Амазонка пустыни

Она свободная такая. Да и то, во хмелю были… Да… За-тащил он ее к себе, значит, и заперся. Ну, мне какое дело. Наутро, слышу, кричит. Бежим. Идрис и я. Дверь запер-та. «Ломай!» — орет, а сам рыдает. Что за притча… Взло-мали… Темно. Журчит что-то, запах нехороший. Ровно как скотину зарезали. Ну, зажгли ночники. Представи-лась же нам картинка! Маленькая темная фанза. На ши-роком кане матрас и тряпье китайское набросано в беспо-рядке. В стене ниша. И так чуть отблескивает на ней бронзовый Будда. Василек у стенки лежит лицом к стене и весь трясется и орет. А с края она. Мертвая. Черные волосы в две косы разделаны, рубашка вся в крови, рука в крови по локоть, глаза выпучены, нож уронила на ко-вер, а живот весь раскрыт, и кишки на землю ползут и еще трепещут, как живые… От такой картины и не Васильку испугаться. Ну, вытащили мы его. Только шум уже вы-шел. Хозяева узнали. Не скроешь. Не схоронишь. Ну, и пошла, брат, баталия. Кабы не Идрис да киргизы, заре-зали бы всех нас. Прискакал тифангуань с солдатами. Что крика было! Ей-Богу, до самой ночи в темноте, как демо-ны, дрались и орали. Уже ночью так голодного в кло-повник бросили. А где — и не знаем. Искали, допытыва-ли, ничего не нашли. Да и нам-то тут боязно стало хо-дить. Народ на нас волками смотрит.

— Ах, Гараська, Гараська! Вместо того, чтобы удер-жать, направить…

— По-пьяному, брат, делу. Ничего с ним тогда не столкуешь.

— Ну, вот что… Сегодня ночью ты и весь его кара-ван с лошадьми выходите за город. Приспособьте носил-ки на двух лошадях. Я, Идрис и Порох пойдем его добы-вать.

— И я, — тихо сказала Фанни.

— Зачем?

— Мне так страшно без вас.

Иван Павлович посмотрел на нее. Она побледнела, и тревога и страх светились в ее глазах. Ивану Павлови-чу стало страшно оставлять ее одну, хотя бы с Гараськой и казаками. Все вспоминался Кольджат, где он ее оставил, и вышло хуже. И Иван Павлович согласился взять ее с со-бой.

XXVI

— Капитана! Капитана…

Кто-то нерешительно дергал за ногу Ивана Павлови-ча. Он так крепко заснул после похода, после волнений, после всех этих разговоров. В фанзе было темно. В дверях стоял хозяин-китаец с ночником, тускло мигавшим у не-го в руке, а дунганин-солдат, обнаженный до пояса, бу-дил Ивана Павловича.

Пора.

Иван Павлович встал и принялся будить Пороха и Идриса.

Дверь в соседнюю каморку приоткрылась, и Фанни вышла к Ивану Павловичу. Она не спала, лицо у нее было бледное, глаза обведены большими темными кругами, веки стали коричневыми, черные зрачки горели больным лихорадочным огнем. Винтовка висела на плече, боль-шой нож — на поясе. Обмявшийся за дорогу армячок облегал ее тело мягкими складками. Из-под кабардин-ской шапки выбились развившиеся волосы, висящие не локонами, а прядками… У нее был больной вид.

— Вам нездоровится, Фанни? — спросил Иван Пав-лович.

— Нет. Я отлично себя чувствую. Но я так потрясе-на. Мне так стыдно за русское имя.

— Приключение, — чуть улыбаясь, сказал Иван Пав-лович.

— Ну, какое же это приключение! Просто свинство одно. А как вы думаете, дядя Ваня, он жив?

— Будем надеяться. Но перенес бедный Василий Иванович, должно быть, немало ужасов. Ну что же, По-рох, готовы? Веревку взяли? Клубок белых ниток есть?

— Все готово.

— Фанни, это я вас попрошу. Нам нужна на всякий случай Ариаднина нить. В этом мраке мы можем заблу-диться и потеряться. Я попрошу вас закрепить эту нитку у ворот нашего постоялого двора и, не выпуская мотка из рук, разматывать его постепенно. Не надо забывать, что тифангуаню очень будет выгодно, если мы запоздаем, чтобы проявить свое полицейское усердие и тогда — мы все пропали… Итак, все готово? Идрис, носилки у тебя? Ну, с Богом.

