Largo

Этот мальчик учился в Духовном училище. У него были свои радости, свои забавы. Он сам смастерил себе ружьецо и ходил за порохом на завод Русакова. Он там играл с детьми. Для близких своих он был тем «солнышком», что освещало их бедную, серую изо дня в день жизнь. Какой-то изувер для страшных таинственных целей убил его. И весь просвещенный мир стал на защиту убийцы — только потому, что тот еврей. Из далекой Америки, — что ей до убитого где-то в Энске в "черте оседлости" христианского мальчика Ванюши, — могущественный еврей Шифф, глава масонов, грозит России и ее Императору! Золотом задушу, если будет погром. И поджала хвосты от жидовского окрика общественность, Стасский пугает мистическими карами Якову Кронидовичу и всем, кто прикоснется к этому делу, даже самому Императору. Не трогайте этого дела! Что вам этот мальчик! Он Русский и его гибель все равно, что гибель комара. Он — жертва таинственному еврейскому богу, а вы — молчите!

"Не буду молчать — что бы там ни было, а найду правду, ибо народу нужна правда. Бог правду любит".

— Ну-те-с, — сказал Яков Кронидович, обращаясь к Лысенке, — что в этом трупе интересует следствие?

— Следствию, господа эксперты, важно установить момент убийства, то есть день и час его совершения. Орудие убийства. Сколько человек совершало преступление. Место, где оно совершено, то есть, в доме, в комнате, или в ином месте. Труп обнаружен случайно в пещере в сидячем положении. Пещера и особенно вход в нее так тесны, что туда и один человек мог пройти лишь с трудом. Значит — если вы признаете, что убивало двое, или больше — его убили не в пещере и, наконец, если возможно, господа эксперты, определите мотивы убийства. В запальчивости и раздражении, или в необходимости, или с садическими целями?…

— На все эти вопросы, я надеюсь, — сказал Яков Кронидович, — наука даст вам совершенно точный ответ. Разрешите нам приступить к осмотру и вторичному вскрытию убитого, и я бы просил дать нам осмотреть и одежду, в которой был найден убитый мальчик.

— Пожалуйста, — сказал Лысенко.

Пружанов ловким движением раскрыл швы грудной и брюшной полостей и сквозь разошедшуюся кожу показались землисто-серые и розоватые комки желудка, кишок, легких и сердца.

Понятые отшатнулись в ужасе. Могильный запах гниения стал гуще и противнее.

XV

Яков Кронидович с Аполоновым возились над трупом, Пружанов за столиком порывисто, протокольно писал то, что они ему диктовали. В светлой зале анатомического театра было тихо. Прозвучат громко сказанные слова диктовки, отдадутся эхом о голые стены и смолкнут. И слышно, как скрипит по бумаге перо протоколиста. Потом мягко, противным мокрым звуком шлепнут вынутые внутренности и скрипнет разрезаемая ткань. Кто-нибудь из понятых тяжело вздохнет. Зашепчутся Аполонов с Яковом Кронидовичем.

— Борщ… конечно борщ, постный борщ… Видите куски бурака и не переваренного картофеля… Чувствуете: — даже пахнет борщем… Пишите: — желудок средней величины. Слизистая оболочка его однообразно-грязна, буровато-желтого цвета… Стенки желудка средней толщины, мягки, повреждений слизистой оболочки и стенок не замечается… Содержимое желудка… В особой банке за печатью участкового врача… Около четверти стакана темно-серой пищевой смеси… В ней частицы бурака и картофеля… Не переваренные…

Опять молчание. Все трое — врачи и следователь, нагнувшись, осматривали труп. Понятым было за ними не видно трупа, и только зеленые пятки торчали между белых халатов и чуть шевелились точно живые.

— Тринадцать, — сказал громко Яков Кронидович.

— По-моему, коллега, четырнадцать, смотрите вот это…

— Это вместе с этим, вы понимаете, он колол режущим инструментом и попал на жилку — видите вена, скользнуло и разорвало кожу, будто два ранения, а удар один. Вы как, Михаил Степанович, полагаете?

Лысенко нагнулся и стал рассматривать голову мальчика и считать темные точки ранений, рассеянные по его виску.

