Страница 16 из 82
«Был! Здесь он был!» — хотел возразить Делюк, но, усомнившись, промолчал, стал озираться вокруг. С глаз у него будто сошла пелена, от которой всё казалось в тумане.
— Может, и сон, — сказал он тихо и стал натягивать пимы.
Потом ещё дважды видел Делюк золотой пензер, повисавший над ним сверху. Он каждый раз падал ему на колени и исчезал. На седьмые сутки, перед рассветом, он снова услышал знакомый звон и голос:
— Белый Ястреб, ты трижды видел золотой пензер. Он — твой, но в руки твои он не попадет. До поры, конечно. Не отчаивайся. Точно такой же, но обычный пензер, ты должен сделать из шкуры белого менурэя[43], которого ты принесешь в жертву жителям верхней земли. На горе Хурт-вой они тебя давно ждут.
«Хурт-вой?» — задумался Делюк, услышав название священной горы, наконец догадался, в чем дело, и крикнул:
— Так вот оно что!
— Что, сын мой? — моргая спросонья, спросила Санэ.
— Что, внучек? — спросила и бабушка Тадане, ворошившая на железном листе потухшие угли, чтобы раздуть костер.
— Ничего, — сказал он и по-ребячьи озорно нырнул с головой под теплое одеяло.
Он не совсем поверил услышанному, стал придирчиво ощупывать себя, но ничего особенного не нашел, потому что, как все смертные, он был простым, обыкновенным человеком, крайне бедным: тридцать оленей — не богатство, на них едва-едва можно перевезти на новое место свой чум и при этом часть саней каждый раз надо подвозить на второй заезд.
«Коли так, то ладно, — продолжал думать Делюк. — Оленьего дитя мне не жаль. Принесу его в жертву богам на священную гору Хурт-вой, чего бы это ни стоило. Но… белого менурэя? Где мне его взять?! В моем стаде, правда, есть два белых оленя, но далеко не менурэи — старые, заезженные быки. До менурэев ли, если в дни кочевий все тридцать оленей вместе с важенками и нялуку[44] запрягать приходится… Может, всё же завести в стаде менурэя? Ведь когда ещё родится белый олень! Потом ещё лет пять-шесть надо растить его, холить, смотреть на него, как на святого, когда и так некого запрягать в грузовые нарты. Так и вся жизнь пройдет!»
Наскоро одевшись, Делюк почти бегом выскочил на улицу, убеждая себя вслух:
— Чем же не менурэи дикие олени?! Есть же белые и среди них!
Он с ходу залетел в загон, где стояли олени, вывел на вожже пять оленей березовой масти — он на них обычно ездил в гости, — привел их к нарте и стал запрягать.
— Делюк, братик наш, в гости, значит, поедем? — спросил вдруг один из маленьких братьев-близнецов, прятавшийся от другого возле нарты Делюка.
Делюк, не ожидавший такого, стоял в растерянности, глядя молча на празднично озаренное лицо брата, который мысленно гостил уже в чьем-то чуме, потому что брат, если он запрягал эту пятерку, брал с собой и его, и Ябтако. Но Делюк опомнился и сказал:
— Нет, Ламдоко. Не поедем в гости. Сегодня я один поеду. Далеко поеду.
Светившееся как бы изнутри лицо мальчика стало темнеть, будто солнце на небе заволакивало тучами. И Ламдоко сказал:
— Далеко, так ладно. Потом поедем.
Ламдоко тут же метнулся в сторону и скрылся за соседним вандеем, потому что в двух шагах от них, как бы вынюхивая что-то, вкрадчиво ходил Ябтако.
Дети играли в свои игры, а занятый известными только ему мыслями Делюк торопливо запрягал оленей.
Пять оленей березовой масти не нуждались в хорее. Делюк лишь по привычке взмахивал им, но ни пелеев[45], ни вожака упряжки не трогал. Он ехал наугад, надеясь встретить дикого оленя и, конечно же, белого, потому что каждый «дикарь» — тот же менурэй, ибо дикие олени ещё никогда в жизни не видели лямки. Белого — таково условие владельца голоса, который говорит с Делюком утрами от имени жителей верхнего мира. Но где они, дикие олени? Легче ветер поймать на просторе, чем «дикаря»! Он за несколько повёрд[46] запах человека и домашних оленей учует и — был таков!
