Книга желаний

— Приказы Повелителей мудры. Если Повелители говорят, что искомая группа с вероятностью девяносто пять процентов пройдет по данному перевалу, то так оно и есть. А нам остается лишь ждать и выполнить приказ.

— Искомая группа объявилась у кочевников, переполошила стойбище, подняла мятеж и укрылась в степи.

— Это неподтвержденные слухи. До окончания официального расследования любые выводы неправомочны и нелогичны.

— Камрад Эллу, я тебе говорил, что с подобным мышлением у тебя неплохие шансы поднять ранг?

— Спасибо, камрад Сол. Я уверен, что, приложив минимум усилий, и ты займешь достойное место в структуре нашего общества. У тебя высокий потенциал развития, однако, излишняя горячность и некотороя поспешность выводов не способствует его реализации.

Дальше Вальрик слушать не стал. Назад он шел медленно, настороженно вслушиваясь в каждый звук, и думал о том, сумеет ли Коннован снова вызвать того демона, который нынешней ночью перенес их через половину степи.

А если и сумеет, то захочет ли?

И удастся ли пройти к реке без помощи демона?

Глава 15

Не удасться. Никогда в жизни ему не удасться отделаться от этих воспоминаний. Господь милосердный, если ты есть, если ты и вправду всемогущ и добр, как сказано в Библии, тогда почему допускаешь подобное? Быть может, те люди и провинились в чем-то, быть может, они язычники, нечестивцы, не ведающие имени Твоего, но они же люди, все равно люди, вне зависимости от того, в каких богов верят. И разве за детскую свою веру в Лунного Коня, обитающего посреди Великой Степи, заслуживают они наказания столь ужасного?

Больше всего на свете Фома боялся заснуть, ведь во сне он снова увидит это…

Утоптанная земля, куцая желто-зеленая травка, железные клетки и люди, которые смотрят на других людей, запертых в этих клетках. А третьи люди говорят первым и вторым о смерти. Потом эти третьи приносят оружие, извергающее огонь, и начинают жечь тех, кто заперт.

Фома все успел рассмотреть, до мельчайших деталей, и теперь эти детали упорно лезли из памяти. Огонь был странного белого цвета, а кожа, прежде чем почернеть, покрывалась крупными, водянистыми волдырями, которые затем лопались. Будто сало на сковородке жарить…

Тошнота снова подкатила к горлу. Вроде бы уже и нечем, в желудке пусто, но все равно, приступ за приступом.

Врач сказал, будто у Фомы чрезмерно впечатлительный и легко возбудимый склад личности. Значение этих слов осталось где-то по-за сознанием, а сами они глубоко врезались в память, наравне с воплями тех, кто умирал в железных клетках.

Когда крики стихали, то люди в зеркальных шлемах с нескрываемой брезгливостью вытряхивали останки на землю, и в клетку попадал очередной приговоренный.

Целый день, целый проклятый день Фома стоял на той площади и смотрел, как одни люди убивали других. Убивали не в порыве ярости, не в бою, когда пролитие кровие себе подобного оправдано необходимостью выжить, а в назидание другим.

А один из приговоренных, совсем еще молодой парень, перерезал себе горло, думал обмануть этих… тварей. Повелитель же приказал сжечь его жену. Боже, как она кричала… но никто из толпы не решился заплакать, потому что слезы могли посчитать признаком неповиновения.

А ведь все из-за них, из-за Вальрика, из-за Морли, из-за Селима и самого Фомы. Если бы они не появились в стойбище, если бы не просили о помощи, то ничего бы не было, ни вертолетов, ни расстрела, ни этой жуткой казни.

Им с Селимом отвели отдельную палатку, точно такую, какую они забрали в разграбленном лагере пастухов. Смешно, тогда, помнится, Фома жутко переживал из-за того, что люди убивают людей, и сочувствовал кандагарцам. Теперь вот можно считать, что справедливость восстановлена, кандагарцы с лихвой расплатились.

— Не молчи, — попросил Селим. — Скажи что-нибудь.

