Страница 13 из 47
— Вы! Вы, напыщенные выскочки! Что вы воображаете о себе? Слушайте, у меня есть что вам сказать. Ты, Югурта, — грязный варвар, дикарь, не годный даже на обтирку римских сапог! А ты, Рутилий, — попрыгунчик, курьер-любимчик! А ты, Гай Марий, — италийский деревенщина, по-гречески не разумеющий! Как вы смеете? Как смеете вы?.. Вам что, неизвестно, кто я таков? Вы не знаете о моей семье? Я Цецилий Метелл! Мы были царями Этрурии задолго до возникновения Рима! Месяцами я терпел ваши издевательства, но хватит! Как вы смеете обращаться со мной хуже, чем с вашими подчиненными? Как вы смеете?
Югурта, Публий Рутилий и Гай Марий подвесили извивающегося барчука на ограду свинарника, при этом они зловредно улыбались и сверкали глазами.
Публий Рутилий Руф слыл среди солдатни человеком начитанным — он умел в любой ситуации изъясняться свободно и спокойно. И вот он уселся на ограду верхом и широко улыбнулся.
— Пойми меня правильно, Квинт Цецилий, — сказал он. — Мне очень понравилось, как ты изъясняешься. Но проблема в том, что грязная, жирная свинья останется таковой, даже нахлобучив корону, о царь Этрурии! — Здесь он поклонился, а его друзья хихикнули. — Поди прими ванну и повтори все снова. Может, тогда мы не будем так смеяться.
Метелл рвался и мотал головой в ярости. Неизвестно, что более его раздражало: унизительное положение или улыбки на лицах его мучителей. Собравшись с силами, молодой человек прошипел:
— Рутилий! Какого сорта имя нужно иметь, чтобы кувырком вылететь из Сената? Ты провинциальное ничтожество, Рутилий!
— О-о! — сказал Руф. — Мой этрусский достаточно хорош для того, чтобы перевести имя «Метелл» на латынь! — Руф повернулся к Югурте и Марию. — Напомню: оно означает «солдат, ставший наемником».
Это было уж слишком. Юный Метелл рванулся так сильно, что освободился сам и при этом сокрушил с ограды своего мучителя — тот рухнул в «ароматное» месиво. После этого Метелл набросился на обидчика с явным желанием нанести ему наибольший ущерб. Оба покатились по грязи, молотя друг друга — без всякого, впрочем, вреда. Югурта и Гай Марий нашли развлечение довольно забавным и бросились в общую кучу. Заливаясь смехом, сидели они в луже, перемазавшись, как свиньи. Наконец им надоело сидеть верхом на Метелле и насмехаться над его попытками встать. Освобожденный, он вскочил, отбежал немного и завопил:
— Вы заплатите за это!
— Похлебай еще говна! — посоветовал ему Югурта, сотрясаясь от неудержимого смеха.
«Однако, — думал Гай Марий, насухо вытираясь после ванны жестким полотенцем, — колесо вращается и будет вращаться независимо от того, что мы делаем. Ненависть, прозвучавшая в голосе потомка одного из знатнейших родов, была по-своему справедлива. Кто мы были тогда, на самом-то деле? Один — варвар, иноземец; другой вознесся на волне военной удачи, а я… необразованный потомок италийцев. В Риме всякому сверчку полагается знать свой шесток».
Югурта должен был стать признанным в Риме царем Нумидии, сразу попав в разряд клиентов-царей с четко очерченным кругом привилегий и возможностей. Но, заслужив в свое время упорную, неприкрытую ненависть со стороны всего рода Метеллов, он живет теперь за городскими стенами без права войти в Рим, в непрестанной борьбе с претендентами на свой трон, стремясь купить то, что при других обстоятельствах мог бы добыть без особого труда.
Ветреная голова — Публий Рутилий Руф, любимчик Панеция-философа, покоривший и восхитивший членов Сципионова кружка, поэт, воин, остроязыкий политик, человек блестящих свойств и качеств… Не добыл себе консульства в тот же год, когда и Марий еле обеспечился местом претора. И дело тут не в креслах. Он имел врага в лице Цецилия Метелла. Кроме того, он дружил с Югуртой, что сразу разозлило Марка Эмилия Скавра, ближайшего союзника Метелла — и гордости их фракции в Сенате.
