Страница 29 из 38
34. Пытка
Изнеженный и избалованный с детства Нежин никогда не знал физической работы. Мать лелеяла мечту сделать из него скрипача, холила его руки, оберегала даже от домашнего труда. Увлечение искусством, работа в Главуране, требовавшая большого умственного напряжения, ещё более утончили его нервы и вкусы. Нежин не мог переносить резкой речи, его коробило от криков и громкого радио, он избегал шума. И переживания последнего месяца — неразделённая, по его мнению, любовь к Зариной, знакомство с подозрительным Будиным, неспокойная совесть, смерть Чернова, пристрастие к вину — всё это легло на него непосильной тяжестью.
Сидя в подземном логове, Нежин трясся в нервном изнобе: нападение, нож, бесцеремонность бандита, отрава в мармеладе, сырая пещера окончательно повергли его в страх и недоумение.
Человек в кепке, необычайно широкий, морщинистый, спрятал нож и скомандовал:
— А ну, Нежин, сядь-ка сюда! — и бесцеремонно толкнул его в спину.
Нежин оказался на досках, у самых ног незнакомца. Обхватив колени руками, Вадим исподлобья боязливо смотрел на него. Опьянение уже совершенно улетучилось, и Нежин думал: «Откуда он знает мою фамилию?»
Воцарилось короткое молчание. Нежин слышал, как стучит его сердце, как шипит фитиль в фонаре, как скрипят сапоги неизвестного.
— Меня зовут Смерть, — вдруг сквозь зубы процедил тот. — Слышишь, Господин Смерть!
Нежин молчал.
— Слы-ш-шишь? — и громовой голос, удесятерённый высокой пещерой, парализовал волю Нежина.
Почти шёпотом он ответил:
— Слышу...
— Привыкай, Нежин из Главурана! — похвалил его незнакомец и, вдруг, вкрадчивым, донельзя чётким змеиным шёпотом проговорил: — У тебя, Нежин, сегодня положение пиковое — либо ты мне всё расскажешь, либо...
Тут Волков выразительно посмотрел на него.
— А теперь скажи, сколько человек у вас в спецгруппе?
Уже при упоминании о Главуране у Нежина зародилось подозрение, что во всём виноват Будин. Когда Лайт спросил о секретной спецгруппе, о которой Вадим не говорил никому, кроме «кандидата наук», это подозрение укрепилось. «Неужели Будин шпион? — мучительно соображал Нежин. — Неужели он не из Москвы? Неужели это он завёл сюда, а нападение — лишь инсценировка?»
Едва коснувшись вражеской разведки, этого страшного котла, который купает прозелитов в тошнотворной смеси из предательства, лжи, лицемерия и фальши, в смеси золота, смерти, шантажа и угроз, Нежин чувствовал омерзение.
— Сколько людей, спрашиваю тебя, в спецгруппе?
— Четырнадцать, — машинально ответил Нежин.
— Кто начальник главка?
— Пургин
— Чем занимается спецгруппа?
— Атомная промышленность, учет сырья
— Чем занимаешься ты ?
— Статистика по урану, церию, бериллию, — угнетённо отвечал Вадим, которого всё больше уязвлял тон Лайта. Тот достал из кармана записную книжку, авторучку, по всем правилам приступая к допросу. Наглая самоуверенность врага вызвала в Нежине злость, ту злость, которая, не боясь ни пытки, ни смерти, позволяет совершать человеку такое, чего он никогда и не подозревал в себе.
— Давно работаешь в Главуране?
— Два года.
— Добыча урана в этом году превышает прошлый год?
— Этого я не знаю.
— Не увиливай! — ткнул его кулаком в грудь Волков.
— Не знаю! — повторил Нежин. Решимость его всё возрастала.
— С каких заводов идут документы по урану?
— Это мне совсем неизвестно, — твёрдо сказал Нежин, чувствуя, что все меньше боится человека в кресле.
— Врёшь! — Волков вскочил с кресла. — Для других шпионишь! Будину всё говоришь! А мне ничего! — Он выхватил из бумажника три расписки. — Читай! — и поднёс фонарь к лицу своей жертвы.
