Страница 45 из 71
31.10.1925. Суббота
1 час дня. Звонок.
— Здравствуйте.
Я: "Кто говорит?"
АА: "Ахматова".
Я здороваюсь…
АА: "Как вы?"
Я: "Что я делаю?"
АА — что она спрашивает не о том, что я делаю, а о том, как было вчера.
Я рассказываю о Пясте, как много он диктовал и хорошего сообщал…
АА: "Какой молодец!.. Когда же вы мне почитаете?"
Я: "Когда разрешите, хоть сейчас…"
АА: "Хорошо, может быть, даже сегодня… потому что мне очень интересненько!"
Я: "Вы позвоните, или мне позвонить?"
АА говорит, что она не знает еще "как день распределится"…
Я: "Хорошо… Как ваше здоровье?"
АА быстро: "Я здорова…"
Я — в уже повешенную АА трубку: "Это ваш вечный ответ!"
В 6 часов мне позвонила А. Е. Пунина, сказала, что АА просит меня к себе, и чтоб я пришел скорей, потому что АА должна уходить. Я пришел к АА в Ш. д. Сразу прошел в кабинет. АА лежала на диване. Сегодня — оживленнее, веселее, чем всегда. Пунин был дома. АА сказала, что идет сегодня в Михайловский театр, на премьеру Замятина ("Общество почетных звонарей").
"Вы знаете, я в театры не слишком охотно хожу"… — но Замятины прислали ей билет и очень просили быть.
Перемолвившись двумя-тремя фразами, я стал читать воспоминания Пяста. АА слушала с большим интересом. Некоторые воспоминания и некоторые эпизоды вызвали ее веселый, непринужденный смех… АА смеялась — она очень тихо всегда смеется, но смех особенный, мелодичный и заразительный. Несколько раз она вызывала из соседней комнаты Пунина, чтобы он тоже прослушал забавное место. Пунин смеялся тоже, не в упрек Пясту, называя его сумасшедшим… Но АА осталась довольна воспоминаниями Пяста: видно, что он мало знаком с Николаем Степановичем, что жизнь их сталкивала, тем не менее, и то, что он помнит, он передает хорошо и правильно. И очень достоверны его характеристики. А образ Николая Степановича выступает очень определенно и жизненно. "Молодец Пяст — он очень хорошо сделал, что рассказал вам".
8-й час. Я предлагаю АА проводить ее. Потом она сказала Пунину, что я ее провожу. Пунин срочно обиделся и в другой комнате, по-видимому, протестовал, потому что АА вошла в кабинет одна и с чуть виноватой и ласковой улыбкой сказала, чтоб я шел домой. "Без Вас?" — "Да". Проводила меня до передней и как ни гнал я ее — она ждала, пока я оденусь и открыла мне дверь. В театр она пошла в шелковом платье.
До театра ее должен был проводить Пунин и по окончании пьесы должен был зайти за ней в театр.
1.11.1925
В 12 часов дня АА мне позвонила, сказала, что в театре видела Султанову-Литкову и говорила с ней обо мне. Я сказал, что пойду к ней сегодня, и АА разъяснила мне, как нужно с ней разговаривать — с ней нужно быть возможно корректнее — она "старая светская дама" и писательница; сказала, что в театре было неплохо, но она очень устала; что сейчас она думает идти домой (ночевала, значит, в Ш. д.), а днем пойдет к М. К. Грюнвальд, которая приглашала ее сегодня обедать.
В 8 часов звонил АА — ее еще не было в Ш. д. В 11 ч. 30 м. вечера АА позвонила мне.
Я спросил ее, как она себя чувствует. И АА рассказала, что утром ей было очень плохо — с сердцем что-то было и удушье. Что она не могла встать, не могла одеться и очень плохо чувствовала себя… А потом — как-то разошлась, поехала к Грюнвальд, и сейчас чувствует себя хорошо. Когда я ей перечислял к кому я пойду на этих днях, АА сказала: "А когда к Ахматовой?" — "Когда она захочет"… Завтра, в 6 часов я иду к Куниной". — "А после Куниной?" — и АА уже назначила мне прийти от Куниной, но вдруг вспомнила, что она должна куда-то уйти. Потом решили, что оттуда она уйдет пораньше, что часам к 10 вернуться. "Позвоните мне завтра в 10 часов"…
2.11.1925
Встретил Валерию Сергеевну и проводил ее до трамвая.
