Древнее сказание

— Когда гром, ударив в гнездо, истребит в нем не все живущее, то, что и целым осталось, само себя доконает… Когда судьба захочет покончить с семьей, с каким-нибудь родом, брат убивает брата, дети встают на родного отца… Без тризны полегли среди поля… Вороны расклюют тела… Ветер кости их разнесет, память о них скроется в землю…

XXVIII

Окончив необходимые приготовления для похода на поморцев, Пяст велел запереть всех пленных в башне, единственно уцелевшей от недавнего княжеского погрома. В ней представлялось удобнее за ними следить. По дворам кметов о пленных некому было заботиться, притом же случалось довольно часто, что, даже и крепко связанные, они легко избавлялись от пут, уходили в леса к своим, приводя их потом по знакомой дороге.

Людек, сын Виша, отправил в башню и немца Хенго, которого до тех пор держал при себе. Хенго, несколько раз посещавший эти края, знавший почти всех кметов, вымолил у сопровождавших его людей позволение сперва заглянуть к Пясту, в надежде добиться помилования. Очень уж ему не хотелось отправляться на Гоплу, чтоб там попасть в башню. Ловкий, пронырливый немец рассчитывал, что ему удастся как-нибудь избежать общей участи.

Когда связанный Хенго предстал перед князем, то, упав ему в ноги, стал жаловаться, говоря, что все его обижают, что не по своей вине был он схвачен тогда с поморцами, что дороги он им не указывал.

— Я ни с кем не вел никогда войны, врагов у меня нет, — продолжал он с притворной скромностью. — Жена у меня была из вашего рода и говорила вашим наречием. Мое дело — торговля, обмен, заработок, я служу людям, боюсь войны, а теперь я лишился всего имущества, обнищал окончательно… Сжалься, князь милостивый, надо мною…

Выслушав жалобу Хенго, Пяст спокойно ему отвечал, что война имеет свои права, что страна должна защищаться и заботиться о своей безопасности.

— Если б тебя теперь отпустить на свободу, — прибавил князь, — а ты на пути повстречался бы с немцами, поневоле пришлось бы тебе подробно им все рассказать, что у нас происходит… открыть нашу тайну… Поэтому лучше пока тебе оставаться с нами, подождать окончания войны…

Хенго просил, чтоб его по крайности не запирали в темницу, где ужасно трудно безвинно сидеть; он умолял, чтоб его, хоть и связанного, но оставили на свободе, заставляя работать.

Немец так искренно плакал и притворялся невинным, что ему удалось смягчить сердце Пяста. Старик позволил ему остаться у себя в доме, требуя от него лишь клятвы во имя Бога, Которому поклонялся Хенго. Немец сложил пальцы в виде креста и поклялся в том, что не убежит.

На следующий же день жалкий этот военнопленный принялся за любимое дело; нашел он в своих лохмотьях кольца и ножики и стал предлагать их всем встречным в обмен за другие предметы.

Никто не обращал на это внимания. Бежать он, действительно, и не думал, даже напротив, он всюду являлся, где только было много народа, пользуясь всяким случаем рассказать, что жена его одной крови с полянами, говорит на их языке, что у него есть и сын от нее. Вот на таких-то данных он и основывал право считать себя другом полян. О кашубах с поморцами вспоминал не иначе, как с бранью, приписывая им всевозможнейшие пороки, в особенности же страсть к грабежам и убийствам. Мало-помалу народ стал к нему привыкать, тем более, что никто лучше Хенго не умел оттачивать и чинить ножи.

Разный люд обращался к нему то с тем, то с другим, и каждому он угождал, не споря притом о плате, будь то хоть шкурка ягненка.

Однажды, в то время, когда Хенго работал, к Пясту явился Добек за приказаниями. Добек сейчас же узнал рыжего немца, а заметив его искусство, начал выражать сожаление, что не имеет под рукой такого слуги, так как дома набралось у него множество всяких вещей, которых не знает он как и поправить.

