Капитан "Старой черепахи"

— Деньги будут, — нетерпеливо прервал Карпу-хи& — И оружие будет. А для начала вы сообщите мне все ваши планы, возможности вашей организа­ции. Ее построение придется изменить. Нужна стро­жайшая конспирация.

Потом Карпухин сказал, что ему необходимо знать связи эсеров с другими иностранными развед­ками. Помогает ли эсерам мистер Уайт? Да, тот самый, из АРА. Петрюку незачем стесняться: мистер Уайт все равно скажет об этом Карпухину. Помогает продовольствием для повстанческих отрядов? Отлич­но. А колонисты? Есть ли у эсеров контакт с колони­стами?.. Да, с немецкими. С какими же еще, черт побери! Карпухин сам знает, что немцы были врага­ми Англии и России в недавней войне, но сейчас это ничего не значит, сейчас у них общий враг — боль­шевизм. Итак, связи с колонистами нет. Это оплош­ность. Ее Карпухин и Петрюк исправят вместе, сооб­ща. Хорошее русское слово «сообща». А с этим, с Яшкой Лимончиком? Почему Петрюк морщится? Потому, что Лимончик бандит? Это действительно звучит грубо, но...

Неожиданно Карпухин перевел разговор на новую тему: Петрюку следует переменить место службы. Ну да, официальной службы, конечно. Он работает в порту слесарем. Надо добиться выдвижения в бри­гадиры. И не надо волноваться — надо беречь нервы. И не следует пить вина без крайней необходимости...

В начале сентября Андрея вызвали в Губчека. В назначенный день он встал раньше обычного и пе­речитал про себя повестку: «Предлагается вам явиться 5 сентября 1921 года к 10 часам утра в ком­нату № 42 к товарищу Никитину...»

— Ты это куда? — спросил только что вернув­шийся с маяка Роман Денисович, увидев, что сын на­девает потертую флотскую шинель и фуражку с крас­ной звездочкой на потускневшем золотом «крабе».

— В военный комиссариат!

Андрей не хотел волновать родителей: мало ли что они могут подумать!..

— Опять пошлют скакать на кобыле! Отлежался бы уж, — в голосе отца слышалась не то горечь, не то усмешка.

— Понадобится — буду скакать!

— Ну, скачи, скачи, сухопутный моряк! — Старик досадливо махнул рукой.

Из-за аварии на электростанции трамвай не ра­ботал, и Ермакову пришлось шагать пешком от Мол­даванки почти через весь город.

За годы военной службы Андрей привык к неожи­данностям, однако на сей раз был озадачен: «Зачем я понадобился Чека? Разве из-за происшествия в ка­бачке?» Но откуда же чекистам известен его адрес? Впрочем, что тут гадать?

Губчека помещалась в небольшом особняке на Маразлиевской, напротив городского парка.

Дежурный провел Ермакова по длинному коридо­ру в комнату № 42 к Никитину.

«Так вот она какая, Губчека!» Андрей с любопыт­ством оглядел кабинет председателя: простой канце­лярский стол, полдюжины стульев, несгораемый шкаф, койка за ширмой — вот и все убранство.

За столом сидел бледный сероглазый человек. Ко­ротко подстриженные русые волосы, веснушча­тый нос.

«Не глаза — сверла». Андрей сразу настроился против чекиста, который пригласил сесть и предло­жил махорки.

— Я махорки не курю.

— Напрасно! Отличная штука самосад!

«И чего ты тянешь?» — подумал Андрей, глядя, как Никитин свертывает козью ножку.

Руки у чекиста были натруженные, с мозолисты­ми ладонями и желтыми ногтями. Не торопясь, он за­курил и внимательно поглядел на угловатого, явно встревоженного моряка.

— Могу я узнать, зачем меня вызвали? — не утер­пел Андрей.

— У нас с вами будет серьезный разговор.

— Надо думать, — ответил Андрей, в свою оче­редь разглядывая чекиста, одетого в зеленую сукон­ную гимнастерку с черными пуговицами.

А тот, будто не замечая иронии в тоне моряка, до­стал из стола листок бумаги и сказал:

— Что ж, приступим... Ермаков Андрей Романо­вич, год рождения тысяча восемьсот девяносто тре­тий, беспартийный...

— Точно!

— Уроженец города Одессы?

— Угадано!

— После призыва в Черноморский флот в тысяча девятьсот тринадцатом году вы плавали марсовым и рулевым на учебном паруснике «Вега», — не обращая внимания на тон моряка, продолжал Никитин. — По­том были переведены на тральщик «Сметливый», а вскоре на эсминец «Пронзительный»?