Рефлекторно взяв расписки, Нежин вскинулся, словно ужаленный. На бумаге его собственной рукой было написано:
«Сегодня, 27 июня, я, Нежин Вадим Александрович, совершенно добровольно изложил Будину Н. Н. крайне секретные данные по работе спецгруппы Главурана, получив за это 2 000 (две тысячи) рублей, в чём даю настоящую расписку.
В. Нежин».
Теперь уже не было сомнений, что Будин — шпион. Вадим смутно помнил, как писал что-то Будину, сидя у него в гостях и выпив перед этим необычайно горького вина. Его мозг, отравленный тогда абулином, средством временно лишающим человека воли, не мог восстановить потом содержание расписок. И сейчас они в руках врага!
— Таких расписок ты дал три штуки, — Волков внимательно наблюдал за гаммой переживаний Нежина. — На, читай! — и он протянул ещё два розовых листка.
Пот выступил на лбу Вадима. Сердце его то замирало, то давало бешеные рывки.
Немного выждав, Волков примирительно заговорил:
— Теперь уж поздно. Лучше говори всё, тогда выйдешь живым, да и озолочу я тебя. — Он покровительственно похлопал Нежина по плечу.
— Урана, конечно, в этом году добыли больше? Вспомни, на сколько процентов, — Волков протянул Вадиму плитку шоколада.
— Подкрепись.
— Этого я знать не могу, — не шевельнулся Нежин. — Через меня проходят лишь крупицы учёта.
— Кому ж тогда знать?!
Нежин молчал.
— Вошь тифозная! — тяжело поднялся Волков.
Он туго стянул ноги Нежина верёвкой и продёрнул её сквозь кольцо в потолке камеры.
— Скажешь? Не скажешь? — несколько раз повторил шпион. И, потеряв терпение, резко дёрнул за конец верёвки.
Нежин повис вниз головой, весь натянувшись, как струна. С этой секунды до тех пор, пока он мог что-либо чувствовать, Вадим сквозь все муки пронёс то великое, что нежданно родилось в его душе.
35. Камера 40
Тёмной облачной ночью к высокому кирпичному забору тюрьмы с чёрным полукругом ворот, подъехала автомашина. Когда она очутилась во внутреннем дворе, охранники выпустили из неё трёх людей. Один из них, высокий в светлом пальто, был бледен тем нездоровым цветом гриба из подполья, который говорил о нарушении функций организма. Он сутулился, плечи его обвисли. Ноги человек переставлял тяжело, сгибая их сначала в коленях, затем чуть падая вперед, так что временами спутники брали его под руки.
И хотя ему был прочитан приказ об аресте, и он машинально расписался на ордере, до сознания человека ещё не доходило то, что с ним произошло.
В полное нарушение тюремных правил его не обыскали, не опросили, не произвели записей в учётную карточку, не провели в баню и не переодели, а сразу отвели на второй этаж в камеру № 40.
Язин приказал охранять этого человека самым тщательным образом, и поэтому Кривцов и Сергеев, два работника БОРа, вошли вместе с ним в четырёхместную камеру.
Вскоре больной лежал под одеялом.
Только сейчас он, видимо, понял, где находится. Посмотрев на толстую решётку окна, на людей, сидевших рядом, он испуганно расширил тёмные глаза и попытался приподняться на локтях.
— Воды! — едва слышно попросил он и, запрокинув голову, упал на подушку.
Сергеев постучал о круглый глазок железной двери.
— Просят воды, — распорядился он, и вахтёр кинулся выполнять.
Приказ начальника тюрьмы говорил, что любая просьба из камеры 40 должна быть удовлетворена немедленно.
Поздно ночью Язин сидел в кабинете, размышляя, зачем Волков на долгие часы уединяется в тайной пещере. Уже в который раз полковник сравнивал отпечатки пальцев, приведённые Шустовым из Верхнего Камыша, и отпечатки пальцев Волкова, добытые из его избы. Они полностью совпадали.
В том, что Волков — замаскированный иностранный разведчик, Язин был убеждён незыблемо. Но связан ли он с Главураном? Не угодила ли в сети БОРа посторонняя рыба? Слежка за Будиным убеждала в обратном.
Представляя, как Шустов в ледяной воде полз по узкому каменному горлу, Язин испытывал гордость за своих скромных помощников.