Вацлав Дворжецкий – династия

– Отец не суетился по поводу реабилитации. Ему незачем было об этом заботиться. По второй судимости отца реабилитировали в 1956 году. А в 1992-м пришло письмо, в которое была вложена справка, что Дворжецкий Вацлав Иванович, 1910 года рождения, осужденный 20 августа 1930 года… реабилитирован на основании пересмотра его дела. Судебное постановление отменено, а дело прекращено за отсутствием состава преступления. Таким образом, отцу сняли его первую судимость. А в день смерти пришли деньги. Компенсация. Что-то около двадцати пяти тысяч – по тем временам смешные деньги! Так оценили моральный ущерб, нанесенный Вацлаву Дворжецкому. Но на почте мне их не дали, потому что получатель – отец – уже умер.

К этой бумаге о своей реабилитации отец отнесся безразлично. Это только в плохом кино: «Ах!.. Наконец свершилось правосудие!» Жизнь уже прожита – как можно отнестись к этому? Как отнестись к тому, что погибли миллионы, а некоторые до сих пор хотят, чтобы коммунисты пришли к власти! Как вообще тянется рука выводить на избирательном листке: «Зюганов»! Может быть, он прекрасный человек, но он – коммунист, и этим все сказано.

Отец был человеком кипучего гражданского темперамента. Он даже баллотировался в депутаты!.. Ему всегда было небезразлично, в какой стране мы живем, кто у руля, куда идем… Но опять-таки это была тоже своего рода актерская увлеченность.

– С кем он дружил, общался?

– Друзей у отца было много. Прежде всего – компания, в которую входили режиссеры, консерваторские преподаватели, врачи, ученые… Отец часто ездил на рыбалку с бывшим милиционером. Ему было интересно общаться с разными людьми.

Мне не всё нравилось из его увлечений. Например, я не любил ездить в сад, копаться в земле, ухаживать за деревьями, за пчелами – я ненавидел всё это. А отец, искренне любя садоводство и пчеловодство, пытался привить и мне эту любовь – от этого я ненавидел сад и несчастных пчел еще больше. Он мне «советовал», считал, что если этим увлечен, то и мне также должно нравиться.

– Были ли у вас семейные конфликты?

– Семья, дом у нас были самыми обычными. Были и хлопанья дверями. Уходили в разные комнаты. Но через пятнадцать минут или полчаса отец мог выйти как ни в чем не бывало и разговаривать легко и непринужденно. Конфликты между мной и отцом всегда разрешала мать – она выполняла функцию «лечь на амбразуру». Ни разу в жизни я не слышал, чтобы мать с отцом выясняли отношения на повышенных тонах. Они находили способ все оговорить тихо и спокойно, прежде всего, я думаю, чтобы не волновать и не пугать меня. Это большое счастье – иметь таких родителей.

В конце августа мы с матерью куда-то ездили. Возвращаемся домой… А отец в это время должен был быть на рыбалке. И на подходе к нашему подъезду видим такую картину: отец, обвязанный чем-то белым вокруг поясницы и держась за нее, стоит и неторопливо разговаривает с соседями с пятого этажа. Что такое? Что за маскарад?.. Подходим ближе: «Что случилось?» Он поворачивается к нам: «Я, наверное, три ребра сломал». Мать тут же отвезла его в больницу, где сделали рентген.

Что произошло? Он приехал на рыбалку, за сто километров от города. Пошел погулять по крутому берегу, держась за размытые корни деревьев. И вот один из них оторвался, и отец, скатившись вниз, упал спиной на нос лодки. Ощущение такое же, словно бьют под дых и ты, согнувшись, не можешь ни вздохнуть, ни разогнуться… Ведь это чудо, что он не повредил себе позвоночник. Сломанных ребер на самом деле оказалось четыре. Но что сделал отец? Отдышавшись, он порвал простыню (на рыбалку приехал с ночевкой), обмотал себя, закрепив позвоночник в одном положении, установил кинокамеру на лодку, заснял себя, собрал все шмотки, сел в машину, проехал сто километров до дома, поставил машину в гараж и пешком дошел до подъезда.