— Вот и не к чему было меня тогда от себя отпускать! — улыбнулся лукаво Хенго. — А теперь разве что князь, по милости, взявши клятву, позволит мне ехать с тобой… Иначе придется тебе поискать другого работника…

Все так и устроили: Добек уверил князя, что будет иметь неослабный надзор за пленником, Хенго заставили повторить его прежнюю клятву, после чего уже Пяст без труда согласился на временную отлучку немца. Хенго посадили на лошадь за одним из Добековых слуг, и, таким образом, вскоре он очутился в новой для него обстановке.

Добек вел жизнь совершенно иную, чем все прочие кметы. С детства зародилась в нем страсть к войне, и хотя у него было чрезвычайно много земли, лично он ею не занимался. Ведали это дело особо приставленные к тому влодари, бортники, слуги, сам же он исключительно жизнью пользовался. Он не был женат, хотя женщин у него было и много. По его приказанию они обязаны были плясать и петь, чтобы тем развлекать своего повелителя.

В поле за зверем или в походе устать казалось ему немыслимым, зато уж дома он только и делал, что целые дни лежал у огня или на траве под деревьями. Полная чаша всегда стояла возле него, а женщины поочередно должны были или сказки рассказывать, или петь ему песни. И такой образ жизни иногда подолгу тянулся. Потом он вдруг вскакивал на коня, мчался в лес, по несколько дней кряду охотился и ни разу домой не заглядывал. Тут ему и голод, и холод, все нипочем; он тогда и грязной воды напьется, и закусит, чем попало…

Незаменимый в сражении, при стремительном натиске, для сидячего дела он совсем не годился.

И при всем том Добек отличался чрезвычайной хитростью; он умел до поры до времени казаться каким ему было выгодней, все разузнать и только тогда начать действовать. Впрочем, об этом, кроме ближайших слуг, никто не подозревал.

Хенго тщательно принялся его изучать, и ему уже казалось, что он далеко продвинулся в знании особенностей своего господина.

Службу Хенго начал с того, что усердно взялся за работу. Чистил, чинил, оттачивал всевозможные железные вещи. Весь хлам, лежавший в сарае, он быстро привел в порядок. А через несколько дней по своем прибытии, хоть и ломаным языком, но умел так смешить и забавлять своего господина, что тот частенько-таки приказывал его приводить к себе. При случае Хенго описывал Добеку жизнь других народов; говорил, что не все люди так живут, как поляне, что воины, женщины иначе одеваются, что господам на чужбине живется гораздо лучше, чем здесь.

— Иная, привольная жизнь у нас, — так начинал Хенго. — Таким бы людям, как твоя милость, только там бы и жить… Здесь трудно живется, голод не редкость, враги нападают, войны почти беспрестанные, люди уходят в лес, здесь только и есть, что земля, вода да лес… Здесь и живут-то все, словно равные, — нет господ, рабов очень мало. Князь и тот власти большой не имеет, а у нас каждый воин — себе господин!.. Королевские, царские замки так и блестят от золота, серебра, самоцветных каменьев; палаты все каменные… большие, богатые…

Добек позволял ему говорить что только на ум взбредет, даже сам поощрял его.

— Ну, продолжай, — говорил он, — я слушаю с удовольствием.

— Люди у нас не живут, точно звери в лесах, а напротив, строят рядом дома, вблизи королевских замков… Дома все большущие, высокие, светлые… Храмы Божий громадные да блестящие. Иначе пьют и едят, нежели здесь… А женщины, те так наряжаются, что и самих себя в красоте превосходят… Если бы увидел ты города-то наши, ты бы крикнул от удивления! Притом же у нас, что ни вздумают, все из камня устроят!..

О чем бы не рассказывал Хенго, он все облекал в такие яркие краски, что Добек вскрикивал поминутно, с трудом удерживаясь на месте, глаза его так и горели от любопытства. А когда Хенго начал описывать, как у них рыцари одеваются, что за блестящее вооружение носят они, и затем перешел к красоте иностранных женщин — Добека так и тянуло в эти благодатные земли.

Он утешал себя тем, что раньше или позже все подобные чудеса заведутся и у полян, как вдруг у него родился невольный вопрос: с какой это стати немец хвалил ему свою родину? Причина должна же быть непременно!..