Воспоминания солдата

Примерно сто три слабые пехотные дивизии и тридцать две с половиной такие же слабые танковые и моторизованные дивизии находились на Восточном фронте; Западный фронт имел около шестидесяти пяти пехотных и двенадцати танковых дивизий, из которых четыре готовились к отправке на восток.

Ввиду такой обстановки я решил еще раз попросить Гитлера отказаться от наступления в Венгрии и начать наступление против пока еще слабых флангов клина русских, вбитого ими в нашу оборону вплоть до Одера между Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином (Костшин). Наступление должно было развиваться в южном направлении из района Пиритц (Пыжище), Арнсвальде (Хощно) и в северном направлении с рубежа Глогау (Глогув), Губен (Губин). Этим я надеялся усилить оборону столицы рейха и вообще оборону территории страны и выиграть время, необходимое для ведения переговоров о перемирии с западными державами.

Для успешного проведения этой операции необходимо было быстро вывести войска из Балканских стран, Италии, Норвегии и в первую очередь из Прибалтики. Этот план я предложил Гитлеру после посещения его японским посланником Осима в первых числах февраля. Все мои предложения относительно оставления этих территорий он отклонил. Я начал упорно доказывать, заявив, в конце концов, этому непокладистому человеку: «Не подумайте, что я из-за своего упрямства продолжаю настаивать на оставлении Прибалтики. Я просто не вижу другой возможности для создания резервов, а без них мы не сможем оборонять столицу рейха. Я стараюсь только для Германии!» Гитлер затрясся от злости: «Как вы смеете говорить мне подобные вещи? Вы что думаете, что я веду войну не для Германии? Вся моя жизнь – борьба за интересы Германии». Вся левая половина его тела тряслась как в лихорадке. Видя страшный приступ ярости фюрера, Геринг взял меня за рукав и отвел в соседнюю комнату, где мы для собственного успокоения выпили по чашке кофе.

Затем я имел беседу с гросс-адмиралом Деницем, которого я почти с мольбой просил поддержать меня в вопросе эвакуации наших войск из этих стран, если я снова внесу это предложение. Для этой цели можно было найти достаточное количество судов, если отказаться от перевозки крупной материальной части. Но как раз этого-то Гитлер и не хотел.

Когда Гитлер снова вызвал меня в кабинет, я вторично поднял свой голос за очищение Прибалтики, вызвав тем самым новый приступ ярости у фюрера. Он стоял передо мной с поднятыми кулаками, а мой добрый начальник штаба Томале тащил меня назад за фалды мундира, боясь, что между нами начнется рукопашная схватка.

Эта драматическая сцена не принесла пользы тому, за что я боролся, – создание резерва из войск, находившихся в Прибалтике. От задуманного плана наступления осталась лишь идея удара из района Арнсвальде (Хощно) с целью разгромить русских севернее р. Варга, укрепиться в Померании и сохранить связь с Западной Пруссией. .Мне пришлось упорно отстаивать также нецелесообразность проведения даже этой ограниченной по целям операции. По моим расчетам, которые основывались на данных о противнике, добытых генералом Геленом, русские смогут ежедневно перебрасывать к Одеру до четырех дивизий. Значит, чтобы наступление имело вообще какой-нибудь смысл, его нужно провести с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений. Решающий доклад на эту тему состоялся 13 февраля в имперской канцелярии. На моем докладе, кроме обычных лиц из окружения Гитлера, присутствовали рейхсфюрер СС Гиммлер – командующий группой армий «Висла», обергруппенфюрер Зепп Дитрих – командующий 6-й танковой армией и мой первый заместитель генерал Венк. Я решил прикомандировать к Гиммлеру на время наступления генерала Венка, возложив на него фактическое руководство операцией. Кроме того, я принял решение начать наступление 15 февраля, так как в противном случае оно вообще было невыполнимо. Я понимал, что как Гитлер, так и Гиммлер будут решительно выступать против моих предложений, так как они оба испытывали инстинктивный страх перед этим решением, выполнение которого должно было показать явную неспособность Гиммлера как командующего. Гиммлер в присутствии Гитлера защищал точку зрения, что наступление необходимо отложить, так как незначительная часть боеприпасов и горючего, отпущенных для армии, еще не поступила на фронт. Вопреки такому мнению я внес изложенное выше предложение, встреченное Гитлером в штыки. Привожу наш диалог:

Я: «Мы не можем ждать, пока разгрузят последнюю бочку бензина и последний ящик со снарядами. За это время русские станут еще сильнее».

Гитлер: «Я запрещаю вам делать мне упреки в том, что я хочу ждать!»

Я: «Я не делаю вам никаких упреков, но ведь нет никакого смысла ждать, пока разгрузят все предметы довольствия. Ведь мы можем упустить подходящее время для наступления!».

Гитлер: «Я уже вам только что сказал, что не желаю слышать ваших упреков в том, что я хочу ждать!»

Я: «Я же вам только что доложил, что я не хочу делать вам каких-либо упреков, я просто не хочу ждать».

Гитлер: «Я запрещаю вам упрекать меня за то, что я хочу ждать».

Я: «Генерала Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии на успех в наступлении».

Гитлер: «У рейхсфюрера достаточно сил, чтобы справиться самому».

Я: «У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо».

Гитлер: «Я запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности».

Я: «Я все же должен настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществил целесообразное руководство операциями».

В таком духе мы разговаривали около двух часов. Гитлер с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед по ковру, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались. Я твердо решил не дать вывести себя из равновесия, спокойно слушать его и повторять свои требования. Я настаивал на своем с железной логикой и последовательностью.

Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Ленбаха, висевший над камином. Строго глядели глаза этого крупнейшего государственного деятеля, железного канцлера, на сцену, которая разыгрывалась внизу, у его ног. В слабо освещенном углу зала мне был виден блеск его кирасирского шлема. Взгляд канцлера спрашивал: «Что вы делаете из моего рейха?» Сзади я чувствовал устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: «Что вы делаете с Германией? Что будет с моей Пруссией?» Это было ужасно, но укрепляло меня в моем решении. Я оставался холодным и непоколебимым и не оставлял ни одного выпада Гитлера без ответа. Гитлер должен был заметить, что его бешенство не трогает меня, и он заметил это.

Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: «Итак, Гиммлер, сегодня ночью генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением». Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправиться в штаб группы армий. Гитлер сел на стул, попросил меня сесть рядом с ним, а затем сказал: «Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение». При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было последнее сражение, которое мне удалось выиграть. Но было уже слишком поздно! Никогда в своей жизни я не переживал подобных сцен. Никогда я не видел Гитлера в таком бешенстве.

После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я направился в приемную и сел там у небольшого столика. Ко мне подошел Кейтель:

«Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он волновался? Что произойдет, если с ним случится удар?» Я холодно ему заметил: «Государственному деятелю следует научиться воспринимать возражения и смотреть правде в глаза, иначе он не заслуживает такого названия». Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова пришлось выдержать тяжелый бой, пока не утихомирились эти пугливые души. Затем через сопровождавших меня людей я дал по телефону необходимые указания относительно проведения наступления – нельзя было терять времени. Да и как знать, ведь в следующую минуту я мог лишиться этого завоеванного с таким трудом полномочия. Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого неистового бешенства Гитлера; его последняя вспышка гнева превосходила все предыдущие.