Амазонка пустыни

Теперь выходит земледелец в поле и видит: нива его мала, и нужно много работы, чтобы прокормить с нее и себя, и свою семью. И он говорит: поле мое мало, и не стоит в нем работать. Лучше я ничего не буду делать, нежели обрабатывать четверть десятины. И когда на-станет время жатвы, ему нечего собрать, и он умирает с голоду.

Из века в век существовала династия Императоров. И сын видел то, что делает отец, и знал, что нужно делать. Он знал, что лучше отрубить одну голову преступнику, нежели уничтожить потом целое селение, и он брал на себя смерть людей…

Но пришли люди и сказали: все люди братья, и все равны, и нет преступников, и нет праведников, и они пу-стили преступников. И заколебались слабые души. И восторжествовала зависть, жадность и злоба, и люди броси-лись убивать друг друга, чтобы овладеть имуществом богатых.

И земля покрылась потоками крови…

Фудутун замолк и прислушался. Чей-то резкий го-лос раздавался в соседней комнате. Двери фанзы вне-запно распахнулись, и в нее вошел большими шагами, звеня шпорами, привязанными к ботфортам, среднего роста коренастый китаец. Он был в круглой фуражке французского образца, черной, расшитой по донышку золотым тонким шнуром, и с тремя золотыми галунами по околышу. Серо-желтая куртка с карманами была застегнута большими гладкими золотыми пуговицами. На ней были колодка с четырьмя орденами, золотой ак-сельбант и золотые русские генеральские погоны. Чер-ные рейтузы с золотым широким лампасом были за-правлены в высокие сапоги. Из-под куртки на поясной портупее висела прямая сабля в железных ножнах. Лицо его было круглое, с выразительными злыми гла-зами под густыми черными бровями, и небольшие усы торчали пучком над губой. Косы не было, но волосы были коротко острижены.

При его входе Фен-ты-мин встал и низко присел. Иван Павлович узнал в вошедшем начальника реформи-рованных войск генерал-лейтенанта Ян-цзе-лина, встал и поклонился ему, как знакомому. Ян-цзе-лин не обратил на него внимания.

Только старый мандарин и Фанни остались на своих местах.

Фанни с любопытством смотрела то на вошедшего, похожего на японца, генерала, то на старого мандарина.

Ян-цзе-лин бросил несколько властных слов фуду-туну. Ни один мускул на старом лице не дрогнул. Фуду-тун ответил тихими спокойными фразами, и каждая фра-за его взрывала Ян-цзе-лина. Он гневно посмотрел на Фанни и на Ивана Павловича, пожал плечами и так же стремительно вышел. И когда шаги его тяжелых сапог замолкли в соседней комнате, старый мандарин загово-рил снова, и в его словах послышались еще большая го-речь и скорбь.

Временами его речь становилась так тиха, что Фен-ты-мин приподнимался с места, чтобы прислушиваться. Но лицо по-прежнему было мертво, и порой Фанни ка-залось, что она находится не в ямыне перед живым губернатором, а в музее восковых фигур, перед говорящей куклой.

— Мудрость они заменили грубостью, — продолжал говорить фудутун, — и отсутствие знаний скрывают не допускающим возражений тоном голоса. Они провозгласили свободу и начали с того, что стали гнать и не давать жить старым слугам Императрицы и наполняют ими тюрьмы. Они провозгласили равенство и оделись петухами, чтобы выделиться из толпы, и потребовали себе кон-вой слуг и прихлебателей. Они провозгласили братство и стали притеснять богатых купцов и уничтожать тысяча-ми тех, кто с ними не был согласен. Все обман!

Что хорошего в том, что старый маньчьжур-побе-дитель стал равен китайцу покоренному, что древние монголы, владевшие некогда всем миром, стали подоб-ны молодым мусульманам, пришедшим с запада, и гру-бым дунганам. Они слили в один пестрый флаг желтый, красный, белый, зеленый и синий и залили кровью до-лину Ян-се-кианга, реки мира, и Пей-хо, владычицы Китая.

Он приходил, этот новый человек, поторопить меня

очистить для него этот священный дом Императоров.

Он не постеснялся ворваться ко мне, когда у меня сидели гости. Он с презрением относится к приличиям, которыми так гордится Китай.