— Правильно! — подтвердил Андрей, подивив­шись про себя осведомленноети чекиста.

— Скажите, Ермаков, за какие заслуги в тысяча девятьсот шестнадцатом году вас произвели в кон­дукторы?[1]

— А за то, что я, как рулевой, самолично круто изменил курс и «Пронзительный» увернулся от тор­педы немецкого миноносца.

«Чего, собственно, добивается чекист? Ведь через месяц, в январе 1917 года, свежеиспеченный кондук­тор был разжалован».

— А за что вас разжаловали?

«И это знают!» — все более изумлялся Ермаков. Теперь он говорил уже без усмешки, с невольным уважением глядя на чекиста:

— Я поспорил с ластовым[2].

— Нельзя ли уточнить, в чем выразился ваш спор?

— Он, шкура, выведывал, кто из рулевых на­строен против старпома.

— Та-ак... — неопределенно протянул Никитин. — «Пронзительный» был потоплен вами?

Ермаков сузил брови и почувствовал нервную дрожь в верхней губе.

— Не мной, а по приказу товарища Ленина.

— Но вы в то время были исполняющим обязан­ности командира?

— Был. А что, немцу прикажете корабль о'тда-вать?

Ермаков зло взглянул на председателя Чека: «Чего он добивается?»

— Уточним, — повторил чекист. — Следовательно, летом тысяча девятьсот восемнадцатого года вы, по представлению судового комитета, были назначены из рулевых исполняющим обязанности командира эскадренного миноносца «Пронзительный», входив­шего в состав революционной эскадры, потопленной по решению Совнаркома в Новороссийской бухте.

— Отрезаны мы были.

— Так... — снова неопределенно произнес Ники­тин. — Из Новороссийска вы с отрядом моряков по­ехали под Царицын?

— Не поехали, а прорвались с боем.

— Поехали в Царицын, — словно не слыша поправки, продолжал чекист, — командовали там ба­тальоном и получили выговор от командира дивизии за невыполнение боевого приказа?

— Реввоенсовет отменил этот выговор и объявил мне благодарность! — вскипел Ермаков. — Я был прав, и нечего меня корить.

— Никто вас не корит: я выясняю обстоятельства.

— Выясняете... Я за революцию воевал, а не ра­ков ловил!

Андрей увидел у себя в руке невесть когда выта­щенную трубку, сунул ее в рот и, глядя в окно, стал сосать холодный мундштук.

На улице шел дождь. Мелкие капельки сбегали по оконным стеклам тонкими струйками. Резкие по­рывы норд-оста раскачивали в парке деревья.

— Если вы насчет Лимончика хотите знать, так прямо и спрашивайте.

— Насчет Лимончика? — равнодушно переспро­сил Никитин. — Насчет Лимончика кое-что я слышал, но, может быть, не все, расскажите сами.

Андрей, краснея и сбиваясь, рассказал о злосчаст­ной ночи, проведенной в кабачке.

— Может, вы не верите мне?

— Нет, я верю... Значит, он хотел вас завербовать? — Никитин свернул козью ножку, закурил.— У вас зажила рана?

Судя по всему, чекист не собирался кончать длин­ный разговор.

— Вот что, товарищ Никитин, — вспылил Андрей. — Мои карты на столе: вам, я гляжу, все мои потроха видны. Давайте ваши карты: в чем дело?

Ермаков нервно постучал о пепельницу пустой трубкой.

Никитин пододвинул табакерку. Андрей маши­нально набил трубку махоркой и закурил от заж­женной его собеседником спички.

— Что вы скажете, если мы предложим вам ра­ботать у нас? — словно не замечая волнения моря­ка, спросил Никитин.

Работать в Чека? От неожиданного вопроса Анд­рей поперхнулся дымом. Он никак не мог думать, что ему предложат работать в Чека. Ему никогда и в голову не приходило, что он может стать чеки­стом.

— Ну как? Согласны? — нарушил Никитин мол­чание.

— Собственно... я ведь моряк.

— Именно поэтому мы вас и пригласили. — Ни­китин улыбнулся, заметив недоумение, отразившееся в глазах Ермакова, и повторил: — Именно поэтому. Вы не ответили мне, как у вас со здоровьем? Ка­жется, вы демобилизовались из-за ранения?

1

Кондуктор — в дореволюционном флоте помощник офицера-специалиста.

2

Ластовый офицер — произведенный из кондукторов без экзамена, за особые заслуги.