— Тринадцать, — насчитал он. — Нет, пожалуй, четырнадцать.

— Спросим понятых. Пожалуйте сюда… Не бойтесь… Сколько ранений на правом виске?

Понятые испуганно мялись около тела:

— Тринадцать, — сказал один.

— Двенадцать, — сказал другой… Или… четырнадцать…

— Считайте лучше.

— Тринадцать… Тринадцать…

— Будем описывать каждое отдельно, — сказал Яков Кронидович. — Пишите, коллега: — на голове, при переходе лобной в теменную область, почти на границе волосистой части, имеются две слегка полулунных ссадины по три миллиметра длиною, без кровоподтеков…

Яков Кронидович диктовал подробное описание головы, изредка спрашивая у Аполонова:- «так»? Тот молча кивал головою.

— При переходе теменной в затылочную область, на три поперечных пальца сзади от темени, имеются три щелевидных поранения кожи, из которых два расположены сзади, проникающих через всю толщу кожи, а одно, расположенное спереди, представляется лишь ссаднением глубоким; от этого ссаднения второе щелевидное ранение отстоит на один сантиметр… Вы не знаете, Михаил Степанович, фотография трупа имеется?

— Как-же… При деле…Снято сыскной полицией…Яков Кронидович кончил диктовку наружных повреждений.

— Как думаете, коллега, если мы в присутствии господина следователя и понятых вырежем куски кожи с ранениями и препарируем их для предъявления на суде?

— Это будет отлично.

— Тогда и все спорные вопросы можно будет доказать на суде.

— Совершенно верно, коллега.

— Коллега, — обратился Яков Кронидович к прозектору, — когда кончите писать, мы с вами сделаем необходимые выемки. Ну-с — дальше… Вернемся к сердцу. Теперь оно должно нам досказать то, что достаточно полно и ясно сказали эти раны. Околосердечная сорочка почти по всей поверхности пропитана кровоизлияниями. На передней поверхности левого желудка сердца, в средней его части, в расстоянии полусантиметра от борозды имеется щелевидное ранение, длиною три миллиметра, окруженное кровоизлиянием… Крови в сердце найдено менее чайной ложки… Так-с…

Медленно, тягуче и нудно тянулись часы. Солнце стояло над фонарем и заливало труп светом, смягченным занавесками. Понятые задыхались. Они два раза выходили. Их лица позеленели, глаза блуждали. Наконец, после полудня, с телом покончили и сторож небрежно и грубо вкладывал вынутые внутренности обратно в труп, а прозектор кривой иглой зашивал грудь и живот.

Яков Кронидович с Аполоновым осматривали детскую расшитую по вороту и по краям черными и красными нитками рубашку, покрытую темно-бурыми каплями и потоками крови, черные «казенного» сукна штаны, с прилипшими к ним кусками глины, размоченной когда-то в крови.

— Хотя у меня и нет сомнений, — говорил Яков Кронидович, — что глина эта размочена именно кровью, однако, я попрошу вас доставить мне пробы для химического исследования. Так как кровь густеет быстро, то размочить глину она могла только там, где она была пролита, то есть на месте убийства.

Прозектор, складывал в банки неровные лоскуты дряблой, зеленоватой, склизкой человеческой кожи и опечатывал снова банки с содержимым желудка, сердца и кишок. Солнечные лучи перебрались на гроб, куда небрежно сбросили ненужное больше тело мальчика. Яков Кронидович курил частыми затяжками толстую папиросу и помахивая ею перед носом, чтобы отогнать запах разложения, отчетливо и громко говорил:

— Ну-с, я вам могу ответить на все ваши вопросы. Убийство совершено через три-четыре часа после того, как убитый съел борщ. Ибо он найден еще не переваренным в твердых своих частях… Убийство совершено не в комнате… Во всяком случае — или на воздухе, или в таком помещении, где много глины… Убийство совершали по крайней мере два, а вероятно больше — несколько человек. Это показывает характер ранений, то, что мальчика душили, зажимая ему рот, на верхней губе ссадины от надавливания на зубы, его держали в стоячем положении, он оборонялся… Один человек все это сделать и наносить раны не мог. Убийство совершено мучительным образом. До потери сознания мальчик мучился около пятнадцати, двадцати минут.