Своею грубостью он прикрывает свое ничтожество и жесткими манерами и громким голосом — свое неве-жество.

Сын мой, я вызвал тебя, чтобы сказать тебе, что они отобрали твои деньги и уничтожили наш договор на зо-лотоносные земли.

Сын мой и русский друг мой, потому что я всю жизнь ценил и любил русских, я позвал тебя, чтобы ты был свидетелем того, как уходит к небу старый Китай, вытесняемый новым… Передай об этом своему генералу, которого я уважаю, как брата.

Вот близится солнце к закату, и новые люди хотят завладеть старым ямынем. Они думают, что тени тысяч мандаринов, губернаторов старой крепости позволят им это сделать?

Уже целую неделю перевозили порох из склада в под-валы ямыня, и там его достаточно. Вот зайдет солнце, и раздастся взрыв, равного которому не было и не будет во всем свете. Он отдастся в далекой Кульдже, и русские в Джаркенте услышат его, и пусть узнают, что это погиб старый Китай.

Посмотри, русский друг, и запомни, что в старом Китае были величие и гордость, и знай, что люди, кото-рые так умеют умирать, умели и жить и были достойны править народом. Но когда солдат поднесет фитиль к шну-ру — беги дальше. Беги на свой русский пост к моему дру-гу, офицеру Красильникову, потому что небо подымется и земля разверзнется, и старый Китай не оставит камня на камне Китаю новому, забывшему заветы предков.

Ни одна нота не изменилась в голосе фудутуна, и он ничем не показал волнения. Замкнулись уста, и велича-вое спокойствие стянуло лицо в маску, застывшую, как у мертвеца.

Фен-ты-мин сказал, что аудиенция окончена.

Он предложил выйти во двор, усадил Ивана Павло-вича и Фанни на мраморную скамью под громадным каштаном, против главной фанзы, и просил подождать до заката солнца.

Совершалось что-то страшное, таинственное и не-обычное.

Величие совершающегося захватило Ивана Павлови-ча и Фанни, и молча, подавленные, не отдавая себе отче-та в том, что происходит, они покорно сели на старую скамью и стали ждать, что же будет дальше…

XXXVII

Наступал тихий вечер. Зеленело бледное зимнее небо, на котором не было ни облака.

Из двери главной фанзы губернаторского дома потя-нулась медленная, молчаливая процессия.

Двенадцать старых солдат в прекрасном одеянии, в шапочках, верхи которых были покрыты алыми нитка-ми, с трудом вытащили громадный тяжелый гроб, в кото-ром среди шелков и бумажных цветов лежал покойник. Темное лицо и руки почти истлели от времени. Его поста-вили посредине и приподняли верх гроба так, что весь по-койник был хорошо виден.

Сзади слуги несли резные кресла. И можно было подумать, что готовятся снять на фотографию страш-ную семейную группу во главе с умершим родоначаль-ником.

Медленно и важно вышел фудутун в том самом парад-ном одеянии, в котором он принимал Ивана Павловича. За ним шло шесть старых солдат-палачей с большими мечами на плечах.

Фудутун сел в кресло рядом с гробом. Ковыляя на изуродованных, точно козьих, ножках, в синем, тканном золотом халате, с искусственной высо-кой прической седых волос, заткнутых длинными булав-ками с бабочками из серебра, вышла старая женщина, жена фудутуна, и села рядом с мужем.

За ней вышло еще семь женщин, молодых, с накра-шенными щеками и черными волосами, и старых, седых, с худыми темно-коричневыми лицами. Маленькие дети шли за ними. Других вынесли и посадили тут же. Это были дети, внуки и правнуки фудутуна.

Важный и величественный, вышел почтенный Фен-ты-мин, и за ним его миловидная, приветливая жена, зна-комая Ивану Павловичу.

Сзади устанавливались старики чиновники, офицеры, солдаты, слуги и служанки, все в лучших одеждах, и груп-па росла и ширилась и достигала уже трехсот человек.

Тут были все только старые чиновники и письмово-дители, тут были офицеры, сорок лет служившие в конвое фудутуна, седые и дряхлые. Молодежь отсутствовала. Бе-лые прозрачные, золотые, белые матовые шарики млад-ших чинов, розовые матовые и малиновые, как рубин, шарики старших были на их шапках.