Остался он, Гай Марий, тот, кого Метелл Свинка назвал италийским деревенщиной, по-гречески не разумеющим. Для чего он, несчастный, вернулся в Рим и занялся политической грязной возней? Да потому, что Сципион Эмилиан, не будучи зазнайкой, уважал простых деревенских помещиков и обещал Марию помощь. Он считал, что Гай Марий должен попробовать, ибо достоин большего, чем участь провинциального землевладельца. Не получив хотя бы преторского поста, он никогда не сможет водить в походы римские легионы.
Поэтому Марий выставил свою кандидатуру на выборах военных трибунов — здесь было нетрудно добиться успеха. Затем его избрали квестором, и цензор ввел его — не патриция! — в Сенат. Как поразилась семья Гая Мария! Мало-помалу Гай Марий из Арпин приобретал солидный вес. Забавно! Именно Цецилий Метелл помог ему стать народным трибуном в тревожное время, наступившее после смерти Гая Гракха. Правда, Марий не смог стать трибуном с первого раза. А в тот год, когда его наконец выбрали, Метеллы начали утверждать, что этим он обязан именно им. Род Метеллов играл с судьбой провинциального выскочки, как кошка с мышкой. Но мышка вдруг показала зубки: Гай Марий добился сохранения свободы Народного собрания, страдавшего от чрезмерного контроля со стороны Сената. Луций Цецилий Метелл Далматик попытался провести закон, ограничивавший право Народного собрания сочинять законы, но тут Гай Марий наложил вето. И ничто не смогло сломить того упорства, с которым он отстаивал свое решение.
Однако несладко пришлось и ему. После срока на посту плебейского трибуна Гай Марий попытался пройти в один из плебейских эдильных магистратов, но встретил яростное сопротивление все тех же Метеллов. Крахом окончилась и его попытка стать претором. Метеллы во главе с Далматиком прибегли к наиболее распространенному способу борьбы с политическим противником — клевете. Оказалось, что Гай Марий — импотент, который развращает маленьких мальчиков, жрет экскременты, является вместе с тем членом тайных оргиастических обществ Бахуса и Орфея и, когда не спит со своей сестрой или матерью, берет обильные взятки. Но самый сильный из их доводов был таким: «Для чего нам в качестве претора растленный и гнусный тип, который к тому же еще и не римлянин? У Рима вполне хватает своих, порядочных и честных сыновей, а этот — вообще никто. Не нужен он нам».
И это поставило точку.
Плохую службу сослужили ему и слухи о том, что он невежда, не говорящий по-гречески. Самое нелепое в этих нападках было то, что Гай Марий говорил по-гречески. Причем свободно. Его воспитатель был вывезен из азиатской Греции, из Лапасаки на Геллеспонте. А его грамматик был родом из Амиза, что на берегу Понта. Но оба они говорили по-гречески с сильным акцентом. В глазах римлян не владеть греческим вовсе или говорить на азиатском его варианте — все едино. Только тот, кто знал эллинский, считался человеком образованным и культурным.
Тем не менее преторского поста Гай Марий добился. А потом довелось ему пережить дикое обвинение в подкупе, которое бросили ему сразу после выборов. Подкуп! Как будто у него было чем подкупать выборщиков. Но многие знали, чего стоит Гай Марий, — или слышали о нем от тех, кто был с ним хорошо знаком. В Риме всегда благосклонно относились к доблестным солдатам. Именно это обстоятельство и помогло Гаю Марию сохранить тогда звание претора.
Сенат направил его наместником в Верхнюю Испанию, при этом кое-кто, конечно, надеялся, что Марий там и сгинет навсегда. Но Марий был абсолютно военным человеком. Он не сгинул.
Испанцы — особенно полудикие племена на западе Лузитании и северо-западе Кантабрии — отличались особыми нормами ведения войн, которые никак не укладывались в обычную тактику римских легионов. Эти испанцы расстраивали все планы римских военачальников. Они никогда не выстраивались к бою, никогда не придерживались устоявшихся правил, гласивших, что лучше рискнуть всем ради единого мощного натиска и быстрой победы, чем втягиваться в расточительную и скучную затяжную кампанию. Испанцы, напротив, полагали, что выгодно придерживаться именно такой тактики. Они продолжали войну столько, сколько требовалось, чтобы вымотать врага. Таким образом, они постоянно находились в состоянии войны, не давая пришельцам укорениться и привить здесь чуждую культуру.