Largo

— О, Господи! — вздохнул один из понятых. Оба разом перекрестились.

Следователь строго посмотрел на них.

— Дальше — цель убийства: — обезкровление жертвы. Раны наносились в особо кровоточивые, но не убойные места. В висок, где много артерий, под мышку, и лишь потом в сердечную область. Раны наносились или специальным инструментом, или сапожною швайкою с обломанным и заостренным, как нож концом. Наносило их лицо, знакомое, но не очень, с анатомией человека. Наносило торопясь, вероятно волнуясь, но рукою твердой и умелой… Вот все, что сказало нам это тело несчастного мальчика! Вы, коллеги, согласны со мною?

— Во всем, господин профессор…

— Тогда что же… К погребению?

— Я распорядился оставить его здесь, — сказал Лысенко, — до ночи. Ночью мы его брали из могилы, ночью положим его и обратно. А то, знаете…

— Ваше дело. Что же, можно идти. Протокол подписан?

— Да, все готово, — сказал Лысенко. — Понятые, вы свободны, благодарю вас.

— Не на чем, — мрачно буркнул понятой — и оба первыми выскочили из анатомического театра.

— Теперь, — говорили они, — в байну, да пропариться следовает… А то провоняли насквозь…

Яков Кронидович вышел вместе с Аполоновым и Лысенко. Пружанов остался со сторожем собрать банки.

На широкой аллее чернозем блистал синью… По сторонам земля выпирала зеленые стебли и листья. Фиалка стыдливо клонила лиловую головку между круглых морщинистых листков. Громко и весело шумел за садом город и звонки трамваев, гудки автомобилей, скрежет рельсов, цоканье копыт и треск колес по мостовой сливались в торжественный гимн кипучей городской жизни.

XVI

Аполонов уехал в отпуск. Яков Кронидович заменил его в анатомическом театре и в университете. Он был занят, но в своих занятиях он не забывал почему-то ставшего ему милым мальчика Ванюшу Лыщинского. Он следил за делом по газетам, а газеты были полны им. Точно не правительственные власти, не судебное ведомство, не следователи и прокуроры вели его, а газеты с их руководящими передовыми статьями, с их специальными корреспондентами и репортерами.

Заключение экспертов возымело свое действие, и следственные власти арестовали, не предъявляя еще определенного обвинения, служащего на кирпичном заводе еврея Менделя Дреллиса. Этим убийство было признано ритуальным.

По городу усилилась молва: — мальчика замучили жиды.

И как-то сразу заговорили о погроме. Заговорили газеты и интеллигенция.

"Нельзя этого допустить": — "погром будет!"

Город был спокоен. «Начальство» какие-то меры принимало. Яков Кронидович стал встречать в городе проезжавших по двое казаков-уральцев на маленьких плотных большеголовых киргизских лошадках.

Город, толпа, народ молчали. Они ждали суда и правосудия и они в него верили. Волновалась «интеллигенция», которая ни правительству, ни правосудию не верила. Она разжигала страсти. Она горячо вступилась за Дреллиса и за еврейский народ.

Редакция большой прогрессивной газеты, находившейся в еврейских руках, присяжный поверенный Вырголин, какие-то "пострадавшие за правду" социалисты-революционеры и рядом с ними выгнанные со службы за подлоги полицейские сыщики, уличные девки и воры Энского подполья — трогательно объединились в поисках настоящего убийцы. Они вторгались в чужие жилища, производили обыски, расспросы, выемки, открыто печатали о своей работе, — и власть молчала. Официальное следствие велось медленно и нерешительно. Власть отступила перед наскоком «общественности» в лице жидовской прессы, адвокатов, репортеров и социалистов. Она будто рада была отмахнуться от тяжелого дела, и проходили недели — а следователь не потрудился еще осмотреть место, где был найден Ванюшин труп и где, возможно, было совершено и само преступление. Он был занят. Ему было некогда. Ему нужно было допросить сотни лиц, названных печатью. Версия следовала за версией. Они были невероятно грубы и неправдоподобны, но следствие хваталось за них, и теряло время на распутывание их. Яков Кронидович, читая газеты, только плечами пожимал. Хватались за самые невероятные предположения для того, чтобы обойти единственное верное: — мальчика убили жиды.

