Поцелуй перед смертью

10

Поезд, оставив позади Стемфорд, Бриджпорт, Нью-Хейвен и Нью-Лондон, продолжал со скрипом продвигаться на восток, вдоль южной границы Коннектикута; слева от железнодорожного полотна тянулась заснеженная равнина, справа – бесконечная водная гладь; скучное зрелище для узников чрева этой стальной, разбитой на сегменты вагонов змеи. Проходы, тамбуры – из-за Рождественского наплыва пассажиров негде было и яблоку упасть.

В одном из тамбуров, уставившись в грязное стекло окна, Гордон Гант убивал время подсчётом объявлений, предлагающих пирог с треской. Весёленький способ, размышлял он, вот так вот отпраздновать Рождество.

Вскоре после шести часов поезд прибыл в Провиденс.

На станции Гант задал несколько вопросов осоловевшему оракулу в будке справочного бюро. Затем, посмотрев на свои часы, вышел из здания. На улице было уже темно. Перейдя широкую и слякотную проезжую часть улицы, он попал в заведение, именовавшее себя «Прохладительные напитки», где перехватил сэндвич с бифштексом, пирожок с мясным фаршем и кофе. Рождественский ужин. Вышел из «Напитков» и, миновав пару магазинчиков, поравнялся с аптекой. Там он купил рулон скотча дюймовой ширины. Затем вернулся на станцию. Присел на неудобную скамейку и принялся читать какой-то бостонский таблоид. Без десяти семь он снова вышел из здания вокзала, направившись на автобусную стоянку неподалёку, где дожидались отправления три автобуса. Он сел в жёлто-голубой с табличкой «Менассет–Сомерсет–Фолл-Ривер».

В двадцать минут восьмого автобус сделал остановку примерно на средине состоявшей из четырёх кварталов Главной улице Менассета, высадив нескольких пассажиров, среди них и Ганта. Окинув беглым ознакомительным взглядом окрестности, он вошёл в аптеку, построенную, по всей видимости, в 1910-е годы, где нашёл местную тонкую телефонную книгу, из которой выписал для себя адрес и номер телефона. Позвонил туда из телефонной будки и, выждав, когда на том конце линии прозвучат десять звонков, и так и не дождавшись ответа, повесил трубку.

Дом казался серой обшарпанной коробкой, одноэтажный; карнизы тёмных окон обросли снегом. Гант внимательно смотрел на него, проходя мимо. Только несколько ярдов отделяло его от тротуара; снег на дорожке, ведущей ко входу, оставался нетронутым.

Он прошёл вдоль безлюдного квартала, у перекрёстка развернулся и двинулся обратно, снова минуя серый домишко, в этот раз обращая больше внимания на соседние с ним дома. В одном через окно, украшенное самодельным Рождественским венком, он увидел испанское по виду семейство, ужинающее в душевнейшей обстановке, достойной увековечивания на обложке какого-нибудь иллюстрированного журнала. В доме по другую сторону от серенького одинокий жилец, держа на коленях географический глобус, раскручивал его на оси, а затем останавливал пальцем и смотрел – в какую страну попал. Гант опять прошёл мимо, дошёл до противоположного перекрёстка, развернулся и снова пришёл сюда. В этот раз, поравнявшись с серым домишком, он повернул под прямым углом, вторгаясь в пространство между интересующим его строением и жилищем испанской семьи. Так он вышел к тыльной стороне дома.

Здесь было небольшое крыльцо, смотревшее на задний дворик, разлинованный неподвижными бельевыми верёвками, сзади ограждённый высоким щитовым забором. Гант поднялся на крыльцо. Дверь, окно, мусорный бак и корзина с бельевыми прищепками. Он подёргал дверь – заперта. Окно было также заперто. На подоконнике была установлена афиша компании, выпускающей мороженое, квадрат с орнаментом из символов 5, 10, 25 и Х по периметру. Буквы Х подпирали собой верхнюю сторону. Гант достал из кармана рулон скотча. Оторвав от него кусок десятидюймовой длины, он наклеил его на одну из дюжины вставленных в раму стеклянных панелек, ту, над которою приходилась центральная щеколда. Концы полоски легли на багет. Гант оторвал ещё один такой же кусок скотча.

