Страница 27 из 140
В книге И. Хоффмана приводится один документ. Представитель МИД Германии при 17-й армии вермахта доктор Пфляйдерер в марте 1942 года направил в свое министерство письмо, где указывал: «На Украине нет особых трудностей для создания боевых частей из украинцев, русских и других», и далее: «Войну на Востоке можно превратить в войну гражданскую».
Кор.: Ну, об этом-то мы все читали в учебниках истории…
Литвин: Верно, читали несколько фраз, где сказано, что Гитлер вынашивал такие планы, но они с треском провалились. А ведь дело-то было куда серьезнее. Агрессор пользовался поддержкой в районах и регионах, которые совсем недавно вошли в состав СССР: Прибалтика, Западная Украина и Западная Белоруссия, Бессарабия. Немцы делали ставку на всех репрессированных и обиженных во время революции, коллективизации и расказачивания, различных чисток и других массовых политических и экономических кампаний. В общей сложности они коснулись миллионов людей. Брались во внимание и сложные национальные отношения на Северном Кавказе, в Закавказье, Крыму. Например, в Крыму перед войной проживало более 700 тысяч человек, среди них русские, украинцы, татары, евреи, немцы, греки, болгары, армяне. И приход фашистских войск они восприняли неоднозначно. По немецким данным, в Красную Армию с начала войны было призвано 10 тысяч крымских татар, а на их стороне служило вдвое больше. По представлению обер-квартирмейстера 11-й немецкой армии полковника Гаука и обер-штурмбанфюрера Зайферта в марте 1942 года было принято решение выпустить всех военнопленных крымских татар из лагерей. Расчет строился на том, что они пополнят ряды «помощников» и «добровольцев».
Тогда же зондерфюрер Зайферт направил письмо по команде, где предлагал «активизировать борьбу всех туркнародов против СССР», привлекая на сторону немцев около 20 миллионов мусульман, проживающих в Советском Союзе. Это уже не шутка, не какой-то охранный батальон или полицейский участок. Кстати, отношение немцев к своим «союзникам» можно проиллюстрировать на примере денежного содержания: солдат из Уроженцев Прибалтики получал 72 рейхсмарки, из восточного легиона — 30, а русский 24 рейхсмарки.
Но денежное содержание — это не все. Немцы активно вели антисоветскую (считай антирусскую) пропаганду, учитывая и социально-экономическое положение в СССР, и внутренние межнациональные отношения. Один из высокопоставленных чиновников Германии — Нидермайер предупреждал, что вести пропаганду нужно умно, ибо коммунисты достигли многого по сравнению с царской Россией. Это тот же Нидермаер, о котором я уже упоминал ранее. Он был офицером разведки кайзеровской армии, владел несколькими восточными языками и русским, выполнял «секретную» миссию в СССР в период тесного сотрудничества Красной Армии и рейхсвера (Липецк, Фили, танковый центр под Казанью, объект «Томка»), жил в Москве около десяти лет. Затем был профессором Берлинского университета. В период войны занимался созданием «восточных легионов» и командовал ими (командир 162-й пехотной дивизии в г. Миргороде под Полтавой в 1941–1942 гг.). «Не нужно, — говорил он, — ругать индустриализацию страны, а нужно выделять нищенское существование народов в СССР, и особенно тех, которые представлены в восточном регионе. Следует приводить примеры, как питаются, одеваются в Германии, какое там жилье, культура, внушать, что в Германии крестьяне живут лучше, так как имеют землю в личной собственности, там поощряется личная инициатива, предприимчивость, установлен контроль над ценами, осуществляется свобода совести, забота о семье, женщине». Для большей убедительности немцы организовали поездки легионеров в Германию, и многие из них делали сравнение не в пользу жизни в СССР. Поэтому они восприняли обещания немцев, что после их победы будут жить так же, как население Германии.
Но это право нужно было заслужить. И легионеры, «помощники» и «добровольцы», служили. Например, отмечается в книге И. Хоффмана, за зиму 1941/42 гг. на сторону партизан перешел только один солдат из охранных батальонов в Крыму, еще один не вернулся из отпуска. Зато за этот же период в боях с партизанами, частями Красной Армии убито и ранено около 400 человек. Не замечать, недооценивать такие факты нельзя.
Кор.: Как же их оценивали тогда в Москве и Берлине?
