Шут

– Пожалуйста, госпожа, мне нужно...

Один из стражников попытался остановить девушку:

– Госпожа отдыхает.

– Мне нужно!

В ней все кипело. Герцог вернулся только поздним вечером, но сейчас Эмили даже не думала о нем – ее мысли занимала Анна. Анна, ее госпожа. Анна, которой она служила. Анна, преступившая черту, отделяющую добро от зла.

С самого утра она думала, ломала голову и молилась, но так и не нашла ответа на вопрос: что делать? Эмили понимала, что и сама преступила черту, когда помогла Хью. Помогла человеку, убившему одного из людей герцога. Уже за одно это ей грозила тюрьма. Снова и снова девушка спрашивала себя: "Если ты пересекла черту, готова ли идти дальше и потерять все? Лишиться семейного благословения, положения при дворе. Имени..." И каждый раз сама же себе отвечала: "А разве ты могла поступить иначе?"

Она толкнула дверь.

Девятилетний сын герцогини, Уильям, уже одетый для прогулки, собирался уходить, и Анна, увидев Эмили, поспешила выпроводить его.

– Иди, иди. Отец ждет тебя, сынок. Добудь для меня приз.

– Хорошо, мама, – крикнул мальчик, выбегая.

Анна, несмотря на поздний час, еще не встала.

– Вы больны, моя госпожа? – спросила Эмили.

– Судя по тому, как вы ворвались в мою спальню, вас вряд ли заботит мое здоровье, – сердито сказала герцогиня.

– Вы ошибаетесь, госпожа. Я и пришла только для того, чтобы обсудить с вами кое-что, касающееся непосредственно вас.

– Обсудить... – Анна вздохнула. – Могу предположить, что предметом обсуждения будет ваш протеже, этот шут, этот глупец...

– Да, он шут. Да, глупец. Но вся его глупость в том, что он поверил вам, госпожа. Как и я.

– Вот как. Значит, речь пойдет не о нем. Понятно. Но мы с вами...

– Вы поступили с ним не по справедливости, госпожа. Вы обошлись с ним жестоко и бесчестно. И тем самым оскорбили меня.

– Я оскорбила вас? – Анна презрительно рассмеялась. – Вашего Хью разыскивают за убийство. Он преступник. Его ищут в двух герцогствах и скоро найдут. А когда найдут, повесят на площади.

Эмили побледнела.

– Я слышу ваш голос, госпожа, но эти слова не могут принадлежать вам. Вы были мне все равно что мать. Что же стало с вами? Что стало с женщиной, не боявшейся выступать против мужа? С той, которая в его отсутствие сумела проявить и твердость, и благородство духа?

– Уходите, дитя мое. Пожалуйста, уходите. Не пытайтесь наставлять меня в том, чего сами не понимаете.

– Мне достаточно того, что я знаю. Ваши люди разграбили его деревню. Они убили его сына, похитили и бросили в тюрьму его жену. Она умерла. Здесь, в вашей темнице. И вы знали об этом.

– Знала? Откуда? Откуда мне было знать, что какая-то грязная шлюха, которую держат здесь за решеткой, на самом деле жена вашего шута? Тафуры не подчиняются мне. Только мой муж имеет над ними какую-то власть. Я понятия не имею, откуда они взялись и какие безумства творят здесь.

Их взгляды встретились.

– Их безумства отныне на вашей совести, госпожа, – твердо произнесла Эмили.

– Уходите! – воскликнула герцогиня. – Неужели вы думаете, что если бы я знала, кто такой на самом деле этот шут, он был бы сейчас на свободе? Неужели вы думаете, что я упустила бы того, кого мы все давно и тщетно ищем? Да он уже давно висел бы на площади или гнил в тюрьме со своей женой.

– Вы ищете Хью? – Эмили непонимающе уставилась на герцогиню. – Но зачем?

– Потому что ваш шут владеет величайшим сокровищем всего христианского мира и сам не догадывается об этом.

– Каким сокровищем? У него ничего нет. Вы лишили его всего.

– Уходите! – Анна откинулась на подушки. – И уносите с собой ваше понятие о справедливости, добре и зле и прочую чушь. Все то, из-за чего вы сбежали как от своего отца, так и от предназначенной вам судьбы. Ступайте, Эмили!

В порыве злости герцогиня вскочила с постели и...

