Страница 30 из 71
АА грустит о Николае Степановиче очень, и то, чему невольно была виной, рассказывает как бы в наказание себе.
АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто — чтоб не видно было страшной опухоли… Николай Степанович просил ее открыть лицо, говоря: "Тогда я Вас разлюблю!" АА открывала лицо, показывала.
АА: "Но он не переставал любить!.. Говорил только, что я похожа на Екатерину II".
Телефон.
"Павел Николаевич! Николай Николаевич (Пунин) вас обидел очень сегодня, сейчас он будет с Вами говорить, просить у Вас извинений…"
Я возражаю: "Анна Андреевна, зачем это. Это совсем не нужно!.. Я совершенно не обижен, я вполне понимаю, что Николай Николаевич сказал это, вовсе не желая обидеть меня… Мне просто неприятна такая постановка дела".
АА, решительно: "Нет, Павел Николаевич! Он Вас обидел и будет просить извинений. Я говорила с Мандельштамом по телефону, он так же решил, что это нужно сделать… И я прошу Вас извинить и меня, это в моем доме произошло. Я передаю трубку Николаю Николаевичу".
Пунин просит прощения: "Это я по глупости, вы не обижайтесь!.. Я же знаю, что то, что Вы делаете, очень нужно и ценно… Простите меня… Мы ведь будем с Вами по-дружески", — и т. д.
Этот случай еще раз подчеркнул мне благородство АА, ее исключительное внимание к человеку, ее высокую тактичность в самых мелочах…
Совершенно откровенно создаюсь, что на слова Пунина я с первого момента не обратил никакого внимания, ни о какой обиде не могло быть и речи. Какая может быть обида? Человек, поступая нетактично, чернит этим только самого себя. Поэтому я испытал только чувство неловкости за Пунина, и мне было жаль его, потому что я видел, как он искренно огорчился своим неудачным словам…
Я не знаю его, но мне кажется, что за грубоватой его внешностью скрывается хорошая сущность, и он мне как-то симпатичен, несмотря на ту, созданную уже совершенно другими причинами, от него не зависящими, — неприязнь к нему.
АА упомянула, что у Николая Степановича был роман с дочерью архитектора Бенуа, но что это нужно держать в строгой тайне.
Ей посвящено стихотворение "Средневековье".
Для донжуанского списка АА необходимо знать об Иде Наппельбаум. Я думаю, что было. АА не знает.
Я: "Когда мне теперь приехать?"
АА: "Неужели вам не скучно со мной, такой больной?"
Когда я, Мандельштам и Пунин сидели на диване, АА села в кресло перед зеркальным шкафом. Взглянув в зеркало, я поймал ее взгляд, обращенный на меня.
20.04.1925. Понедельник
Делаю визиты. Между прочим — захожу к Пунину. Он передает мне записку от АА:
"Милый Павел Николаевич, сегодня я получила письмо из Бежецка. Анна Ивановна пишет, что собрала целую пачку писем Николая Степановича. Шура просит меня узнать адрес Л. Микулич. Вы, кажется, этот адрес записали. Пожалуйста сообщите его Шуре.
И сегодня я не встану, температура очень низкая — оттого слабость. До свидания.
Ахматова, Царское. 20 апр. 1925".
Пунин вернулся из Ц. С. сегодня утром.
21.04.1925. Вторник
"Что мне с тобой теперь делать?"
АА говорит о своей "беспримерной откровенности" со мной…
О романе О. Мандельштама с О. А. Ваксель.
Я укоряю АА — зачем она заставила Пунина звонить мне и просить у меня извинений… АА очень серьезно, даже строго отвечает — что она в 1/2 часа довела его до полного раскаяния, что при создавшемся положении единственно что можно было сделать — это, чтоб он мне позвонил по телефону, что он должен был это сделать… АА вчера, после моего отъезда, очень разволновалась объяснением с Пуниным и плохо себя чувствовала.
О моих стихах — о стихотв. "Оставь любви веретено", АА говорит: "Хорошее стихотворение".