В несколько минут он вдоль и поперёк оклеил прямоугольную панельку целлофановыми полосками. Ударил по ней кулаком в перчатке. Послышался треск, осколки повисли, удерживаемые скотчем. Гант начал отдирать концы полосок от багета. Покончив с последней, отделил изломанный прямоугольник из целлофана и стекла от рамы и бесшумно положил его на дно мусорного бака. Просунув руку в отверстие, отпер щеколду и сдвинул вверх подвижную часть окна. Афиша мороженщиков свалилась внутрь, в темноту.

Он достал из кармана «пальчиковый» фонарик и, подавшись корпусом вперёд, заглянул в открытый оконный проём. С той стороны к стене под ним был приставлен стул со сложенными на него газетами. Он отодвинул стул прочь, перелез через подоконник и закрыл за собой окно.

Бледный кружок света от фонарика скользнул по стенам тесной, убогой кухоньки. Гант двинулся дальше, мягко ступая на потёртый линолеум пола.

Он прошёл в гостиную. Толстые, массивные кресла; бархат до блеска истёрт на подлокотниках. Окна затянуты кремовыми шторами, по бокам оттеняемыми хлопчатобумажными занавесками с цветочным рисунком. Повсюду фотографии Бада: маленький Бад в коротких штанишках; Бад на выпускном вечере в школе; Бад в форме рядового; Бад в тёмном костюме, улыбается. Всё это помещено в портретные рамки; снимки более крупного формата, с улыбающимся лицом на них, в центре – окружены кольцами снимков форматом помельче, на них тоже улыбающееся лицо.

Миновав гостиную, Гант попал в коридор. Ближайшая дверь вела в спальню: флакончик лосьона на туалетном столике, пустая коробка из-под платья и оберточная бумага брошены на кровать, свадебная фотография и снимок Бада на ночном столике. Следующая комната оказалась ванной; луч фонарика выхватил потускневшие от сырости переводные картинки с изображениями лебедей на стенах.

Третья комната принадлежала Баду. Она могла бы оказаться номером второразрядного отеля: кроме школьного аттестата над постелью ничто здесь не выражало индивидуальность её хозяина. Гант прошёл внутрь.

Он скользнул взглядом по корешкам книг на полке; это были, в основном, университетские учебники, и несколько классических романов. Никаких дневников или, хотя бы, блокнотов. Он сел за стол и принялся один за другим выдвигать его ящики. Внутри лежали стопки писчей бумаги и чистые тетрадки для заметок, старые номера журналов «Лайф» и «Нью-Йоркер», конспекты лекций, дорожные карты Новой Англии. Никаких писем, календарей с пометками назначенных встреч, адресных книг с вычеркнутыми фамилиями. Он поднялся из-за стола и прошёл к туалетному столику. Здесь половина ящичков была пуста. В остальных лежали летние рубашки, плавки, две пары узорчатых носков, бельё, потускневшие запонки, целлулоидные вставки в воротнички, бабочки со сломанными застёжками. Никаких бумаг, завалявшихся по углам, никаких забытых фотографий.

Без особой надежды на успех он открыл дверцу стенного шкафа. И обнаружил там задвинутый в угол небольшой выкрашенный в серый цвет сейф.

Он вытащил его из шкафа и водрузил на письменный стол. Сейф был заперт. Он взял его в руки и встряхнул. Что-то с шорохом сдвинулось внутри, как будто стопки бумаг. Он снова поставил сейф на стол и попробовал сунуть в замочную скважину лезвие перочинного ножа, который всегда носил с собой на цепочке вместе со связкою ключей. Затем перенёс сейфик на кухню. Там в одном из ящиков он нашёл отвёртку и попытался воспользоваться ею. В конце концов, он завернул сейф в газету, надеясь, что миссис Корлисс не складывала в него свои сбережения на чёрный день.

Открыв окно и подняв с пола афишку мороженщиков, он выбрался из дома на крыльцо. Опустив раму и заперев её, оборвал афишку до нужного размера и вставил её вместо выбитой стеклянной панельки тыльной стороной наружу. И с сейфом под мышкой спокойно направился по проходу между домами назад к тротуару.