– О Боже, что это? – вырвалось у девушки.

Правую сторону лица Анны украшал багровый синяк. Другие покрывали шею и плечи.

– Не подходите.

Герцогиня упала на подушки.

– Пожалуйста, госпожа, не отворачивайтесь от меня. Откуда эти синяки?

Анна тяжело вздохнула.

– У каждого своя тюрьма, дитя мое. Хотите увидеть – смотрите!

Эмили охнула и, подбежав к лежащей на кровати женщине, села рядом с ней и обняла за плечи.

– Это сделал Стефен?

– Да, дитя мое. И это та самая правда, сторонницей которой вы так отважно себя провозглашаете. Правда женщины.

Глава 82

Первым делом я поднялся на холм, где покоился в могиле мой сын, Филипп.

Я опустился на колени и перекрестился.

– Твоя мать, Филипп... Перед смертью она говорила о тебе. – Я сел на землю. – Мой дорогой, мой милый сын...

Я не знал, что искали те ублюдки. Они хотели забрать то, чего у меня определенно не было. То, из-за чего умерли самые близкие, самые дорогие люди на свете.

Я разгреб землю и достал безделушки, которые принес с собой из Святой земли.

Позолоченная шкатулка для благовоний, купленная в Константинополе. Как я радовался, покупая ее. Как был уверен, что вернусь домой с богатством и во славе. И чем все обернулось...

Нико, Робер, Софи... все они умерли. Слезы навернулись на глаза, и я не стал их вытирать.

Ножны с инкрустацией и загадочной надписью... Я нашел их на горном перевале. Золотой крестик из церкви в Антиохии. И это – сокровища? И это то, что навлекло на меня страшное проклятие? Если я верну их им, неужели наш город оставят в покое?

К боли утраты добавилась злость.

– Неужели это все из-за вас? – крикнул я. – Неужели из-за вас умерли моя жена и сын?

Я схватил крест и швырнул его в траву. Безделушки! Мелочь! Разве стоите вы того, что я потерял?

В памяти всплыли вдруг последние слова Софи. Не отдавай им то, что они ищут.

Что, Софи, что они ищут? Чего я не должен им отдавать?

Обхватив голову руками, я сидел на могиле Филиппа и плакал.

– Что ты хотела мне сказать, Софи? Что я не должен отдавать?

Я не знаю, сколько часов просидел там. Приближался вечер, когда я наконец поднялся, положил все на место, засыпал сверху землей и, вздохнув, попрощался с сыном.

Не отдавай им то, что они ищут.

Хорошо, Софи, я ничего им не отдам.

Потому что и сам не знаю, что им нужно.

Глава 83

Лето уступило место осени, и я понемногу втянулся в привычную жизнь деревни.

Дело у меня было.

Я продолжил то, что начал Мэттью. Днем таскал тяжелые бревна, ставил на место, поднимал, сбивал, а с наступлением темноты отправлялся спать в лачугу Одо, где мы все – сам кузнец, его жена, двое детей и я – ютились в одной-единственной комнатушке.

Мало-помалу городок возрождался, оживал. Крестьяне готовились убирать урожай. Разрушенные жилища латали, крыши покрывали соломой, дыры закладывали камнями, стены замазывали глиной. С наступлением осени на рынке появлялось все больше приезжих, а приезжие оставляли деньги. За деньги покупались продукты и одежда. В домах и на улице все чаще слышался смех, люди уже заглядывали вперед, думали о будущем.

Что касается меня, то я стал в городке чем-то вроде героя. Мои рассказы о выступлениях перед двором в Трейле и схватке с рыцарем Норкроссом сделались частью местного фольклора. Детишки хватали меня за руку. "Покажи фокус, Хью. Расскажи, как ты выбрался из цепей". И я рассказывал о походе и далеких землях, развлекал их нехитрыми трюками, доставал бусинки из ушей и кувыркался. Их смех заживлял мне душу. Да, воистину – смех лечит. То был великий урок, который я постиг, будучи шутом.

А еще я оплакивал мою дорогую Софи. Каждый вечер, перед закатом, я поднимался на холм, с которого открывался вид на всю деревню, и подолгу сидел у могилы сына. Я разговаривал с Софи, словно и она покоилась вместе с ним. Рассказывал, как идет строительство, как люди помогают мне, делился новостями.