Голем, русская версия

У Куракина, все еще 2 сентября

У Куракина на кухне в вазе стояли пунцовые перепончатые георгины. Я тихонько сел в углу и, пока хозяин готовил кофе, слушал его рассказ о том, как он ходил устраиваться на работу и как в результате устроился. По всей видимости, особенности умственного и человеческого склада менеджерши по персоналу сильно прикоснулись к его психике.

— Слушай, — сказал я ему, когда он иссяк. — Тут непонятная история. Вот тот тип, который появился у Распоповича, он оказался из той же политконторы, в которой Галкина работает. Что у нас на улице за тайны? Эти люди просто в кучу сбиваются.

— Да ну тебя, — усмехнулся Куракин. — Ясно же, что он и раньше у него работал. В каком-нибудь другом отделе, а твоя Галкина на него внимания прежде не обращала, пока он сюда не переехал. Она девушка с гонором, да и не очень, кажется, внимательная. Асюда он переехал потому, что Гришка ему комнату дешево сдал, вот и вся тайна. А что все в кучу сбиваются, так это ж просто — если бы не сбились, темы бы такой не возникло, а сбились — вот тебе и тема для раздумий. Они же так и появляются: не появились бы, о чем говорить?

— Ах вот как… Гришка… Что же, ему денег там мало платят, что он у Бармалея стал жить?

— Это да, странно. Но что мы знаем о чужих обстоятельствах? Может, у него семья.

— Да откуда у него семья, один ведь живет.

— Родители, долги, да что мы бормочем. Может быть, ему платят мало.

— А как ты себе все это представляешь? Что они там делают? Возле власти?

— Конечно, я думал. Наверное, читают газеты, смотрят — кто и как реагирует. Всякие комментарии, сплетни. А другие, по логике, должны думать о том, что надо сделать. То есть первые им сначала пишут, как есть, а они потом думают, что делать, выдвигают предложения, отправляют начальству. Начальство в свой черед думает, что делать, а как придумает, то появляются третьи, которые это и делают, но эти уже совсем их люди, власти, внутренние. А первые и какая-то часть вторых смотрит, как то, что начали делать, происходит и как воспринимается. Ну, есть, наверное, еще четвертые, которые следят за тем, как все реализуется, но уже с точки зрения тех, кто придумал, изнутри. Должны быть еще и пятые, которые помнят, что и к какому сроку было запланировано, и даты разные — когда английскую королеву с днем рождения поздравить.

— Мороки что-то много. Но, наверное, так и есть. Но тогда получается, что главными оказываются эти вторые, кто предлагает?

— Да, — Куракин задумался… — Тут какое-то звено пропущено — в самом деле, они не могут делать предложений, потому что не знают какой-то главной тайны. Ее знают только внутренние. Тогда получается, что или наверху есть какая-то совсем узкая группа, которая общается с такими конторами, либо просто эта контора дает не конкретные рекомендации, а сценарии. То есть работает с запасом, многовариантно. Впрочем, может быть и так, и этак.

— Тогда получается, что те, кто наверху, должны читать какие-то километры материалов. Что у них в голове останется?

— А должен быть какой-то формат. Например, они могут раскладывать жизнь так, что она идет по линиям. Сколько их может быть одновременно? Штук семь—восемь, а если больше, то никто уже не воспримет.

— Это же мало!

— Нет, почему — если единовременно. В день, скажем. Ведь на любом заседании реально решают только один вопрос. А прочие — побочные, внимание же все равно на одной доминанте работает. В газету, скажем, больше семи топов в день не запихнешь. А ведь будет еще какой-нибудь важный футбол, какой-нибудь маньяк и прочая культура. То есть я думаю, что они просто ведут определенные темы.

— И по ним дают сводки?

— Нет, этого для начальства тоже еще много. Тогда оно только и будет делать, что сводки читать. А ему надо руководить, вести светскую жизнь и принимать решения. Должны быть ориентировки, какой-то совсем сжатый формат.

— Но если те, кто их делает, не знают сути игры?

— Ну, не надо абсолютизировать. Они могут не знать, скажем, на уровне подготовки решений, не знать этих мотивов. А так— вполне в теме. Им же не надо делать выводы, только ситуации раскладывать. Можно ведь просто свести вместе то, что в жизни вырисовывается по каждой из линий, плохое и хорошее. Причем начальству ничего не мешает решить, что плохое — на самом-то деле хорошо и наоборот.