С поездом 11.30 еду в Царское Село. Застаю у АА Н. Я. Мандельштам. Привез АА лекарство (заходил также к Пунину за рецептом, и взял лекарство в аптеке).
Вчера у АА была Галя (А. Е. Пунина).
Вчера у АА были сильные боли, хотя температура и не особенно высокая была. Сегодня — болей нет. Температура — утром 36,9; днем — 37,1; в 7 часов вечера — 37,3.
Сегодняшний день распределяется так: до 1 дня у АА Н. Я. Мандельштам. От 1 часу дня до 4-х — кроме меня, никого. Часа в 3 АА вызывают по телефону — Эльга Каминская просит разрешить прийти в 5 часов. АА не знала, что звонит Каминская, иначе не подошла бы к телефону. А тут ей пришлось дать согласие.
До 4-х я говорю с АА о Николае Степановиче — о "Заре", об "Ягуаре" — в стихотворении "Измена" и в IV "Открытия Америки", о "Романтических цветах", о "Пути конквистадоров" и т. д.
В 4 часа приходит Н. Я. Мандельштам, и мы придумываем план быстрого избавления от Э. Каминской. План составлен: я с ее приходом уйду, Н. Я., когда Каминская постучит в дверь, выйдет и скажет Каминской, что состояние АА таково, что у нее нельзя быть больше 10 минут. Роль АА сводится к тому, чтоб лежать возможно смиреннее и быть почти безмолвной.
Эти предосторожности необходимы, потому что присутствие Э. Каминской доставляет АА минимум удовольствия, потому что Каминская совершенно ни с чем не считается и способна своими разговорами совершенно удручить.
Э. Каминская уже по телефону сказала АА, что она едет за границу и придет к АА за "новым материалом" для выступлений.
АА очень не хочет давать Каминской стихотворений и сказала ей, что со времени "A
АА: "Ну я ей дам одно…" — АА хочет отделаться стихотворением "Клевета", напечатанным в "Фениксе"…
Наконец, Каминская приходит. Все делается, как было решено. Я ухожу.
Иду к Вал. Кривичу, не застаю его дома, тогда иду на Малую, 63. Управдом дает мне домовую книгу, но о Николае Степановиче нет ничего. Есть только одна запись, касающаяся приезда А. И. Гумилевой. Иду на чердак дома. В мусоре и грязи роюсь часа 1 1/2 — 2. Нахожу одно стихотворение Николая Степановича — "Твоих единственных в подлунном мире губ" (на обороте листка — рисунок) — и собираю целую пачку грязных, оборванных бумаг, не просматривая их внимательно. Грязный и пыльный, торжественно возвращаюсь к АА, предварительно захожу в ванную, моюсь…
Наконец, вхожу к АА. У нее Н. Я. Мандельштам. АА удивлена моим долгим отсутствием и называет меня "пропавшей грамотой"… Я торжественно вынимаю всю грязную пачку, завернутую в тоже грязный кусок обойной бумаги. Говорю: "Это с чердака".
АА быстро приподнимается на постели, поспешно схватывает пачку, кладет ее на постель и начинает ее рассматривать — перебирает все.
Я прошу ее не пачкаться, говорю, что все это в таком ужасном виде…
АА: "Ничего!.. Этот нищий будет богатым…"
К моей печали, в этой пачке нет почти ничего интересного. Почти все эти бумаги не имеют отношения к Николаю Степановичу, и большую часть придется выкинуть.
АА находит письмо от ее отца к матери (1911 г.)… Оставляет его себе.
Затем я приношу АА воду, ставлю умыв. чашку на стул, и АА моет руки.
Рассказывают мне о посещении Каминской.
Каминская была отвратительна. Начала с того, что прочла рецензию о себе — глупо хвалебную, потом говорила, что у нее всюду такой успех! Потом сказала: "Я хочу Ваш вечер устроить, потому что мне сказали, что Ваши стихи будут иметь успех… Дайте мне материал".
По этому поводу АА шутит — что сказал бы Сологуб, если б Каминская ему прочитала рецензию о себе (АА говорит медленно, не допускающим возражения тоном, подражая речи Сологуба):