Литвин: Автор книги И. Хоффман утверждает, что Сталин прекрасно осознавал угрозу гражданской войны. Он ссылается на мнение доктора Пфляйдерера, который заметил: после появления армии Власова, других военно-национальных формирований Сталин понимал, что возникает ситуация, когда граждане одной страны будут воевать друг с другом, и пожар этот может разрастаться. Он сознавал, что возникает еще другая проблема: кому будут помогать союзники — коммунистам или кто им противостоит и сражается в общем-то за так называемые ценности капиталистического мира? Наконец, третье: гражданскую войну в СССР весь мир мог воспринять уже не так, как фашистскую агрессию против суверенного государства. Вполне возможно, что ее восприняли бы как развал «советской империи».
Однако в то тяжелое время наше государство не развалилось. Можно назвать тому много причин. Среди них такие, как вековые связи и традиции, неприятие основной массой населения любого «освободителя», поработителя и т. д., высокое чувство патриотизма советских людей, вера в справедливость Отечественной войны, в свое будущее и, конечно, мощная государственная машина, сильная центральная власть.
С другой стороны, немецкие историки-исследователи отмечают, что Гитлер сам боялся гражданской войны в СССР. Он не мог предсказать ни ее размаха, ни ее последствий, поэтому не хотел создавать сильные национальные формирования. В беседе с фельдмаршалом Кейтелем и генералом Цайтцлером он сказал: «Мы не будем создавать русскую армию» — и очень осторожно относился к использованию национальных формирований на переднем крае. Гитлеровское руководство не собиралось создавать никаких свободных и независимых государств. На оккупированных территориях немцы все-таки были захватчиками, победителями, и это оскорбляло национальные чувства людей, пусть даже не симпатизирующих Советской власти. Вот так и провалилась тогда идея развязывания в Советском Союзе гражданской войны.
Кор.: Вы несколько раз подчеркнули: «в то время», «тогда»… Это случайность или сознательное сравнение с днем нынешним?
Литвин: Конечно, сознательное сравнение. В годы войны мы сражались не за Сталина, не за «империю зла», как сейчас берутся утверждать некоторые доморощенные «исследователи», а за нашу великую державу, за наше будущее.
Я не призываю сейчас искать правых и виноватых. Призываю задуматься: что руководило нашими врагами во время Второй мировой войны, когда они строили планы посеять среди нас национальную вражду, оккупировать, расчленить наше государство? Идея «освобождения», нежная любовь, желание видеть нас процветающими? Абсурд, об истинных целях мы уже говорили. А по какому пути мы идем сегодня? Не мешало бы задуматься…»
Между тем на границе зон появилась так называемая пограничная полиция. В советской зоне эта полиция тесно сотрудничала с нашими войсками.
Однажды я приехал на неделю из Штендаля в маленький городок на границе Обисфельде. Зашел в гостиницу, но в то время было какое-то мероприятие, и мест не оказалось. Хозяин гостиницы знал меня и предложил поселиться в двухместном номере, где одно место уже занимал офицер немецкой пограничной полиции. Я, естественно, согласился и пошел на заставу по делам службы. Когда я вечером возвратился в гостиницу, зашел в номер, там находился этот офицер. Мы обменялись приветствиями, и началась беседа. После десятиминутного разговора по-немецки мой собеседник вдруг на русском, без малейшего акцента, задал мне вопрос:
— Товарищ лейтенант, а где вы так хорошо изучили немецкий язык?
А я, естественно, в ответ:
— А где вы научились русскому?
Он мне рассказал, что его отец — немец, был моряком торгового флота, часто бывал в Одессе после окончания у нас Гражданской войны. По приглашению своего родственника гостил в немецкой деревне на Украине и там познакомился с его будущей матерью — русской. Отец наследовал крестьянское хозяйство, как старший сын. Хозяйство было небольшое, и вся семья занималась извечным крестьянским трудом. Звали моего знакомого Петером. Родился он в 1924 году. У него была сестра, муж которой недавно возвратился из английского плена. Отец умер, но мать была жива, жила в деревне, куда ее когда-то привез муж. Это было недалеко от Магдебурга. Она учила своих детей русскому языку. Когда Петера в 1943 году призвали в вермахт, он попал на восточный фронт рядовым пехоты, но так как знал русский язык, его использовали в полку при штабе как связиста и переводчика.