Страница 49 из 101
под воду. Еще гребок, еще… Грудь сдавило, чувствовалась усталость, но море не хотело отпускать, оно любит таких – упрямых, словно предлагает: «Давай померяемся силами!» Наконец по лодыжкам стеганула галька, пальцы ног царапнули дно, но в последний момент дно куда-то ушло, и торжествующий прибой потащил его обратно в море. Так повторялось несколько раз, пока он исхитрился выползти на берег. Напоследок море ощутимо толкнуло его в спину и откатилось, подыскивая другую жертву.
Плакс в изнеможении растянулся на горячей гальке, подставив дочерна загорелую спину солнцу. Прибой убаюкивал, море уже не казалось таким грозным. Рядом села Мария. За пятнадцать лет службы в секретных структурах можно было по пальцам посчитать те дни, когда ему удавалось отдохнуть, и не просто отдохнуть, а хоть ненадолго побыть самим собой.
Израиль Плакс с женой Марией. 1930-е гг.
Пошли четвертые сутки, как он с женой выбрался из слякотной Москвы в этот райский уголок. Начальник 4-го Разведывательного управления Рабоче-крестьянской Красной армии Ян Берзин, одновременно руководитель военно-секретного отдела Коминтерна, выбил им с Машей путевки в Абхазию. До этого были два года нелегальной работы в Австрии и Германии, которые дались ему, Плаксу, очень и очень нелегко.
Абхазия встретила их теплом. Несмотря на середину октября, щедрое южное лето явно не хотело покидать этот гостеприимный уголок. Даже по ночам температура не опускалась ниже двадцати градусов, а днем солнце палило так, что уже в первый день Маша успела обгореть. О приближающейся зиме напоминали только белые шапки снега, осевшие на вершинах Бзыбского хребта. И еще – удивительная прозрачность воздуха, какая бывает в Абхазии только осенью. Небо, умытое короткими грозовыми дождями, заиграло новыми красками после изнурительной августовской жары. Приморский парк украсился нежным цветом олеандра, в воздухе витала золотистая пыльца буйно цветущего осман-дерева.
Крохотный поселок Новый Афон, прилепившийся, подобно ласточкину гнезду, у подножия высокой Анакопийской горы, на вершине которой находилась древняя цитадель, предмет особой гордости местных жителей – как же, символ воинской славы Абхазии: в далекие времена защитники цитадели бились до последнего, чтобы не пропустить врага! – в это время года был немноголюден. Дети учились в школе, отпускников заметно поубавилось. Устав валяться на пляже Плакс с Марией с удовольствием бродили по окрестностям. Маша с первого взгляда влюбилась в это место. Она где-то прочла, что в новоафонской бухте нашли укрытие отважные аргонавты, спасавшиеся от погони грозного царя Колхиды Ээта, потерявшего золотое руно. Судьба Ээта была незавидной. Его предала родная дочь Медея, безоглядно влюбившаяся в предводителя аргонавтов Ясона. Изрубила на куски родного братца и бросила в море, зная, что Ээт прервет погоню… Суровые были нравы, почти как сейчас, иногда думал Плакс, не смея самому себе признаться в крамольных мыслях.
В 1874 году в Новый Афон, который тогда назывался Псырцха, как речка, бегущая со склонов горы, прибыли монахи из греческого Пантелеймоновского монастыря, что в Старом Афоне. Начались переговоры о возведении Божьей обители. Император Александр II пошел навстречу, выделил землю, дал деньги на строительство – видимо, надеялся прервать череду покушений, которые следовали в его царствование одно за другим. Но – не помогло. В 1879 году народники организовали взрыв царского поезда, потом Семен Халтурин взорвал бомбу в Зимнем дворце, а 1 марта 1881 года студент Игнатий Гриневицкий все-таки довершил то, к чему так стремились члены «Народной воли»: Александр II был убит. Между тем Симоно-Канонитский монастырь, такое он получил название, потихонечку разрастался. В русско-турецкую войну 1877–1878 годов строительство пришлось прекратить, но потом оно возобновилось. И все же монастырю катастрофически не везло. Пришел семнадцатый год, а с ним новые порядки. Молодые нахрапистые революционеры в Боге не нуждались. Куда делись монахи, никому не известно. Уехали, наверное, в свою Грецию, а может, что и похуже. Хорошо хоть, здания сохранились…
Плакс с Марией любили бродить по развалинам. В главном храме можно было разглядеть фрески, воссоздающие эпизоды библейской истории. Плакс неплохо разбирался в сюжетах. Мать рассказывала ему о Боге, о земном пути Иисуса Христа, и теперь он, как мог, разъяснял жене то, что знал сам. Он понимал, что в стране атеистов такие разговоры опасны, но они были одни, а Марии он доверял безоглядно. Маша… Где она сейчас? Сердце у Плакса защемило, но он взял себя в руки и снова окунулся в воспоминания.
