Страница 12 из 22
— Хо-хо, это за что ж, интересно, его хватали? — Алексей оживился, даже отложил недоеденный кусок. — Вот ведь: ворчите на нас, что, мол, только об одном и думаем, а сами любым случаем попользоваться…
— Умолкни, охальник! — Анна ухватила Алексея за нос и принялась поворачивать его голову туда-сюда. — Вот за это хватали, вот за это! А тебе, лишь бы непотребство какое придумать!
— Ой! Отпусти, Анюта! — гнусаво заблеял Алексей. — Отломаешь, страшнее Бурея стану!
— Вот и ладно, молодухи засматриваться перестанут!
— Собака на сене! Сама не гам и другим не дам…
— Это я-то? — Анна попыталась возмущенно подбочениться, но лежа получилось плохо. — Да! Я такая! И только попробуй у меня… Ай! Лешка… бесстыжий! Ле-о-о-ш… Ле… о-ох, мамочки…
— Фу! Все усы в квасе вымочил… — Анна бормотала неразборчиво, уткнувшись лицом в подушку. — Куда полотенце-то задевалось?
— Какое полотенце? Погоди, я вроде на чем-то лежу… — Алексей закопошился на постели. — А! Вот оно… ой, и кабанятина здесь…
— Угу… вот и пускай такого в дом… под крыльцом тебе ночевать… укрой меня, холодно что-то…
Алексей накрыл Анну и заботливо подоткнул одеяло.
— Спи, Медвянушка…
— Не-а… обними меня… не так, вот сюда… бороду с шеи убери… щекотно…
— Спи, не капризничай… вот я тебя сейчас за ушком поцелую…
— Ай! Усы мокрые!
— Да я же утерся!
— Утерся он… все равно мокрые!
Попробовала бы Анна вести себя так днем… даже наедине… но сейчас ей дозволялось все, и она об этом прекрасно знала. Ночная кукушка… люди зря говорить не станут!
— Леш, я тебе не досказала…
— Завтра расскажешь, давай-ка, спи.
— Ну да! Завтра! Как усвищешь с утра своих убивцев мелких гонять… вечером придешь потный, злой, лошадьми провонявший… то ли дело сегодня — после баньки…
— Где та банька? — Алексей сокрушенно вздохнул. — Весь зад в сале кабаньем…
— Хи-хи-хи… сейчас на пол соскользнешь!
— Хихикалка… только что, вроде как засыпала…
— Ага! А ты с усами мокрыми…
— Ладно… рассказывай.
— Ну, слушай. Помирились, значит Агей с Корнеем… Агей еще долго прожил, даже дождался, пока Михайла родится, а помер плохо. Зимой где-то в дебрях его лесовики убили, даже тела не нашли. Жалели-то его все, сотник все-таки, хотя кто-то может и притворялся, а вот Бурей радовался! Как-то выхлебал чуть не ведро хмельного, да принялся орать, что мол жаль тела не нашли, а то бы сходил, да на могилку Агея и помочился бы. И тут Добродея возьми да и напророчь ему: «Вернется Бешеный Лис, не быть тебе живу!». Кто ж тогда подумать мог, что Мишаню тоже Бешеным Лисом прозовут?
— Да ты что?! — Алексей рывком сел на потели. — А Корней-то… да этого урода убивать сразу же надо было! Да я его сам…
— Ты про силу Настены узнать хотел? — в голосе Анны исчез даже намек на сонливость. — Вот и знай: неприкосновенен Мишаня для Бурея по слову Настены!
— Как так?
— А вот так! Одно дело то, что Настена его выходила, считай вынянчила — говорить по-людски научила, нрав свой дикий в узде держать… да много всего, недаром же он ее матушкой кличет, хоть и старше по возрасту. И совсем другое дело, что Бурей, даже если сам не хочет, Настене все равно подчиняется беспрекословно… были случаи. Не от ума это Буреевского, не от благодарности, а от силы ее ведовской! И еще… я с Нинеей разговаривала, когда Мишаня у нее лосем побитый лежал… Знаешь, что она сказала? Настена с Буреем такое сотворила, что не только сама Нинея не смогла бы, но даже и не знает, кто бы еще так смог! Она в его душе чернущей солнечный уголок устроила!
