Страница 11 из 47
И вот десять наглых плебеев нагло отстаивали плебейские интересы. Они менялись каждый год. Это удручало многих. Ведь каждый год надо было подкупать нового плебея. А случалось, и не одного. Это разрушало множество планов: стоило с огромным трудом прийти к соглашению, чтобы удовлетворить всех, — и на тебе! Завершить начатое не удавалось — свежие представители черни бывали обуреваемы другими идеями. Все шло насмарку!
Однако народный трибун не обладал империем. Он не являлся старшим магистратом. Он вообще мало что собой представлял и мало что мог себе позволить. Но реальная сила имелась и у него. Только в его руках было «право вето».
«Право вето» срабатывало всегда, за исключением действий диктаторов. Но диктаторов в Риме не было сто последних лет. Народный трибун мог запретить своим «вето» действия цензора, консула, претора, всего Сената и девяти своих плебейских товарищей в придачу. Трибун мог воспользоваться им на митинге, на собрании и на выборах. К тому же его персона защищалась священной неприкосновенностью, и устранить его физически, когда он находился у власти, было сложно.
Трибун также мог самостоятельно придумывать законы. Это было серьезно — Сенат, к примеру, такими полномочиями не обладал. В Сенате могли лишь рассматривать эти законы и предлагать к ним всякие поправки или настаивать на принятии того или иного закона.
Безусловно, эта система сдержек и противовесов была придумана для того, чтобы ограничить в политической силе как любую партию, так и отдельное лицо. Путного из этого ничего не выходило. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали тропинки в обход законов, система частенько давала сбои.
Царь Югурта Нумидийский понял, что ему нужен его собственный трибун — не настоящий аристократ, не представитель Славных Семей, не благородный человек. Ему нужен был плебей. И в один прекрасный момент выборный народный трибун Гай Бебий с изумлением увидел у себя на столе груду серебряных денариев. Он в жизни своей не видел столько денег сразу, поэтому, слегка побледнев и подумав с минуту, молча сгреб серебро в дюжину больших мешков и перешел в собственность Югурты.
И вот в самом конце уходящего года великий царь стоит на Фламинианской ростре, в цирке, набитом простолюдинами, и готовится отвечать на дурацкие вопросы.
Гай Меммий задает свой первый дурацкий вопрос:
— Подкупал ли ты Луция Опимия?
Югурта едва успевает открыть рот, чтобы ответить, как вскакивает с места трибун Гай Бебий и кричит:
— Я запрещаю тебе отвечать Гаю Меммию, царь Югурта!
Вот что выкрикнул Бебий. Более он не издал ни звука.
Это было «право вето» во всей красе. Теперь Югурта мог ответить, лишь нарушив закон.
Народное собрание закончилось. Все расходились по домам в разочаровании. Гай Меммий был в ярости — друзья удерживали его под руки и уговаривали «выйти подышать». Вышел и Гай Бебий. От него на стадию несло честностью и неподкупностью. Дураков поверить, впрочем, не нашлось.
Однако Сенат по каким-то неясным причинам не спешил отпускать Югурту домой. Вот почему в этот новогодний день он торчит на снятой вилле, на лоджии под дождем и проклинает судьбу, Рим и римлян.
До сих пор ни один из новых консулов не намекнул, что весьма обрадуется приватному подарочку. Из новых преторов никто даже не стоил взятки. О народных трибунах нечего и говорить — они не внушали вдохновения.
О взяточничество, ты дело тонкое, не то что ремесло удильщика рыбы! Лакомая рыбешка должна сама высунуться на поверхность и намекнуть, что приметила наживку и готова проглотить золоченого червячка… Но если никто долго не подплывает, не проявляет никакого интереса, вам остается лишь сидеть сиднем и глазеть на поплавок. Терпение — первый помощник рыболова и взяткодателя.
Но кто будет терпелив, когда его царство превращается в сладкую цель для следующих алчных претендентов? Гауда, легитимный сын Мастанабала, и Массива — наследник Гулуссы. Их требования набирают силу. О, если бы только требования! Возвращение домой — дело жизненной важности. Сидение на бережку — бесплодно. Но, увы, если Югурта отъедет на родину без разрешения Сената, это будет равнозначно объявлению войны.
