Страница 59 из 64
Когда она направилась в сторону беседки, солнце опустилось почти до линии горизонта, и весь окружающий мир начал готовиться к сумеркам, – краски потускнели, тени начали вытеснять свет. Она убеждала себя, что эта их встреча ничего не значит; что она просто окажет ему услугу, забрав его письмо, чтобы незаметно оставить конверт на столе в холле и позже вместе со всеми выразить удивление. И, вероятно, это действительно мелочь. Она не собиралась снова набрасываться на него; в своей последней страстной попытке она испила столь большую чашу унижения, что этого хватило бы на всю ее жизнь. И Томас ни единым жестом не дал ей понять, что хочет продолжения их романа. Не теперь, когда он потерял Уиндхэм.
Он был чертовски горд. Она пришла к выводу, что это следствие его образа жизни, – образа жизни одного из двадцати самых могущественных людей в стране. Она могла бы вырвать свое сердце из груди и подарить ему, могла бы сказать, что будет любить его до последнего вздоха, и он все равно откажется от нее.
Ради ее же блага.
В этом и заключался весь ужас. Он сказал бы, что это для ее же блага, что она достойна лучшего.
Как будто для нее когда–либо имели значение его титул и богатство! Если бы все это произошло в прошлом месяце, до того их разговора, до их поцелуя.
Она бы не страдала.
О, она почувствовала бы себя сконфуженной, вернувшись в Лондон. Но, наверняка, нашлись бы многие, заявившие, что она счастливо отделалась, поскольку не вышла за него замуж до того, как он потерял титул. И она знала себе цену. Она была достаточно привлекательна, умна (но – спасибо тебе, мама – не слишком умна), хорошо обеспечена, и она была дочерью графа. Она не задержалась бы на ярмарке невест.
Все это было бы вполне реально, если бы она не влюбилась в него.
В него. Не в титул, не в замок. В него самого.
Но он никогда не поймет этого.
Она обхватила себя руками, спасаясь от вечерней прохлады, и торопливо пересекла лужайку. Она сделала большой круг, опасаясь, что кто–нибудь может заметить ее из окна гостиной. Ей пришла в голову мысль, что она научилась мастерски красться вокруг этого дома.
В этом было что–то забавное.
Или, на худой конец, ироничное.
А возможно, просто грустное.
Беседка была уже близко, в сумеречном свете были видны ее белые очертания. Еще минута, и она…
– Амелия.
– Ой! – от неожиданности она даже подпрыгнула. – Святые небеса, Томас, ты напугал меня.
Он криво улыбнулся.
– Ты не ждала меня?
– Не здесь. – До беседки все еще было достаточно много ярдов.
– Мои извинения. Я увидел тебя, и мне показалось невежливым не дать тебе знать, что я рядом.
– Нет, конечно, я только… – Она перевела дыхание и прижала руку к груди. – Мое сердце все еще не может успокоиться.
На какое–то мгновение воцарилась тишина, затем она продлилась еще на один миг.
И еще на один.
Это было ужасно. Она чувствовала пустоту и неловкость, и все те эмоции, что, казалось, уже давно остались позади, в прошлом, до того, как она узнала его настоящего. В том прошлом, когда он был герцогом, а она – его счастливой невестой. И им нечего было сказать друг другу.
– Вот, возьми, пожалуйста. – Он протянул ей клочок бумаги, сложенный и заклеенный воском. Затем он отдал ей свое кольцо с печаткой. – Я собирался запечатать его, – сказал он, – но затем подумал…
Она взглянула на кольцо, украшенное гербом Уиндхэмов.
– Это так нелепо и странно.
– Чертовски верно.
Она коснулась пальцами воска. Там, где должна была быть вмятина от печати, было гладко и пусто. Она подняла глаза и попыталась улыбнуться.
– Возможно, я подарю тебе еще. На твой день рождения.
– Новое кольцо?
О Боже, все вышло совсем неправильно.
– Нет, конечно, нет. – Она смущенно прочистила горло и пробормотала: – Это было бы слишком бесцеремонно.
Он подождал, затем слегка наклонил голову, чтобы дать понять, что все еще ждет от нее объяснения, что же она имела в виду.
– Печать. Для сургуча, – пояснила она, ненавидя интонации собственного голоса. Всего три слова, но они звучали так жалко. Так глупо и нервно. – Тебе все равно нужна будет печать для писем.
