К новому берегу

Оглядев друг друга, они быстро освоились и ушли в угол за печку, где Айвар хранил игрушки: глиняную уточку-свистульку, сделанный отцом лук и надутый свиной пузырь с горошинами внутри, которого так боялся старый кот. Сначала из угла доносился только приглушенный шепот, затем загрохотал пузырь, засвистела уточка, и ребята разразились веселым смехом. Прислушиваясь к возне детей, несколько повеселела и Ольга. Она вышла в кухню, собрала ужин и пригласила гостей к столу. Поев, дети снова исчезли за печкой, а женщины стали мыть посуду.

— Как же это случилось с тобой? — наконец поинтересовалась Ольга. Она была всего года на два старше Ильзы, но казалась гораздо старше золовки. Маленький, слегка вздернутый нос, сжатые губы выражали упрямство, а карие глаза глядели на мир холодно и равнодушно. Красавицей она не слыла, но и некрасивой ее нельзя было назвать, — просто одна из тех обыкновенных, не бросающихся в глаза женщин, мимо которых люди проходят равнодушно и редко оглядываются. Только один — Ян Лидум — оглянулся, и она стала его женой.

— Случилось так, что надо было уйти, — ответила Ильза. — Хозяин в Стабулниеках стал слишком наглеть… начал приставать. Я не могла больше там оставаться…

— Где же ты думаешь найти честного хозяина? — в голосе Ольги задрожал холодный смешок. — В твоем положении… с ребенком без отца…

— Не знаю… — сказала Ильза, задумчиво глядя в одну точку. — Неужели не найдется на свете ни одного честного человека? Может, Ян что-нибудь посоветует.

— Тебе не следует быть слишком гордой, вот и все, — ответила Ольга. — Кто раз в жизни поскользнулся, тот должен научиться ходить по краешку дороги.

— Разве я так не поступаю? Держусь обочины, и все равно многие стараются затоптать. И, конечно, затоптали бы, если бы я не противилась.

— Ты говоришь так, будто это еще не случилось. Выплеснутую воду не соберешь. А теперь твоя гордость становится только бременем и мешает жить.

— Что ты этим хочешь сказать? — Ильза выпрямилась и пристально посмотрела невестке в глаза.

— Только то, что не надо быть такой привередливо — ответила Ольга.

— Но я ведь ничего не ищу, не привередничаю. Я хочу жить честно и растить своего ребенка.

— Так ты ничего не добьешься. Будешь батрачить и бродяжничать до конца своих дней, — внезапно выпрямилась и Ольга, с нее как бы спали путы равнодушия, сдерживавшие ее. Злой огонек мелькнул в глазах, а голос зазвучал резко: — Ну, посмотри, что здесь? Нищета! Или ты думаешь, что быть женой батрака веселей, чем сделаться любовницей какого-нибудь богатого хозяина? Тогда тебе хоть что-нибудь перепадет в жизни.

— Ольга… ты это всерьез? — спросила Ильза. — Ты жалеешь, что вышла замуж за Яна? Мне всегда казалось, что вы… счастливы… довольны своей жизнью.

— Не про нашу жизнь разговор, а про твою, — возразила Ольга. — Твое положение с моим не равняй. Моя жизнь устроена, в ней все правильно. Я только хотела тебе сказать, как поступила бы на твоем месте, вот и все. Но вижу, что ты это поняла совсем по-иному.

Разговор оборвался и не возобновлялся до самого прихода Яна Лидума.

4

Ян Лидум с другими батраками и крестьянами вывозил из Айзупского леса к железнодорожной станции бревна. От вырубки до станции было километров двенадцать, и больше двух концов за день сделать не удавалось хоть и вставали до зари, а возвращались домой ночью.

Когда Ян в тот день во второй раз появился на вырубке, был уже третий час дня. Для погрузки он выбрал Два основательных сосновых бревна, лежавших по обе стороны проложенного возчиками санного пути. Через несколько минут воз был готов, но Ян Лидум не торопился уезжать. Взяв кол, он пошел к товарищам и добрых полчаса помогал им нагружать сани. Выехав на большак, возчики закурили трубки.

— Ну и силища у тебя — медвежья, — удивлялся сухопарый возчик. — Что мы втроем, то ты один. Я б на твоем месте не батрачил, а пошел в цирк борцом. Думаешь, какому-нибудь Луриху[5] мало платят?

Ян Лидум добродушно улыбнулся. Да, от отца он унаследовал большой рост, силу и могучие руки, в которых была такая железная хватка, что кости трещали, если он за кого-нибудь брался.

— С сильным можно бороться не только в цирке, — ответил Лидум, усмехнувшись, и на мгновение в его голубых глазах сверкнул озорной огонек. — Если бы когда-нибудь удалось положить на обе лопатки всех кулаков и других кровопийц, это было бы куда ценнее, чем победить сотню цирковых борцов. Уж мы-то тогда не дали бы им подняться, пусть лежат до самого страшного суда.

— Они удивительно живучи… — пробормотал средних лет мужчина, Гравелис, новохозяин с другого конца Айзупской волости. — В пятом году ведь некоторых уложили, в восемнадцатом тоже, но что поделаешь с сорняком, — дай только волю, он тебе полезет даже из камней. А те, кто осмелился пойти против них, теперь лежат в могилах. — Лежат не все, — сказал Ян, пристально посмотрев на Гравелиса. — Народ нельзя зарыть в яму. И последнее слово все же скажем мы.

Видя, что его попутчики уже закурили, он направился своему возу и взялся за вожжи.

Гладко наезженная дорога шла под уклон. Когда воз двинулся, Ян уселся на бревна и дал коню волю идти мерным шагом, наблюдая лишь за тем, чтобы его сани, идущие в голове обоза, не слишком отрывались от остальных. Лошади новохозяев и испольщиков с трудом поспевали за крупным жеребцом кулака Лавера.

Лицо Яна Лидума еще горело от недавнего напряжения. Чтоб не простудиться, молодой батрак потуже затянул вокруг шеи шерстяной шарф, застегнул на все крючки поношенный полушубок и оббил кнутовищем набравшийся в постолы и прилипший к онучам снег.

Яну Лидуму было двадцать девять лет, но он не отпускал ни бороды, ни усов, поэтому казался моложе. С четырнадцати лет он работал, как взрослый, но больше чем на хлеб да на кое-какую одежонку заработать не мог. Да и как заработаешь, если плоды твоего труда достаются хозяину, а тебе лишь перепадают крохи, несколько медных грошей, на которые и не живешь и не умираешь… Вот и сейчас: Ян высчитал, что он зарабатывает в день меньше, чем стоит корм лошади. «Но ведь это хозяйский конь, — с горечью думал Ян, — имущество и гордость Лавера, а я…»

Если бы остальные возчики могли сейчас увидеть Яна Лидума, они удивились бы, каким мрачным стало его лицо, которое все привыкли видеть или добродушно улыбающимся, или спокойно-задумчивым и ласковым.

«Сила… да, этим ты наделен с детства. По всей округе — от Змеиного болота до больших Айзупских лесов — рассказывают чудеса про твои дела. Поднять на прилавок бочку с пивом тебе ничего не стоит, ухватить лошадь за хвост и одним рывком повалить ее ты можешь хоть десять раз подряд. Ты свободно поднимаешься с десятипудовым мешком зерна по мельничной лестнице; это очень нравится хозяину, но он не платит тебе за эту сумасшедшую работу ни одного сантима больше, и, если через сорок лет все останется по-старому, к концу жизни тебя ждет волостная богадельня и больше ничего.

«Через сорок лет? Нет, нет!.. — Ян Лидум тихо засмеялся. — Гак долго это не протянется, ведь мы не будем ждать вечно… Мы — Ян Лидум и сотни тысяч таких, как я».

Когда дорога шла в гору, Ян слезал с воза и шагал рядом, помогая лошади.

Бревна принадлежали Тауриню из Пурвайской волости. Каждую зиму он приобретал на торгах небольшую вырубку и понемногу торговал лесом, прибавляя хорошую деньгу к доходам от усадьбы. В ту зиму в Аурском бору не рубили, поэтому Тауринь приобрел на торгах две вырубки в большом Айзупском лесу. Сам он редко появлялся на вырубках — там за работой наблюдал браковщик, — зато у станции его можно было видеть часто. Когда возчики в сумерках подъезжали к лесному складу, Ян Лидум издали узнал серого в яблоках жеребца и новые сани Тауриня. Тауринь вышел навстречу возчикам, махая рукой, чтобы они остановились.

Немного старше тридцати лет, среднего роста, сухопарый, со светлыми усиками, одетый в полушубок темно-зеленого сукна с высоким овчинным воротником, в черной ушанке, в фетровых сапогах, он больше походил на торговца или волостного писаря, чем на крестьянина. Холодным взглядом маленьких серых глаз встретил он Яна Лидума.

5

Лурих — известный в двадцатых годах эстонский тяжелоатлет и борец.