Сенат не перепрыгнуть. Он не сможет на этот раз обойти закон. А Сенат, в свою очередь, уделит максимум внимания внешним делам. В их руках все: от объявления войны до управления римскими провинциями.
Агенты Югурты докладывали: «вето» Гая Бебия взбесило Марка Эмилия Скавра. А Скавр имеет в Сенате чудовищный вес. Однажды он уже перетащил его на свою сторону. И что самое неприятное — по мнению Скавра, Югурта Риму бесполезен.
Бомилькар-полубратец спокойно ждал, пока Югурта не развеет тяжких своих мыслей. У него было что сообщить царю, но он знал его слишком хорошо, чтобы не раздражать новостями, не прерывать величавого гнева, подобного отголоску грозы.
Югурта прекрасен. А сколько врожденных способностей! Возможно, он таков именно благодаря обстоятельствам своего низкого рождения. Интересно, кто выделил более материала, чтобы слепить Югурту? Пуническая карфагенская кровь, кровь благороднейшая в Нумидии, очень в нем видна. Но и берберийская, кровь его матери, — тот еще букет. Оба народа эти — семитские. Странно, что карфагеняне мнят себя выше: берберы дольше живут в Северной Африке, чем пунийцы.
Царь сочетал в себе лучшее из обеих семитских кровей. Материнская, горячая, подарила ему высокий рост, светло-серые глаза, точеный нос и удлиненное, с тонкими чертами лицо. Но черные, спирально закрученные, блестящие кудри и черные же густые волосы на теле — от отца, Мастанабала-пунийца. Отцовская также и смуглая кожа, и широкий, мощный костяк. Вместе с внешним Югурта унаследовал от отца и порывистость, страстность. Порою от сильных эмоций его глаза темнели и взгляд их пугал.
Эллинизированная в течение столетий Грецией, нумидийская знать предпочитала эллинское платье. Но это ненастоящая одежда для Югурты, — это знали все те, кто видел царя в боевом шлеме, в кольчуге, со щитом, при мече, на коне, грызущем удила…
«Какая жалость, — подумалось Бомилькару, — что римляне никогда не лицезрели Югурту в бою. Уж он бы наслал на них страха и ужаса! Недоумки — они искушают его войной!»
Он тут же ужаснулся своим мыслям. Думать так — воистину искушать судьбу. Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне.
Однако царь постепенно успокоился, и лицо его смягчилось. Ужасно, но дрянненький, вынужденный мир добывался с невероятным трудом и волнениями. Югурта дал понять своему преданному слуге, что слушает его, — он знал, что Бомилькар располагает новостями. Не теми, что спутанной кучей вываливал идиот-агент, падкий на собственные выводы и предельно пугливый. Другими.
— Мой государь, — начал Бомилькар с поклоном, увидел согласие в серых глазах царя и продолжил: — Мой государь, вчера я слышал кое-что в доме Квинта Цецилия Метелла.
Это ожгло Югурту, будто удар хлыстом. Ну конечно, Бомилькар бывает в той части Рима, куда не пускают царя. И теперь он жаждет похвастать тем, где обедал.
— Что же ты слышал? — проговорил Югурта, раздражаясь.
— Массива появился в Риме. Скажу больше — он снюхался с консулом Спурием Постумием Альбином. Теперь Альбин, вероятно, пишет петицию в его поддержку в Сенат.
Царь мгновенно сел и развернул кресло так, чтобы смотреть Бомилькару прямо в лицо.
— Интересно, куда еще пролезет эта ничтожная козявка! — сказал он. — Но почему он, а не я? Альбин наверняка должен знать, что моя благодарность будет щедрее, чем у Массивы.
— У меня другие сведения. Суть моего сообщения в следующем, — произнес Бомилькар смущенно. — Я подозреваю Альбина в некоторых личных амбициях. Он собирается лично опекать африканские провинции. Теперь сообрази: ты торчишь в Риме, Альбин уезжает в Африку, собирает небольшое войско и быстрым маршем мчится к стенам Цитры. Мгновенный штурм — и ура Массиве, царю Нумидийскому! Ну и, в свою очередь, Массива Нумидийский не забудет благодетеля и станет выполнять любые прихоти Альбина.