Страница 53 из 71
Я захватил несколько стихотворений, захватил и те переводы Николая Степановича, которые взял обратно от Лозинского (ездил к нему сегодня утром) и направился к АА. В дверях столкнулся с уходящим заседать Пуниным…
Прошел к АА в кабинет. Она лежала на диване… Очень плохо выглядит сегодня. Я спросил: "У вас жар сегодня?" — "Душенька, в этом ничего необычного нет, у меня каждый вечер повышенная температура. Вы же знаете".
Но АА сегодня о ч е н ь плохо себя чувствует. Даже говорить ей трудно… Лицо горит нездоровым жаром. В глазах болезненный блеск…
Я сел к дивану на стул. Аннушка принесла мне и АА чай и пироги, которые испекла сама (сегодня сын Аннушки, Женя, именинник). Пили чай молча…
Прочитал АА заглавия принесенных мной переводов.
— А Бодлера нет?
— Нету, — ответил я.
Заговорили о Николае Степановиче — об его взаимоотношениях с Блоком. Я спросил об основных причинах их вражды. АА сказала: "Блок не любил Николая Степановича, а как можно знать — почему? Была личная вражда, а что было в сердце Блока, знал только Блок и больше никто. Может быть, когда будут опубликованы дневники Блока, что-нибудь более определенное можно будет сказать".
А по поводу отрывка из дневника Блока, напечатанного в "Красной газете", сказала, что там особенно сквозит резкий тон, очень резкий тон. И, конечно, Блок стилизует себя в нем, когда пишет о себе, что он был баричем с узкой талией. Ему на примере самого себя надо было показать, из чего возникла русская революция. Разве он был таким баричем? Тонкий, чуткий, всегда способный понять чужое настроение, чужое страдание, отзывчивый Блок — и вдруг образ такого барича, узкая талия которого "вызывает революцию".
АА заметила про стиль дневника, что он очень напоминает Льва Толстого, — так и вспоминается какое-нибудь место из "Воскресенья" — этот барич, например…
Я заговорил о стихах Блока, напечатанных во вчерашней "Красной газете".
"Конечно, Медведев очень плохо сделал, напечатав заведомо плохие стихи Блока. Этого не следовало делать. Но, может быть, Любови Дмитриевне нужны были деньги? Тогда я, конечно, не могу ничего возразить…"
В том же номере "Красной газеты" статья М. Горького о Блоке. Мнение АА об этой статье (освещение этого факта — то или иное — зависит от обстоятельств).
С М. Горьким АА виделась всего раз в жизни.
Рассказала мне:
Живя у Рыбаковых на даче, работая на огороде, босая, растрепанная, она однажды пришла к Горькому и просила устроить ей какую-нибудь работу. Горький посоветовал ей обратиться в Смольный, к Венгеровой, чтобы переводить на итальянский язык прокламации Коминтерна.
"Я тогда, не зная достаточно итальянского языка, не могла бы, даже если б захотела, переводить эти прокламации. Да потом, подумайте: я буду делать переводы, которые будут посылаться в Италию, за которые людей будут сажать в тюрьму…"
Дальше заговорила о тогдашних возможностях Горького, о степени его влияния, и закончила: "Он был один, а к нему обращались сотни людей. Не мог же он всех устроить! Но, конечно, по отношению ко мне он поступил недостаточно обдуманно, сделав мне такое предложение"…
("Эволюционный процесс делает свое дело: в пределах царского строя, при Николае I, всем русским, находящимся за границей, было объявлено, что если они в течение определенного времени не вернутся в Россию, их поместья будут отобраны — в казну. А ведь в последнее время царского строя никаких запретов этом отношении не было. Русский мог жить за границей хоть 20 лет, и это ему не возбранялось, и никаких поместий у него не отбирали…")
(Панихида по Н. С. — Л. Д. Блок была — 1921.)