Газеты писали, что мальчика убила его мать — вампир, источившая его кровь, чтобы овладеть несуществующими Ванюшиными капиталами. Несчастную, богобоязненную женщину, обезумевшую от горя после потери любимого сына, хватали и арестовывали под шумное одобрение печати. И когда оказывалось, что никак нельзя ни в чем ее обвинить — ее отпускали и сейчас же создавали новую версию.

Мальчика замучили и источили его кровь воры. Эти воры, боявшиеся, что мальчик их выдаст, в то же время безбоязненно рассказывали добровольным сыщикам, что они слышали в доме телеграфного чиновника Чапуры возню и стоны, что они видели там тело, завернутое в ковер, видели подозрительный сверток в ванне. Точно в бульварном романе, в следствии появлялась девица, разговаривавшая с человеком в маске, среди белого дня прогуливавшимся по людным улицам Энска! Сыщики, «шмары», «подсевайлы» — все стали дорогими и милыми для печати, потому что они помогали мутить воду и сбивали следствие с верного пути.

Наконец явилась еще новая версия: — мальчика убила полиция "под жидов", чтобы устроить погром.

Яков Кронидович получил в эти дни письмо от Стасского.

… "Полюбуйтесь, — писал ему "первый ум России", — "что вы наделали своею ненужною экспертизою. И вы увидите, что так просто это вам не пройдет. Вы пострадаете за это, и через вас пострадают и невинные, близкие вам люди. Вы разожгли страсти всего мира. И огонь опалит вас за это"…

Яков Кронидович задумывался над всем тем, свидетелем чего он был. Сам вышедший из недр народа, сын священника, он твердо знал, что народ жаждал и алкал правды. Он верил, что эту правду должно дать ему «начальство». И, если не оно, то общество, интеллигенция, «студенты», социалисты являются защитниками народа и хранителями правды. "И что будет", — думал Яков Кронидович, — "если народ поймет, что в угоду еврейскому капиталу власть — начальство — отступило, а общество — передовая интеллигенция старалась обелить еврейское изуверство и равнодушно закрыло глаза на муки христианского мальчика и на Русское горе его матери, потерявшей сына. Правды нигде не было… Вот где таились семена погрома — уже не только еврейского, но погрома власти, погрома всей интеллигенции".

В эти дни Яков Кронидович стал часто проводить время в обществе своего племянника по материнской линии Васи Ветютнева, студента-юриста, «белоподкладочника» со значком, при шпаге, члена монархической организации "Двуглавый Орел".

Со всею жаждою молодой неиспорченной души Вася искал правды. Он знал почти наизусть Библию, он изучал Талмуд и Каббалу и старался найти разгадку кровавого убийства другими путями.

Своим молодым задором он увлекал за собою Якова Кронидовича.

XVII

Свободные часы Яков Кронидович бродил с Васей по городу. Он не знал Энска — Вася родился и вырос в нем. Вася показывал Якову Кронидовичу остатки церкви, построенной по преданию еще святою Ольгой. Яков Кронидович смотрел на замшелую, щербатую развалину высокой стены, сложенной из плоских землистых кирпичей. Он ходил с Васей любоваться на новый величественный белый храм о пяти среброглавых куполах, стоявший одиноко посредине площади, — где большие деревья, окружавшие его, казались маленьким кустарником. Он вспоминал рисунки знаменитой мечети в Агре Индийской — "мечты в мраморе" — и она не была красивее этого храма. Они смотрели на роспись его внутри, на Боговдохновенные иконы работы Васнецова и на изображение св. Ольги и св. Владимира с большими «византийскими» глазами. Гордостью билось сердце Якова Кронидовича от великой старины Русской, так прекрасно изображенной современным Русским талантом.

Часто и много говорили о деле Дреллиса. Яков Кронидович, знавший Васю маленьким мальчиком, когда Вася приезжал в Петербург, был удивлен и обрадован, увидев вполне сложившегося молодого человека со стойкими твердыми убеждениями. Яков Кронидович рассказал Васе о Стасском, о предупреждениях его и о его угрозах. Он посмеялся над ним.