Кромешный мрак окутал их, едва они вышли из по-лосы мутного света, бросаемого бумажным фонарем чо-фана. Это не был мрак ночи, это был мрак пещеры, мрак дома глухой воробьиной ночью с наглухо закрытыми ставнями. Мрак выдвигался перед путниками, как стена, и инстинктивно они вытягивали вперед руки, чтобы не наткнуться на что-либо. Нигде не светилось ни одно окно, не горел фонарь, не видно было ночника пешехода. В од-ном месте, в углублении, за деревянной решеткой была открытая кумирня. Тонкие душистые свечки, воткнутые в горку песка, догорая, тлели. Их красные огоньки отра-зились в бронзе какого-то бога, и ужасное лицо с громад-ными выпученными глазами и всклокоченной бородой показалось живым. Нервная дрожь потрясла Фанни.

Это был кошмар, полный ужасов, какие только мо-жет придумать расстроенный и больной мозг. Они шли гуськом. Впереди — дунганин, за ним — Идрис, потом — Порох, Иван Павлович и последней — Фанни, медленно разматывая клубок. Их шаги гулко и глухо раздавались по убитой земле в тишине черной ночи. Иногда кто-либо терял впереди идущих. Слышался сзади робкий голос: «Где вы?» — «Здесь, здесь», — отвечали несколько голо-сов, шаги стихали и отставшие наталкивались на нервно дышащих людей. Было душно. Иногда останавливались, чтобы перевести дыхание. В сырой духоте ручьи пота стремились по лицам. Обтирались платками, и белые платки чуть определялись во мраке. Стояли у стен таин-ственных спящих домов и, казалось, слышали мерное дыхание и храп их обитателей. Точно спустились в цар-ство мертвых, в город могил, полных ожившими мертве-цами. Дома-пещеры были склепами, и жутко было ду-мать, что земля может обвалиться и всех засыпать. Судя по тому, что дорога все время спускалась, что нигде не было видно отдушин, углублялись в землю. Много раз поворачивали то направо, то налево. Попалась под ноги собака. Она не залаяла, но сама испугалась и метнулась в сторону.

Сколько шли? Казалось, что долго, но, судя по тому, что ноги не устали и клубка было размотано меньше по-ловины, прошли не так далеко.

Вдали замаячил мутно-желтый свет фонаря. Точно кто шел навстречу. Невольно схватились за винтовки, но скоро разобрали, что свет был на месте. Подошли к нему. На длинной, косо воткнутой в землю жерди висел четы-рехугольный фонарь из промасленной бумаги. В нем тус-кло горел ночник. При неясном свете его стали видны две совершенно голые фигуры китайских солдат. Они разме-тались в беспокойном бредовом сне, который дает опиум, и что-то бормотали. Ружья были брошены, валялись ма-ленькие трубочки, погасшие лампочки, коробочки с опи-умом. Все было, как обещал тифангуань.

— Здесь, — сказал, останавливаясь, дунганин и, по-молчав, добавил: — Ченна.

Все стояли, не зная, что предпринять. Ничего не было видно.

Дунганин показал на землю в трех шагах от себя и еще настойчивее проговорил свое «ченна» — «деньги».

Порох отошел к указываемому месту и сказал: «В земле окно, закрытое решеткой». Иван Павлович стал доставать деньги.

Идрис с Порохом взялись за края решетки и потяну-ли их. Она подалась. Иван Павлович пришел к ним на помощь, заложили петлей веревку и дружными усилия-ми вырвали решетку вместе с рамой из каменного осно-вания. Пахнуло смрадом нечистот, теплой сыростью по-греба.

— Василий Иванович, — окликнул вполголоса Иван Павлович, — вы здесь?

Молчание.

Идрис нагнулся над ямой.

— Господина, а господина. Это я, Идрис, твой ин-гуш. Господина!..

Где-то глубоко послышался тихий шелест и слабые стоны.

— Василий Иванович! Это я, Иван Павлович Тока-рев, офицер с Кольджатского поста.

Стоны стали сильнее. Послышались плач и рыдания.

— Василий Иванович, Васенька, — снова загово-рил Иван Павлович, — откликнитесь, отзовитесь, вы ли это?

— Да… это… я… Был… я… теперь нет, — раздалось неясно из ямы.

— Василий Иванович, мы вам спустим веревку. Мо-жете ли вы обвязать себя ею, и мы вас вытащим.

— Не… понимаю.

Иван Павлович повторил.

— Нет… Не могу… Она душит меня…

— Кто она?

— Эта… китаянка… Она опутала меня своими кишками… душит. Как жжет, как жжет!.. Пить.

— Он в бреду, — проговорил Иван Павлович. — Придется спуститься кому-либо из нас, привязать его, а потом остаться и дождаться петли снова.