23.11.1925
…Стал искать пульс. Рука дрожала. Озноб? Пульс — удара три в секунду. Наконец нашел. Прислушавшись рукой, я почувствовал быстрые-быстрые, как у кролика, как дрожь, удары, но такие слабые, что их едва можно было почувствовать. И через ряд таких ударов раздавался вдруг один — сильный и медленный. Перебои, оказывается, я принял за пульс при первом прикосновении. Это было в середине вечера. Сразу когда я пришел, АА начала со мной разговор о Н. С. и говорила весь вечер. Все разговоры я запишу дальше, а сейчас отмечу, что во время разговора АА часто вдруг останавливалась. Прикладывала руку к сердцу или ко лбу. Иногда задыхалась и тогда пальцами дотрагивалась до горла. По ее лицу тогда пробегали мучительные тени, где-нибудь появлялась на секунду морщинка или нервное подергиванье. На несколько секунд воцарялась тишина — паузы были мучительны. Раз АА, сложив пальцы в кулак и склонив лицо к подушке, прижала рукой глаз и долго не отводила руки…
Я сгруппировал все эти моменты вместе, чтобы создать то впечатление, какое у меня плавало по сердцу в течение всего вечера. Вот — смотреть на АА, видеть ее такой, целый вечер говорить с ней о работе и обо всем, что живо касается литературы, искусства и прочих хороших вещей, но только не говорить с ней о ней самой — об ее здоровьи, об ее состоянии, обо всем, что мучает! АА не позволяет говорить об этом, всячески избегает таких разговоров, и если я начну все же — сейчас же переводит разговор на другую тему. Старается не показать своего состояния, скрыть все свои недуги и боли; и всем этим мыслям и предаюсь только в ее отсутствие, а при ней они оцепеняющей тяжестью дремлют в сердце, не смея промелькнуть ни в моем слове, ни в жесте, ни во взгляде. Самое страшное бывает, когда АА начнет шутить и острить с самым веселым и счастливым видом о своем здоровье. Тогда словечки "заживо разлагаюсь", "пора на Смоленское" и т. п. скачут с самым наглым озорством…
Я не знаю, достаточно ли рельефно обрисовывают предыдущие страницы то, что я хотел обрисовать. Но такая обстановка, такое состояние АА — длится всегда, все последнее время, и каждый раз, уходя от АА, я бываю совершенно расстроен.
Помню, весной АА гораздо больше шутила, острила, как-то жизнерадостнее (если этот термин вообще имеет место в отношении к АА) была. Не чувствовалось такой сдавленности, такого н а п р я ж е н и я в н у т р е н н е г о, какое ощущается сейчас. АА гораздо "темнее" сейчас. Если раньше в ее душевной атмосфере поверх сознательного плавали облака, белые и часто легкие, то теперь — это тяжелые темные тучи; чувствуется медленный, засасывающий, удушающий туман, который проникает во все существо АА, мучит ее, душит, и все труднее ей выбираться из него, все неудачнее ее попытки освободиться от его цепких лап. Эти попытки — это уменье внешне веселым, непринужденным видом, остроумной шуткой, веселым смехом — обмануть собеседника, — сейчас не удаются ей. Она чувствует, она понимает мысли собеседника, и порой теряет уверенность в том, что ей удастся обмануть его… Есть такой смех у АА — я его называю "счастливым смехом", оттого что в нем — чистое, без примесей, легкое серебро звуков. Весной я его часто слышал. Теперь — я его не слышу никогда. АА потеряла или почти потеряла его.
Три слова — а одно из них сказано Анненским — повисли страшной угрозой над АА: "безвыходность", "обреченность" и "невозможность"… Страшные слова!
После одного из ее задыханий я посмотрел на нее и медленно и тихо произнес: "Бедненькая"… АА сейчас же шаловливым и смеющимся тоном ответила: "Совсем не бедненькая". — "А что же — счастливая?" — я больно уколол ее сознание этим словом. АА помолчала и очень серьезно и очень тихо, как бы про себя, сказала: "Счастливая — это совсем не противоположение слову "бедная"…" — и сразу быстрым и громким голосом заговорила о постороннем о чем-то — о работе.
В ногах у АА бутылка с горячей водой. Бутылка давно остыла, ноги у АА опять холодны; узнал я о бутылке в конце вечера, когда она ее вытащила и поставила на пол. АА ни за что не захотела, чтоб я раздобыл в кухне горячей воды.
В начале вечера я увидел, что АА хочет чаю. Предложил ей пойти налить чай или сказать Аннушке. АА не позволила мне, сказав, что чаю она вовсе и наверное не хочет, а что мне совсем не следует ходить в кухню и что-то делать, дала мне понять, что это неудобно, что это вызовет разговоры Аннушки: "Вот, приходит молодой человек, чаи ставит и т. д."… "А я уж и так — легенда этого дома, еще со времен Шилейко…" Да, АА — тема для сплетен и пересудов челяди Шереметевского дома. Эпизод с чаем очень показателен — характеризует, как АА стесняется всего, как она боится обеспокоить других, — ту же Аннушку.