Что сказать? Что ему жаль, что так получилось? Что Фома не хотел ничьей смерти? Он всего-то и мечтал, что увидеть живого вампира и написать труд об этих существах, а если повезет, то прикоснуться к утраченным людьми знаниям. Увидел. Прикоснулся. Вон эти знания, железными кольцами сжимают запястья Селима.

— Фома, ты это… в порядке?

Про какой порядок он говорит, когда вокруг все так… страшно? Когда больше всего на свете хочется вернуться в родную библиотеку и спрятаться где-нибудь между полок…

— Фома, посмотри на меня. — Селим не отставал, его назойливое внимание раздражало, Фома хотел было сказать, чтобы Селим отстал, но для этого нужно было открыть рот, а не получалось. Челюсти свело, и вообще он лица не чувствовал.

Пощечину, правда, почувствовал, крепкую и отнюдь не дружескую.

— Ты, как нас сюда привели, сидишь, в одну точку уставившись, и улыбаешься. Я уже и испугался, что все, свихнулся. — Селим не смеялся, он был серьезен, как никогда.

— У нас в деревне был один охотник, так на его глазах медведь товарища егоного задрал, на самом-то ни царапинки, а все одно до конца жизни дурачком стал. Сволочи они. Скоты. Твари ублюдочные…

Запас ругательств бывшего браконьера был неисчерпаем, Фома слушал молча, чувствуя, как потихоньку, с каждым бранным словом, душу отпускает. Оттого, должно быть, и не заметил, как в палатке появился еще один слушатель.

— Законы Кандагара разумны, — спокойно произнес Повелитель, но при этом так глянул на Селима, что тот сразу заткнулся.

— Тем, кто долгие годы жил, не имея представления о законности, тяжело смириться с необходимостью следовать определенным правилам, однако со временем даже упрямые варвары поймут, что именно наши законы позволили Кандагару восстановить былое могущество. Следовательно, наш путь — единственно правильный и возможный, но вы, находясь в шоковом состоянии, не способны к адекватной оценке произошедшего. Поэтому, человек, я прощаю тебе твои слова, однако надеюсь, что тебе хватит разумности не повторять их в другом месте. Вам оказана величайшая честь, люди. Сама Великая Мать Аанья изъявила желание видеть вас.

— И чем вызвана такая честь?

Повелитель в вопросе Селима то ли не услышал вызова, то ли предпочел его не заметить.

— Великая Мать Аанья желает выслушать тех, кому удалось пройти сквозь время. Наверное, вам будет интересно услышать, что южный форпост княжества Русского, известный так же, как крепость Вашингтон, был уничтожен во время первой волны расселения около ста сорока лет тому назад.

После этих слов Фома окончательно уверился, что сошел с ума.

С близкого расстояния железная машина выглядела внушительно, правда кое-где слой черной краски пошел крошечными трещинами, местами облупился, и серебряные озерца металла выглядели этакими проплешинами на темной шкуре монстра. Еще у монстра имелись маленькие крылья и длинные плоские лопасти, прикрученные к рыбообразной голове.

В другой раз Фома непременно написал бы про то, какова дьявольская машина снаружи и изнутри, и про цвет, и про запах, и про то, что лететь ему выпало вместе с Повелителем, и быть может, даже сказал бы что-нибудь этакое, поучительное. В другой раз.

Сто сорок лет. Крепость Вашингтон пала сто сорок лет назад, а это невозможно, и значит Фома тоже жил сто сорок лет назад. Но он ведь сейчас живет, и про крепость все хорошо помнит, и про то, какие у нее стены, сколько комнат, и как угодливо кланялся старый кастелян, встречавший гостей. И князя Володара помнит с его всклоченной бородой и зычным голосом, и осаду помнит. А теперь получается, что все это происходило сто сорок лет назад?

Селим, правда, сказал, что Повелитель наврал про годы, сказал и успокоился. А Фома успокоиться не мог, потому что знал: Илым Тору незачем врать.

Внутри машины было тесно, еле-еле хватило места для Фомы, Селима и пятерых конвоиров. Повелитель занял узкую скамеечку, выроставшую прямо из железного борта, Фома с Селимом устроились на полу.

— Сейчас взлетим. Вам ведь раньше не приходилось подниматься в воздух?