Но возле озера Лисьего Когтя Делюк увидел стадо чьих-то оленей. Большое стадо. «Ехать или не ехать к нему?» — подумал он и все же дернул на себя вожжу, олени резко метнулись влево, и он поехал. Как положено, он поздоровался за руку со всеми тремя пастухами, и спросил:
— Стойбище Игны Микиты не скажете где?
— Не очень близко и не так далеко, — сказал усатый маленького роста пастух с черными, маслянистыми глазами, блестящими озорно из-под толстых красноватых век. Было видно, что он провел в стаде ночь и ещё не спал.
Делюк понял насмешку и сказал, чтобы не молчать:
— Не дальше, конечно, предела оленьих ног?
— Верно, — согласился второй пастух, человек лет пятидесяти, роста среднего, скуластый, широколицый. — Три дня назад Игна Микит стоял чумом на устье левого притока Садо. Там, видно, и сейчас, если не съямдал[47]. Да и далеко ли уйдешь с аргишами?
— Та-ак, — певуче обронил Делюк, как бы прикидывая, сколько придется ему ехать, и, взглянув на пасущееся стадо, увидел белого менурэя. «Он!» — крикнула его душа, но язык промолчал. Грузный, могучий олень — это было видно по его осанке — с нарочитой ленцой переставлял сильные ноги, наклонив голову под тяжестью ветвистых рогов. Земля под ним будто прогибалась.
— Давно я не видел Игну Микита, — говорил Делюк, лишь бы не выдать своего волнения, а сам мял ногами болотный мох, невольно стреляя глазами в сторону белого менурэя.
— Как с Яхангары откочевали в прошлом месяце, я тоже не видел его — не встречались, — сказал третий пастух с широко расставленными глазами на темном выгоревшем лице. Он ещё до сих пор не вступал в разговор.
Делюк стоял и думал, а белый менурэй так и лез в глаза, а, может, и наоборот — сам Делюк невольно тянулся к нему глазами. Он весь напрягся, не зная что и делать, о чем говорить. Оцепенение, казалось ему, затягивалось безмерно. «Вот бы уснули!» — мелькнула у него мысль, будто кто-то его подтолкнул, и ему очень захотелось, чтобы все три пастуха сейчас же уснули. Но тут же стал упрекать себя: «Глупо так думать. Очень глупо!» Но какая-то внутренняя сила против воли снова заставила его подумать: «Усните! Сейчас же усните все трое! Усните и забудьте всё! Забудьте, что видели меня!» Он очень хотел, чтобы все трое уснули. И Делюк не поверил своим глазам: ноги у пастухов стали подгибаться. Сначала упал один, потом — другой и третий. Глаза у них закрылись, и все трое захрапели. Делюк испугался и крикнул:
— Что с вами?
Те молчали и, дыша ровно и глубоко, сопели носами.
Делюк совсем испугался, но, увидев снова белого менурэя, тут же пришел в себя. Он несколько раз перевел взгляд то на спящих пастухов, то на белого менурэя, который будто нарочно красовался перед его глазами, и пошел к своей нарте. Вынув из-под амдера тынзей, собранный ровными кольцами, он перекинул его с руки на руку, отвязал узел и стал собирать для ловли. И вот уже вскоре, подняв высоко большие розовые рога, могучий олень со связанными ногами лежал на нарте. Делюк ещё раз подошел к спящим пастухам, потрогал каждого тупым носком пима, но те спали беззаботно.
— Спите, люди. Спите, — сказал он и поехал.
Мерно покачиваясь на мохнатых от травы и карликовой березки кочках, упряжка неслась обратно к чуму. Напрягая волю, Делюк думал о том, чтобы пастухи забыли всё, что с ними случилось, и временами поглядывал на белого менурэя, который, раздувая розовые ноздри, смотрел на Делюка отчужденно.
— Делюк белого оленя нашел! Белого оленя! — озорно подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, Ябтако бежал к чуму, чтобы сообщить новость.
— Нашел, конечно, — усмехнулся Делюк и невольно взглянул на белого менурэя, который лежал на нарте со связанными ногами.
Как бы выражая недовольство, тот отвел взгляд в сторону.
43
Менурэй — олень, на котором никогда не ездят; является как бы вожаком стада, в гололед он ломает копытами ледяную корку наста.
44
Нялуку — олененок от шести месяцев до года.
45
Пелеи — все олени упряжки, кроме передового, вожака.
46
Повёрда — перебежка оленей от отдыха до отдыха.
47
Съямдать — откочевать.