Говорил о нездоровье АА, а она о том, что эти все — обычные для нее болезни происходят теперь из-за "Шилея", который мучит и изводит ее, который — злой и еще больше потому, что — нездоров. Сказала, что АА несколько раз была у нее. Просила меня зайти побеседовать о Николае Степановиче с Вячеславом Вячеславовичем. Пришел домой. Ко мне явился Н. Дмитриев. Я окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал у меня часа полтора. Наконец, я его выставил и пошел к Ирине Ефимьевне Куниной, которая обещала мне дать свои воспоминания о Николае Степановиче. Девочка легкомысленная, "совбарышня" и молодая поэтесса, и Николая Степановича знала очень мало, но говорит охотно и память у нее хорошая. Вернулся домой в 8 часов.
Вечером был у АА в Ш. д.
АА очень нездорова сегодня. Подавленное настроение, глаза впали и взгляд особенно резкий и пронзительный, взгляд, в котором какое-то скрытое отчаяние. Не то что не шутит и не смеется, но с трудом говорит, с трудом двигается. И очень грустно-приветлива. Спрашиваю, что с ней, почему она так плохо выглядит? Отвечает: "Да, вид у меня неважный, это правда, но ничего нет". Просто плохо чувствует себя. Спрашиваю, как она лечится. Говорит, что делает все, что делают при неврозе сердца. АА о ч е н ь не любит говорить о своем нездоровье, о своих болезнях, и отвечает очень неохотно. А я попрощался и пошел домой в настроении подавленном от того впечатления, какое произвело на меня сегодня болезненное состояние АА.
По поводу воспоминаний Куниной.
Во-первых, утверждение Куниной, что она была влюблена в Николая Степановича только как в поэта — неправильно. А. Я. Мандельштам рассказывала, как Кунина по приезде в Киев "убивалась" по поводу своих отношений к Гумилеву. Во-вторых, Кунина сказала, что Николай Степанович рассказывал о своем стихотворении "Ты совсем, ты совсем снеговая", что оно (написанное в 11 г., по возвращении из Африки, когда он был болен лихорадкой) тесно связано со стихотворением АА "Сжала руки под темной вуалью", написанным будто бы в ответ на его стихотворение. Этого не может быть, потому что это стихотворение АА написано 8 января (или февраля?) 1911 г., то есть в то время, когда Николай Степанович был еще в Африке; а его стихотворение написано по возвращении из Африки.
3.11.1925. Вторник
В 11 1/2 часов утра звонил Пунину. Говорили о Когане и хлопотах по переводу АА в IV категорию. Пунин говорит, что он потерял всякую надежду, но предпринять еще что-нибудь — нужно, потому что если б это удалось — это очень окрылило бы АА. Об АА сказал, что она уже ушла только что в Мрам. дворец.
Нет. АА еще вчера ушла к Шилейко. Сегодня я пришел к ней.
Пунин был дома. Чертовски хотел спать, но решил заниматься. Пошел в спальню, а я с АА остался в столовой, где теплее, чем в кабинете. Сели у стола, рядом.
Я разложил свои бумаги. АА сказала, что читала Banvill'я, которого я ей дал (Th odore de Banville. Les exil s, Paris 1912). Плохой поэт. АА совершенно явственно убедилась в том, что он эпигон — может быть, и хороший (как его хвалят), но эпигон совершенно определенный Рабское подражание Готье и Бодлеру (?). Поэтому "не интересненько". Сходств с творчеством Николая Степановича не нашла. Николай Степанович знал Банвилля с самого раннего времени. Но, по-видимому, его влияния не себе не испытал.
Обратила внимание по помещенную в конце книги статью Т. Готье о Т. Банвилле. По поводу этой книги АА заговорила о романтизме, об отношениях между литературой и живописью того времени и т. д. Французы знают, что романтизм к ним занесен из-за Рейна, а отсюда — АА делала выводы о романтизме. Разговор ее показывал полную осведомленность во французской литературе, а главное — уменье в ней критически-тонко разбираться.
Потом — просматривали листки первых воспоминаний. Дошли до конца сегодня. Все места, касающиеся ее, АА вычеркнула. Все фразы, переданные с beau-mots и т. д. — тоже… Я ей заметил, что она сейчас тала гораздо строже относиться ко всему, что я записываю. Что многого из того, что она вычеркнула теперь, она бы не вычеркнула раньше. В ответ на это АА сказала, что это действительно так, и именно потому, что она теперь совершенно иначе относится к работе, чем относилась весной. Гораздо серьезнее относится… Это случилось с того времени, как она стала летом заниматься Бодлером…