Особенно хорошо было в Новом Афоне, когда наступали вечера. Солнце заходило за гору, и сразу, как это бывает только на юге, наступала темнота. Не просто темнота, а темнота бархатистая, вкрадчивая. Они с Машей ложились на теплую еще гальку и искали Большую Медведицу – единственное созвездие, которое знали. Потом долго гуляли, взявшись за руки. Над бухтой весело перемигивались огоньки абхазских пацхи – летних кухонь. С хозяйкой одной из них, вблизи водопада, они подружились. Тетушка Нино всегда была им рада. В пузатом закопченном котле она готовила удивительно вкусную рассыпчатую мамалыгу. К мамалыге подавалось домашнее красное вино, а иногда и чача. Плакс всегда думал, что чача – это грузинская водка, но абхазы утверждали, что это их изобретение. Чачи можно было выпить много – голова оставалась ясной, только ноги почему-то переставали слушаться. Впрочем, нет, чачу они пили на другой пацхе, у широкой души Батала Джонуа. Каждый раз он устраивал им настоящий гастрономический парад. А начинался он с того, что в центре стола появлялось большущее медное блюдо, на котором горкой – нет, не горкой – горой! – лежала сочная зелень: петрушка, кинза, базилик, молодой лук, чеснок, и здесь же – кроваво-красные помидоры, разноцветные стручки жгучего перца, перец другой, сладкий… Вслед за этим выставлялись неизменные стеклянные бутылочки с приправами из алычи, сдобренной грецким орехом. Потом появлялось «абхазское масло» – жгучая аджика. Маша первый раз попробовала – долго вытирала слезы с глаз. Но и это еще не все. Пышали жаром только что вынутые из печи румяные лепешки. Над глиняными горшочками вился ароматный парок лобио – отварной фасоли, приправленной пряным соусом, рецепт которого Маша старательно записала в первый же вечер, обещая сделать такой же в Москве. Завершала это гастрономическое безумие все та же чача. Или – глиняный кувшин с холодным ачандарским вином из изабеллы…
По ссохшемуся желудку Плакса пробежали спазмы. Он жалобно застонал и очнулся. Оказывается, прошла ночь, еще одна ночь в лагере.
– Подъем! – вернул его… к смерти истошный вопль.
Перед глазами, как сквозь туман, проступила заиндевелая крыша барака. Надо подниматься… С улицы зэков подстегивал низкий звон рельса.
– Становись! – рявкнул дежурный.
В проходе выстроилась неровная шеренга. И тут и там в ней зияли провалы. До утра сумели дожить не все… «Шестерки», не дожидаясь команды, подхватили носилки, прописавшиеся у выхода, и рысцой протрусили к покойникам. Оставшиеся в живых равнодушными взглядами провожали эту печальную процессию. Некоторые и не смотрели вовсе. Затем в бараке прошелестела вялая перекличка, и поругивающаяся очередь выстроилась к «очку». Многие нужду справляли на ходу, прямо у барака, даже за угол не заходили. Потом завтрак – и снова эта вонючая баланда.
По утрам лагерь напоминал растревоженный муравейник. У бараков выстраивались колонны заключенных. Еще и еще раз проводилась перекличка. Отборный мат сопровождался лаем собак. Начальник лагеря страдал краснобайством. Одетый в теплый тулуп, он клеймил с дощатой трибуны «врагов народа» и «предателей», грозил «стенкой» за невыполнение норм, а потом возвращался в административный барак к теплу и свету. Вслед за ним на трибуну залезал его заместитель – зачитывать список работ. Список был неизменным – лесоповал. Были и блатные места – мастерские, кухня, больничка, но они доставались уркам. Те знали свое дело и на зоне по сравнению с политическими жили в общем-то неплохо. Когда кутерьма заканчивалась, черная колонна, подгоняемая собаками, выползла за ворота. Через час, а то и больше заключенные, едва волоча ноги от усталости, добирались до вырубки. И начиналась работа. Караульные в это время отогревали свои зады у костра.