Страница 16 из 33
Светило солнце, и почти все скамейки и стулья были заняты. Мамаши следили за детьми, лепившими пирожки из песка. Некоторые вязали или пришивали метки к белью. Старики, расположившиеся на стульях, сражалась в карты. Неподалеку от них Мартина заметила уединенную скамейку и села на нее. Отца не было видно. Она закурила «Лаки Страйк», но тут же с недовольной гримаской вынула сигарету изо рта, так как рядом с ней устроился какой-то бродяга. Этот грязный тип чесался! Недоставало еще заполучить от него вшей! Она сделала движение, чтобы встать, но остановилась, услышав хорошо знакомый голос.
— …Здравствуй, дочка. Ты куришь?
Девушка поперхнулась дымом и закашлялась. Голос, будивший в ней столько воспоминаний, продолжал:
— Не поворачивайся ко мне. Смотри на девочку с лопаткой.
Мартина послушалась, но не могла хоть искоса не поглядывать на отца.
— Как мама? — прошептал тот.
— Ничего, папа. Конечно, не так, как раньше, но…
— Понимаю, — сказал Муш сквозь зубы, глядя прямо перед собой.
На нем был старый костюм, некогда синий, но совершенно выцветший. Туфли были подвязаны бечевками. Голову покрывала потрепанная фуражка, а брови с помощью краски стали совсем черными. На плече висела сумка, откуда выглядывало горлышко бутылки красного вина. Густая борода скрывала его лицо.
Он принялся вытаскивать из кармана окурки, продолжая внимательно следить из-под опущенных век за происходящим вокруг.
— Мне нужно было повидаться с тобой до отъезда.
— Ты уезжаешь?
— Навсегда.
Сердце девушки сжалось. Ведь это был ее отец. Да, он бандит… Но к ней он всегда был добр.
— Мы больше не увидимся?
Сторож, дежуривший в сквере, прошел мимо них, бросив подозрительный взгляд на бродягу. Тот еще ниже опустил голову.
— Твоя мать вряд ли хочет видеть меня. И я ее понимаю.
— Не думай так, папа! Конечно, она потрясена всем этим, но по-прежнему тебя любит.
Муш вынул листок папиросной бумаги и высыпал на него табак из окурков.
— Ты должна убедить ее развестить со мной. Ей нужно снова выйти замуж. Я настаиваю на этом. Ей теперь еще хуже, чем если бы я умер. Убеди ее забыть меня. И прошу тебя, не говори ей, что мы сегодня виделись. Ни в коем случае. Она слишком слаба.
Он свернул сигарету, провел по краю бумаги языком и глухо прибавил:
— Хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.
— Ты мой отец.
— Да, конечно… Но ты все же действовала великолепно. Без тебя я но смог бы связаться с Альдо и не был бы здесь.
Сигарета Мартины догорела уже до пальцев, прежде чем девушка решилась спросить:
— Папа… Это правда, что ты убил кого-то во время побега? Муш ответил не сразу. Он чиркнул спичкой по заду, поднес пламя к сигарете и, наконец, сказал:
— Я хотел, чтобы этот тип сбежал со мной. А он собрался поднять тревогу… И тогда…
Не было нужды кончать эту фразу, Мартина поняла. Дрожь пробежала по ее телу. Сигарета выскользнула из рук, и она машинально наступила на нее, чтобы погасить.
Ее отец продолжал хриплым голосом:
— Я знаю, какое зло вам причинил. Особенно тебе. Но, к несчастью, прошлое изменить нельзя. Что сделано, то сделано.
Он слегка повернулся к дочери и, не отрываясь, смотрел на нее. Ему хотелось вобрать в себя ее облик, живую память о ней.
— Ты красивее, чем когда-либо. И необыкновенно смела. Знаешь, моя дорогая…
Теперь он снова смотрел только на девочку, копавшуюся в песке.
— …знаешь, если захочешь, ты сможешь потом приехать ко мне. Я скоро буду богат. Очень богат. Очень, очень богат.
— Я не хочу расставаться с мамой.
Он понимающе кивнул, а потом, увидев, что на него смотрит идущая мимо пара, притворился, будто чешет под мышкой.
— Я понимаю. Но мне так хотелось бы помочь тебе!
— Но не так, папа! Я думаю, что ты ничего не можешь больше сделать для нас.
Муш задумчиво пожевал свой окурок.
— Это правда. Но позже я дам знать, где меня найти. Нельзя знать заранее… Может быть, в один прекрасный день ты снова захочешь меня видеть.
