Страница 60 из 72
Полк нашли. Ну а чем виноваты,
Что без ложек мы и котелков.
Быт солдатский, известно, не прочен,
Тут за счастье – горячий обед.
Да вот повар лить в каску не хочет,
А по правде – и касок-то нет.
Утешает нас полк по-солдатски,
Приглашает к своим котелкам.
Ложки, ложки… Да где тут достать их,
Вдалеке от базаров и мам.
Увезут скоро кухню пустую
И обеденный кончится час.
Хоть в лесу открывай мастерскую
Да штампуй ложки всем про запас.
Тут Савельев окинул нас взглядом –
Санинструктору под пятьдесят.
В вещмешке у седого солдата
Ложек, ложек –
притихший десант.
Он промолвил, мешок открывая,
Будто щедрую душу свою:
– Ложки эти с переднего края –
По наследству передаю.
Налетай поживей, если надо, –
Кухня встретит неведомо где!
Покажи свою хватку, ребята,
Ну, конечно, не только в еде!..
Пообедали мы перед маршем,
Благодарны полку и друзьям.
Вновь в строю
ложки двинулись дальше
Вместе с нами навстречу боям…
Слышу ложки в оркестре народном,
Стук весёлый – одна об одну.
И проснулось вдруг в памяти что-то
Очень близкое…
про войну.
***
Мы смолим моршанскую махорку,
Смотрим на Днепровскую гряду.
Скоро будет бой. На том пригорке,
Может быть, я тоже упаду.
Будут травы над курганом. Будут
Плакать, улетая, журавли.
Нас, наверно, люди не забудут,
Вспомнят, что мы жили и ушли.
…Я смотрю на серый склон курганный,
На траву, на муравья, на дол.
Знайте, что когда меня не станет, –
Я в свою дивизию ушёл.
Перевод Ивана БУРСОВА
Иван-чай
Манит незнакомая дорога,
И себе ты скажешь: примечай.
Ну а коль дорог на свете много,
Друг мой, иван-чай?
Но твоих, смоленских, не забуду…
Век пройдёт – не вырастет быльё.
Трижды брали мы деревню Буду,
Трижды умирали за неё.
А под Будой – малые курганы,
А под Будой – выбились травой
Алексеи, Викторы, Иваны…
Глина скользкая,
Подзол сырой.
Проросли травой и горицветом,
Тянутся куда-то в синеву.
И стоит Иван по-над кюветом,
Головой кивает,
«Вот… живу…
Не дивись, что словно обагрённый,
Восемь пуль… Я кровью весь истёк.
Скоро осень. Каркают вороны.
Пожелтел в ногах моих листок.
Хочешь – угостимся нашим чаем,
Я теперь навеки водохлёб».
– Бог с ним, с чаем, – тихо отвечаю, –
Нам теперь махорки – хорошо б.
Мы цигарку скрутим по-былому,
Пустим сизый дым на провода.
Первая затяжка мне – живому:
Горечь на душе да маята…
Цвет мой красный – ясность, правота.
Перевод Наума КИСЛИКА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Когда я слышу эту музыку
Совместный проект "ЛАД"
Когда я слышу эту музыку
У каждой семьи есть свои любимые праздники. У нас их два: День Победы и Новый год. Но если последний праздник является в равной степени общим, то День Победы – праздник в первую очередь бабушкин.
Когда началась война, бабушке было 13 лет, когда она окончилась – 17. Война для бабушки – это смерть двух старших братьев. Самого старшего убили под Ленинградом, младшего – одного из руководителей подпольной молодёжной организации «Смугнар» – расстреляли у неё на глазах. Потом был партизанский отряд, а затем год немецкого плена…
О войне бабушка рассказывать не любит, вообще она человек молчаливый. Любит рассказывать о послевоенных годах, причём, как правило, о хорошем: «Голодные были – ну и что ж, зато могли пойти и всю ночь на санях кататься!» Рассказывала, как ставили в клубе «Молодую гвардию», где она играла Любку Шевцову, и какое платье василькового бархата купила она себе к двадцатилетию. Как потом встретила дедушку и сразу влюбилась. Трудно было устоять: с четырнадцати лет сын полка, в семнадцать уже лётчик в звании капитана. К тому времени, когда познакомился с бабушкой, он уже работал инструктором райкома и был капитаном минской команды по мотокроссу.
В двадцать пять лет бабушка осталась вдовой, об этом она тоже не любит рассказывать. Но иногда сквозь рассказанные ею истории проступают ужасы войны, которые она видела: как в Калинковичах, где она жила, закопали живыми в землю всех евреев, среди которых было много её друзей, и как на этом месте «земля дышала»; о том, как после расстрела брата в Калинковичах полицаи из бывших местных стреляли на улице вслед бабушке; как немецкие солдаты просто от нечего делать палили в группку бегущих детей; как после, в партизанском отряде, приходилось лежать на снегу не шевелясь, и сперва снег под тобой тает, а потом снова замерзает. А в плену бабушка за одну булочку в неделю должна была вязать дополнительно к принудительной работе ещё и пару чулок. Уже после возвращения на Родину её вызвали к следователю, который настойчиво расспрашивал, как её завербовали, а она, прямо как Мартин Лютер в чёрта, запустила в этого следователя чернильницей. И что самое удивительное – её после этого выпустили!