Прошло месяцев пять – всё вроде зажило. Зима. Отец отправился на подледный лов, на мормышку. Я прихожу из школы и вижу: на кухне валяется табуретка, рядом с плитой, внизу, около ведра стоит «чекушка» из-под водки, у отца дверь в комнату закрыта. Первая горькая мысль, которая у меня возникла от увиденной картины: напился (чего никогда не бывало)! Оказалось, что отец провалился под лед. Кое-как выбрался – одежда-то (полушубок, толстый свитер, теплое белье, сапоги) становится чугунной, когда намокает… Пешком, мокрый добрался до магазина, купил чекушку водки. Пришел домой, выпил её, залез в горячую ванну – и спать. Наутро даже не чихнул. Через пару дней я услышал вялое: «Что-то там побаливает». Пошел сделал рентген – а ребра с предыдущей рыбалки к тому времени еще не срослись.

– Вацлав Янович рассказывал о своих душевных потрясениях?

– Однажды я услышал такую историю. Когда отцу было года четыре, родители подарили ему огромную очень красивую коробку конфет. Он стоял около забора, а мимо проходила девочка, и он протянул ей эту коробку. Она протянула к ней руки, а он р-р-раз – и дернул эту коробку обратно к себе. Девочка заплакала, и мама ее увела. Потом зарыдал он. Затем долго искали эту девочку, но не нашли.

Я знаю, что отцу было очень больно, когда они поссорились с Таней, моей сестрой. Почему поссорились – семейные дела.

Людям зачастую свойственно воспринимать дела давно минувшие не такими, какими они были, а какими хотелось, чтобы они были. И если, например, два-три человека начинают описывать какой-нибудь яркий эпизод, они делают это по-разному, а иногда эти воспоминания прямо противоположны. И начинается спор. Нине я в таких случаях говорю: «Уйди. Это мы не обсуждаем, потому что это бессмысленно – спорить, как это было… Тебе так нужно? Всё, пусть будет так». У меня есть такие родственники, которые любят вспоминать былое, но каждый делает это по-своему, и желать согласия в этом случае просто безумие. Я сразу прекращаю эти разговоры и со всем соглашаюсь, потому что никогда не удастся доказать, что ты не верблюд. А вот отец любил такие вещи, он говорил матери: «В следующий раз я буду за тобою записывать! А потом тебе это буду показывать!»

По-видимому, из-за подобного же бреда, высказанного Таней, и поссорились. Отец очень обиделся, они не разговаривали лет шесть.

Врачи отмерили Тане жизни лет на двадцать пять. У нее было очень маленькое, почти детское сердце… Таня прожила 48 лет. Я помню, как она сначала принимала таблеточку нитроглицерина, а потом закуривала сигаретку… Нитроглицерин – сигаретка. Но она держалась.

Мать Тани была вольнонаемной, и отец познакомился с ней во время второй отсидки. Таня родилась в 1946 году. К нам в Горький Таня приехала в 1962-м, когда мне было два года, а до этого жила в Кишиневе. У Таниной мамы было заболевание крови (поэтому она рано умерла), а сама Таня родилась с пороком сердца. Отец увидел Таню впервые, когда ей было уже лет семь, хотя и до этого помогал им. Ее тетка и разыскала своей племяннице отца. До этого Таня по отчеству была Васильевной. Официально у нее не было отца. В Горьком она окончила школу, институт, вышла замуж, потом жила в Ленинграде.

– А Владислав?

– Его мать, Таисия Владимировна Рэй, была балериной, руководила танцевальными коллективами, преподавала в студии при Омском ТЮЗе.

Влад недолго жил с отцом. Он родился и вырос в Омске, два последних класса школы жил с моими родителями в Саратове. Потом в Омске закончил медучилище, студию при Омском ТЮЗе, работал в омском театре, а в Москву переехал после «Бега». Приезжал в Горький, в гости. «Семейные предания» хранят такую забавную историю: когда я родился, Владик прислал отцу телеграмму с текстом: «Я слышал – у вас опять ребенок?»

Они с отцом были резкие. Оба похожи в своей непохожести. Каждый из них был самостоятельной и грандиозной личностью – а такие всегда одиноки. Никогда, ни разу не было сказано отцом, что Влад – хороший артист.

Отец вообще не считал Владика артистом, потому что, по его мнению, артист тот, кто играет в театре. Кино – это фактура, глаза, поворот, любил он говорить.