Он замолчал, внезапно пожалев, что затеял эту встречу. Муш чувствовал, что причинил Мартине боль. Не говоря уж о себе самом… Одна святыня оставалась у него в мире: дочь. После долгого молчания он почти стыдливо попросил:
— Прежде чем расстаться, хочу попросить у тебя… какой-нибудь пустяк… Может быть, фотографию… Или…
Она уже открыла свою сумочку и достала карточку, где была снята с матерью перед их рестораном в то счастливое время, когда ее отец был еще известным и уважаемыми ресторатором, которого все называли не иначе, как мсье Сарте.
— Положи ее на скамейку, — сказал он.
Она повиновалась, а он протянул руку. Их пальцы встретились. Он почувствовал, как они дрожат. Один миг — и фотография была уже в его кармане.
— Уходи первой. Будь счастлива, моя дорогая. Иди, иди и не оборачивайся.
И так как она поднесла руку к глазам, он прибавил:
— Не плачь. Стисни зубы и иди. Иди.
Он шевельнулся, будто желая дотронуться до нее, почувствовать ее, будто надеясь сохранить что-то от нее в кончиках пальцев. Но он не вправе был привлекать к себе внимание. Прохожие могли удивиться: юная, красивая, хорошо одетая девушка и грязный, убогий бродяга…
— Иди, — прошептал он. — И не оборачивайся. Мартина встала. Он пробормотал дрогнувшим голосом:
— Будь счастлива!
Она ушла в слезах, провожаемая заинтригованным взглядом какого-то прохожего. Опустив голову, чтобы не видеть ее, Муш смотрел в землю. Он подождал с минуту, потом тоже встал. Прежде чем уйти, он нагнулся и поднял с земли брошенный Мартиной окурок. Потом вышел из сквера на улицу, противоположную той, куда пошла его дочь. Погруженный в свои мысли, он даже не заметил фургон Барани, медленно проезжавший мимо сквера. Сыщик бросил на него быстрый, профессиональный взгляд. Ничего особенного… Бродяга… На улице Жан-Леклер Барани увидел Мартину, с покрасневшими веками идущую в сторону авеню Сент-Уан. Инспектор подскочил. Она могла идти только из сквера! Он толкнул локтем шофера.
— Выпусти меня. Хочу поглядеть, что в этом сквере. Там может быть Муш!
— Ты думаешь, они там встретились? — взволновался его товарищ.
— Не знаю. Но все возможно. Она идет оттуда и плачет. Скорее, сообщи всем машинам, чтобы они оцепили этот сквер. Быстро!
И пока его коллега поднимал тревогу, Барани выпрыгнул из фургона. Но Муш в это время шел уже к улице Лансье размеренным шагом человека, который ничего не ждет и никуда не спешит. Потом, оглядевшись, он забрался в прицеп черной «ДС», стоявшей в безлюдном месте. Альдо, только этого и ждавший, взялся за руль и тронулся с места.
XIII
Полиция останавливала все машины, направлявшиеся к восточной автостраде, и проверяла документы у их водителей. Этот цирк продолжался со времени побега Муша. Проверяли даже ночью.
Не доезжая до поста, Альдо подал сигнал двумя короткими гудками. Полицейские нахмурились, ища нарушителя. Но они, как всегда, ничего не увидели. По повелительному знаку бригадира Альдо остановился в правом ряду, предъявил права и все прочее. Другие полицейские, с автоматами на груди, наблюдали за происходящим, готовые стрелять в любого подозрительного. Бежать нечего было и думать. Автоматная очередь все равно догнала бы ослушника. Полицейский вернул Альдо документы, заглянул в машину, указал пальцем на прицеп.
— Можно посмотреть?
Сицилиец пошел вместе с ним и постучал в дверь фургона. Открыла Жанна, изобразив удивление, а Салями залаял.
— Что такое?
Бригадир мягко отодвинул ее в сторону и заглянул внутрь.
— Простой осмотр, — сказал он.
Затем, взглянув на Терезу, сидевшую на длинном сундуке перед откидным столом и учившую Сесилию рисовать, он отечески улыбнулся.
— О, простите!
Он отошел, поднял руку и сказал Альдо, вернувшемуся в кабину:
— В порядке.
Сицилиец кивнул и поехал. Полицейские занялись следующей машиной. Чем только им приходится заниматься! Конечно, это их профессия! Но все же становится невыносимым задавать одни и те же вопросы: «Ваши права? Что у вас внутри? Откройте чемодан!». Счастье еще, что им не нужно заставлять водителей показывать задницу! Правда, если бы такой приказ касался девчонок, сидящих за рулем…