Он казался заинтригованным.
– А какой рисунок ты выберешь?
– Я не знаю. – Она снова взглянула на кольцо, затем для сохранности положила его в карман. – У тебя есть девиз?
Он покачал головой.
– А ты хочешь?
– Ты хочешь придумать мне девиз?
Она прыснула:
– О, не искушай меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать, что могу придумать что–нибудь более умное, чем «Mors œrumnarum requies».
Он приподнял бровь в попытке перевести услышанное.
– Смерть – это отдых от бед, – просветила она его.
Он засмеялся.
– Это геральдический девиз Уиллоуби, – добавила она, закатывая глаза, – со времен Плантагенетов.
– Мои сожаления.
– С другой стороны, мы доживаем до глубокой старости.
Довольная собой, она продолжила:
– Уверена, страдая при этом от артрита, одышки, хромоты.
– Не забудь еще про подагру.
– Там мило с твоей стороны напомнить мне об этом. – Она снова закатила глаза, а затем взглянула на него с любопытством. – Какой девиз у Кэвендишей?
– Sola nobilitus virtas.
– Sola nobili – она сдалась. – Моя латынь сильно хромает.
– Добродетель – единственное достоинство.
– Ох, – вздрогнула она, – как это нелепо.
– Да, не так ли?
Она не нашлась, что ответить. Очевидно, он тоже не знал, что сказать. Она неловко улыбнулась.
– Ладно. Хорошо. – Помахала письмом. – Я позабочусь об этом.
– Спасибо.
– Тогда, до свидания.
– До свидания.
Она повернулась, чтобы уйти, затем остановилась и обернулась назад, приподняв письмо до уровня плеч.
– Как я понимаю, ты не планируешь присоединиться к нам в Кловерхилле?
– Нет. Вряд ли из меня получится хороший собеседник.
Она коротко кивнула ему в ответ, ее губы выдавили неловкую, сдержанную улыбку. Рука с письмом опустилась, она понимала, что должна уйти. И даже попыталась, она действительно уже почти сделала шаг, по крайней мере, думала о том, чтобы его сделать, как вдруг…
– Там все написано, – сказал он.
– Прошу прощения? – Она даже слегка задержала дыхание, но, кажется, он не заметил.
– В письме, – пояснил он. – Я изложил свои намерения. Для Джека.
– Конечно, – кивнула она, стараясь не думать, насколько отрывистым получилось движение. – Уверена, ты все охватил.
– Добросовестен во всем, – буркнул он.
– Твой новый девиз? – она задержала дыхание, радуясь, что нашла новую тему для разговора. Она не хотела прощаться. Если она уйдет, это будет конец, разве не так?
Он вежливо улыбнулся и чуть кивнул.
– Буду с нетерпением ждать от тебя подарка.
– Тогда мы еще увидимся? – О, проклятье. Проклятье, проклятье, проклятье. Она не хотела, чтобы это прозвучало как вопрос. Это должно было быть утверждением, сухим и спокойным. И конечно, ей не следовало произносить это таким дрожащим, полным волнения и надежды голосом.
– Уверен в этом.
Она кивнула.
Он поклонился.
Они стояли все там же. И смотрели друг на друга.
И затем…
С ее губ…
Совершенно глупо…
– Я люблю тебя!
О Боже.
О Боже, о Боже, о Боже, о Боже. Как это вырвалось? Она не должна была говорить это. Это не должно было звучать так отчаянно. И ему не следовало смотреть на нее так, словно у нее вдруг выросли рожки. А ей не следовало дрожать, а следовало дышать и, – о великий Боже, – она сейчас заплачет, потому что она так несчастна…
Она вскинула руки. Сжала их. – Я должна идти!
Она побежала. О, проклятье, проклятье. Она обронила письмо.
Она кинулась назад.
– Прости. – Схватила конверт. И посмотрела на Томаса.
О, это была ошибка. Поскольку теперь она уже не могла молчать, словно ее рот вознамерился этим вечером превратить ее в полную идиотку. – Мне так жаль. Я не должна была говорить эти слова. Я не, ну, я не должна была. И я… я… – Она открыла рот, но ее горло сжалось, и она подумала, что уже не может больше дышать, но затем, наконец–то, с ужасающим трудом у нее вырвалось: