий жест, заговорил более спокойным тоном:
— Между мною и братом никогда не было неприязни, нет ее у меня и к его сыновьям. Но консулом следует становиться, как только приходит твое время.
— Твой брат когда-то отдал своего сына на усыновление, не так ли?
— Да. Много лет назад. Его имя тоже Секст — это наше родовое имя.
— Конечно! Квинт Лутаций Катул! Как я мог забыть, что он часто употребляет имя Цезаря как часть своего… Он-то и будет первым из Цезарей, кто достигнет консульского поста, ведь он намного старше остальных.
— Нет! — Цезарь встряхнул головой. — Он больше не принадлежит к роду Цезарей. Он всего лишь Лутаций Катул.
— Сдается мне, старый Катул хорошо заплатил за приемного сына. Семья твоего брата недурно поправила свои дела.
— Да, плата была большой… Не меньше, чем заплатишь ты за новую жену… Так кого же ты все-таки решил взять, Гай Марий?
— Юлию. Я возьму Юлию.
— Не младшую? — В голосе Цезаря зазвучали нотки удивления. — Конечно, я очень рад… Поскольку я не мог бы позволить ни одной из дочерей вступить в брак раньше восемнадцати, а Юлилле еще и семнадцати нет. Думаю, ты принял верное решение. Хотя… мне всегда казалось, что Юлилла более привлекательна, чем Юлия.
— Ты ее отец, ты смотришь совсем другими глазами. Нет, Гай Юлий, твоя младшая дочь не затронула моего сердца. Ей лучше бы по уши втрескаться в того, кто станет ее мужем. Другим она начнет вертеть по своему усмотрению, заставит плясать под свою дудку. А я слишком стар для капризной девочки. Юлия, сдается мне, столь же разумна, сколь и хороша собой. В Юлии мне все по душе.
— Она будет превосходной супругой консула.
— А ты и вправду считаешь, что я могу стать консулом?
Цезарь кивнул:
— Конечно. Не сразу, разумеется. Сначала ты женишься на Юлии. Со временем все привыкнут к твоему новому статусу, поуспокоятся, пересуды смолкнут. Попробуй найти для себя какое-нибудь ратное дело. Военные успехи пойдут тебе на пользу. Приступи к кому-нибудь высшим легатом. А потом начни пробиваться в консулы.
— Но тогда мне будет уже пятьдесят. Избиратели не склонны отдавать голоса за старых развалин.
— Ты уже и так немолод. Еще два-три года дела не испортят. Напротив — они могут сослужить тебе хорошую службу, если ты сумеешь воспользоваться возможностями. Кроме того, ты выглядишь куда моложе своих лет, Гай Марий, а это немаловажно. Ты — воплощение здоровья и силы. Человек такого роста и сложения всегда производит сильное впечатление на выборщиков. То, что ты из «новых людей», вообще не играло бы роли, не навлеки ты на себя гнев Цецилиев Метеллов. Ты мог бы стать консулом уже три года назад, в свой срок. А вот неприметному и худосочному человечку, слабосильному уродцу не поможет и имя Юлиев… Так что консулом ты будешь, не сомневайся.
— Чего ты хочешь для своих сыновей?
— В смысле — какую собственность?
— Да.
Марий, позабыв о тонкости хиосского шелка, неосмотрительно опустился на скамью из белого неполированного мрамора. Скамья была влажной, и, когда Марий поднялся, на ней осталось неровное бледно-пурпурное пятно. Краска сошла с материи и впиталась в пористый камень. Одно-два поколения спустя эта скамья стала одним из наиболее любимых и ценных предметов обстановки для другого Гая Юлия Цезаря — потомка нынешнего. Для того же Цезаря, который предлагал сейчас Гаю Марию сделку, эта скамья сделалась символом чуда и надежды. Когда один из рабов рассказал ему о появлении странного пятна и Цезарь лично осмотрел его (раб был исполнен скорее благоговения, нежели страха, — каждый знал, что означает царственный пурпур), он удовлетворенно вздохнул: это пятно как бы подтвердило, что через выгодный брак семья достигнет высот власти. Его охватило радостное предчувствие. Да, Гай Марий сыграет в истории Рима такую роль, о которой сам Рим еще и не догадывается. Цезарь приказал перенести скамью из сада в атрий, но никогда и никому не проговорился, как именно это пурпурное пятно на ней появилось.