Страница 33 из 33
Слова эти, разносившиеся в теплом весеннем воздухе, не требовали пояснений. Они прозвучали как приговор. Сальваторе Маналезе смолк и отступил, как будто его ударили по лицу. В тяжелой тишине послышался долгий вздох, смешанный с рыданием. Это была Жанна. Такого она не предвидела. Она думала всех перехитрить, а получила стальные браслеты!
Муша, который все это время, казалось, слушал песню далекой птицы на ветке, не понимая причины своего поражения, вдруг осенило. Гримаса исказила его лицо. Дрожа от ярости, он обрушился на старика:
— Вы умники! Хотели силой заставить меня вернуться? Зачем же? Что вам нужно было узнать?
Повернувшись кругом, он уставился на Альдо, ловя его взгляд.
— Узнать, наставила ли тебе рога твоя баба, ведь так? А потом отомстить? Ну, отвечай! Признайтесь, что у вас хватило глупости не совладать со своей сицилийской гордыней, рискуя отправить всех нас в тюрьму! Отвечай же!
Альдо, вне себя, пытался броситься на обидчика, но в него вцепились два полицейских. А Муш, которому нечего было терять, все бередил рану.
— Ну так вот, раз мы все, по вашей вине, на одной галере, то я вас успокою. Тебя успокою, Сальваторе!
Он снова повернулся, чтобы взглянуть на старика, которому впервые презрительно «тыкал».
— Раз кто-то из твоей шайки меня выдал, я хочу, чтоб вы не сомневались. Да, я переспал с женой твоего сына. Это правда. Спроси у нее.
Он обвел взглядом всех Маналезе и яростно добавил:
— И если бы я мог, то сделал бы это снова. Без сожалений! С доносчиками не церемонятся!
Безумные глаза всех Маналезе обратились на Жанну, стоявшую на последней ступеньке и отгороженную спинами полицейских. Ле Гофф начинал понимать. Значит, Муш посягнул на честь сицилийцев, поправ святые законы гостеприимства. Он осмелился притронуться к жене одного из них. Дело прояснялось. Но комиссар не желал вмешиваться. Напротив. Именно в такие минуты истина часто выходит наружу. Вместо того, чтобы погасить ссору, он подлил масла в огонь:
— Ты ошибаешься, Сарте. Тебя выдали не они. Это была женщина, не назвавшая себя. Она по телефону сообщила мне о твоем прибытии.
Убийца изумился:
— Женщина? Но какая женщина могла знать… Сальваторе вздрогнул. Он нахмурился и задумчиво пробормотал:
— Женщина…
Потом поднял искаженное гневом лицо. Он все понял и прорычал в лицо невестке:
— Так это ты? Ты не хотела очной ставки? Боялась нашей мести?
Он отодвинул жандарма, сделал шаг и бросил ей:
— Дрянь!
Жанна не пошевельнулась. Она невидящим взором смотрела на Серджо, с ненавистью уставившегося на нее, на ругавшегося по-итальянски Альдо в наручниках, на гордого Луи, бросавшего на старика сочувственные взгляды, на опустившую голову и сцепившую руки Марию. Нарушил тишину Муш:
— Самое время оскорблять ее, старый дурак!
Его яростный голос заставил Сальваторе очнуться от кошмара. Он тряхнул головой и обратил лицо к убийце.
— Это все ты! Ты! Это моя вина! Я знал, что ты меченый. Я должен был сказать своим, чтобы тебя избегали. Ты принес мне только горе. Но…
Теперь все глаза были обращены на старика.
— …Но ты больше никому его не принесешь. Никогда!
Никто не мог предвидеть того, что произошло дальше. Старик двумя руками схватил кисть ближайшего к нему жандарма и заставил его палец нажать на спусковой крючок автомата. Все длилось от силы пять секунд. Этого было достаточно, чтобы пять пуль попали Мушу в живот. Их разделяли всего два метра, и старик не мог промахнуться. Полицейские схватили Сальваторе. Поднялся чей-то приклад, но Ле Гофф крикнул:
— Нет!
Приклад все-таки опустился, но задел только плечо старика, тот слегка пошатнулся. Рондье и Сериски поддерживали Муша, который прижимал к животу скованные руки. Кровь струилась по его пальцам, окрашивая их в красный цвет. По лбу тек пот. Он посмотрел на пальцы, через которые утекала его жизнь, взглянул на того, кто осмелился убить его на глазах у своры полицейских, губя себя навеки, и, сжав зубы от боли и страха, позволил посадить себя в машину, помчавшуюся в ближайшую больницу.
— В путь! — приказал Ле Гофф своим людям, едва машина скрылась за поворотом.
Потом он повернулся к Сальваторе, которому надевали наручники.
— Вы себе навредили. Ограбление было без кровопролития. Наверное, оно обошлось бы вам не так дорого. А теперь…
Старик выпрямился. Голос его был резок.
— Я ни о чем не жалею!
В глазах членов его клана читалось восхищение. Объявленная месть свершилась, неважно, какой ценой. Лучше, умереть, чем не выполнить завет: «Око за око, зуб за зуб».
— В путь, — повторил Ле Гофф.
Он, Мария, Сальваторе и Сериски поднялись в красную «ДС», а Рондье сел за руль. Остальные машины следовали за ними.
Перед выездом на магистраль, когда они все еще ехали по красивой дороге, усаженной тенистыми деревьями, Сальваторе повернул голову к сидевшему рядом с ним комиссару.
— Нельзя ли остановиться на пять минут? Это единственное, о чем я когда-либо вас попрошу.
Скованными руками он показал на видневшуюся сквозь зелень колокольню деревенской церкви. Ле Гофф посмотрел в указанном направлении. Он задумался, потом дотронулся до спины Рондье.
— Остановитесь возле этой церкви.
Несмотря на удивление, полицейский повиновался, а Ле Гофф предупредил:
— Не больше пяти минут.
— Не больше, господин комиссар, — заверил его Сальваторе. — Мария!
Другие машины тоже остановились. На лицах полицейских читалось крайнее изумление, когда Ле Гофф и Сериски прошли вместе с супружеской четой к порталу церкви, сложенному из больших, поросших мхом камней. Старая, изъеденная червями дверь была открыта. Сальваторе собирался войти, но Ле Гофф тронул его за локоть. Он немного поколебался, прежде чем пробормотал, освобождая его от наручников:
— Вы могли бы помолиться и в тюрьме. Там месса каждое воскресенье!
— Я знаю, — возразил старик. — Но здесь Бог свободен. А там он будет, как я, за решеткой.
Они обменялись короткими взглядами. Мистическая кельтская душа комиссара все понимала. Ле Гофф прислонился к каменной колонне, поддерживающей переживший много веков стрельчатый свод, и смотрел, как чета сицилийцев медленными шагами направлялась к алтарю, где горели свечи и на крест падал разноцветный, умиротворяющий отблеск витражей.
Перевод с французского А. В. Купцова