— Тогда получается, что власть почти разумна.

— Почему нет? Не разруха же у нас все же. Крутится как-то.

— Но где тут те, которые что-то придумывают?

— А вот этого не знаю. Но это уже штучные люди. Не системные.

— Да, какое-то машинное производство. Конвейер.

— А ты хотел? Тебе вдохновенный диктатор нужен? Публичным персонажам страну не удержать, потому что для них все это — рутина. А те, кто там работает, они, поди, вовсе никакой близости к власти и не ощущают. Злятся, наверное, что им денег мало платят, потому что начальство решило, что у них сильна моральная мотивация. Или из окон потому что у них там хороший вид.

— А наш-то парень там зачем?

— Да, с виду не вписывается. Хотя на самом деле те, кто туда вписан, как раз и должны так выглядеть. Что ж ему, комсомольским секретарем ходить?

Он отошел в комнату, пришел с часами в руках.

— Что ж такое, — пробурчал, — уже четверть, а Машки все нет. Мы в центр собрались, поесть где-нибудь. Есть такая недорогая грузинская кухня у Никитских, приличная.

— А вы что ли… совсем того? — задал я вполне неприличный вопрос, но извиняло меня то, что он упомянул ее таким голосом, как если бы речь шла о родственнице или бывшей однокурснице, просто так возобновившей знакомство.

— Да нет, она сама с жизнью обходится.

— Что ж ей от тебя? Досуг совместный, пока Останкино не починили?

— Ребенка она хочет. Предложила. Я подумал и не отказался. А в процессе как-то и подружились. Но странно: и ребенка делаем, и дружим, а чтобы какие-то близкие отношения, так нет их. Будто какая-то середка естественная, основная не сложилась. — Просто ребенка?

— Ну да. Никто никому ничем не обязан и всякое такое. Старость что ли решила скрасить.

— Так же не бывает. Пока родится, отношения и возникнут.

— Да не в том дело. Она-то девушка хорошая. Но мне-то тоже о старости думать пора. Неправильно ребенка для чего-то конкретно заводить. Фига с два их для чего-то заведешь.

— Ну, если она одна хочет, то и займется воспитанием, сделает каким ей надо.

— А мне что, сбоку на это смотреть? Хотя должны же все-таки дети быть.

— Но как тут по плану. Ерунда какая-нибудь начнется.

— Так не девочка же. Такие вещи-то она понимает. Уже, наверное, понимает. А потом, вдруг она его полюбит. Кто знает. Почему бы и нет, — он пожал плечами, по древней советской привычке стряхивая пепел в пустой спичечный коробок — хорошо еще, что в пустой, а то можно было и в жестянку от килек в томате.

— А почему так странно-то договорились?

— Да чего странного, вполне по-европейски. А так, ну что, всю жизнь оба чего-то ждали, а чего — непонятно. Насчет нее я не знаю, что у нее было, разборчивая слишком или не сильно хотелось. Она, по правде, девушка не из горячих. Я-то точно чего-то ждал. Сейчас даже сказать не могу, чего именно, да, похоже, и не думал тогда, что жду. Так ведь и дождался же, аж империя рухнула. И все равно, опять десять лет чего-то ждал. Ну, раз уж империя рухнула, так, наверное, что-то еще достославное с нами всеми будет, и раздадут нам чего-нибудь окончательного в кайф, мы и станем жить-поживать. Ни фига. Надо, надо какие-то общепринятые действия совершать. Не сказать чтобы очень хотелось, но вот положено что ли. Это вовсе не глупо, когда что-то положено.

Дожидаться прихода Мэри я не стал и, идя по лестнице, резюмировал слова Куракина в том смысле, что наступал, значит, новый исторический период. Революции закончились, смутное естество брало свое и люди потихоньку пристраивались по привычным вариантам: они остались все теми же, и варианты, и люди. Что ли период ожидания вакансий закрылся, ничем их не одарив, и они, нехотя смирившись с обломом, возвращались просто жить там, где уж оказались в результате. Да, вот бы ту байду с Присутствием, которой занялся Башилов, да взаправду…