— Да ну… — Алексей недоверчиво покачал головой. — Не бывает такого!
— Бывает, Лешенька, бывает. И поселила в этом солнечном уголке Юлькин образ. Бурей с Юлькой тетешкается, Ягодкой зовет, всякие вкусности, да подарки таскает. Настена, правда, не все позволяет принимать, что б не избаловал девку, но… Ты, вообще, можешь себе представить Бурея ласковым, улыбающимся, сюсюкающим?
Алексея так поразили последние слова Анны, что вместо ответа, он издал горлом какой-то булькающий звук.
— Не можешь? Вот и я не поверила бы, если б сама не видала. А теперь скажи: могу ли я, при таких раскладах, осмелиться хоть какой-то вред Юльке нанести? Понял, да? Так что, не Юлька ошиблась, а сама Настена ошибается — не надо меня ни от чего предостерегать… только на самого Мишаню и надежда…
— Ну, вы, бабы… Погоди! Как это на самого Мишаню?
— А вот так! — Анна, казалось бы не изменила позу, почти и не шевельнулась, но сейчас это была уже не женщина, уютно укутанная руками любимого мужчины, а опасный зверь, припавший к земле перед прыжком. — Знаешь, что он мне недавно сказал? «Все-то вы, женщины про нас знаете, кроме одного: почему мы одних любим, а на других женимся?» — Мурлыкающие нотки в голосе Анны ничуть не обманули Алексея, знал он такое «мурлыканье». — Юльку-то он любит… любит, я вижу, а вот жениться… Против воли его даже Настена не заставит — Юлька не позволит!
— Д… Кхе! Да что ж это у вас в Ратном творится-то? С виду все тихо-мирно, а как вникнешь… даже Нинея не может… обалдеть!
— А чему тут удивляться-то? — Анна, все с той же кошачьей грацией потянулась, выскользнувшая из-под одеяла рука напряглась и пальцы на ней скрючились наподобие когтей. — Нинея на волхву выучилась, а Настена с Юлькой ведуньями родились. Настена пятое колено, Юлька шестое. То, чему Нинее годами учиться приходилось, у них в крови от рождения.
— Тебе-то откуда знать? Можно подумать, ты сама ведунья…
— Ну… мало ли… — Пламя свечи на секунду отразилось в глазах Анны, и рука Алексея, как бы сама по себе, дернулась сотворить крестное знамение. Еле удержался. — Да не пугайся ты, не знаю я ничего такого… так — понемножечку…
— А я и не…
— Ага, а то я не вижу!
— Итить твою… — Алексей снова еле сдержал, но теперь уже не руку, а язык.
— Одного я только понять не могу, Лешенька: откуда у Мишани все это? Что-то не верится, что про «любим, да женимся» он в книгах у отца Михаила вычитал.
— Ну, не скажи, Медвянушка, в Писании про все есть… если не впрямую, то в толковании. А уж про всякие свадьбы, да женитьбы… Что-нибудь такое: «И взошел он в шатер ее, и познал ее. И отверз Господь чрево ее, и зачала она, и родила…».
— И чье же чрево Михайла отверз? Не Юлькино, я точно знаю!
— Да не Михайла, а Господь! — Алексей, заговорив о Святом Писании, вдруг почувствовал себя так, словно выбрался из зыбучего болота на твердую землю, к тому же и Анна снова, непостижимым образом, обратилась в обычную женщину. — Знаешь, Анюта, вышел у нас, однажды, спор. Я ж говорил, что был в моей ватаге болгарин расстрига. Так вот: поспорили мои удальцы с ним. Он говорит, что в Писании на любой случай пример найти можно… ну, конечно, не на мелочь какую-нибудь, вроде, как правильно кашу варить, или заплату на портки пришивать, а что-то серьезное. А они взялись какой-нибудь случай измыслить, чтобы такого примера не нашлось. И знаешь, не смогли! Или впрямую, или через истолкование, обязательно есть! Уж как они старались, и так, и эдак, такое придумывали, что и в жизни не бывает… Месяца полтора у нас такие благочестивые беседы шли, а потом болгарина убили. Э-э… Да! Так что, Михайла, если с умом…
— А про любовь там что-нибудь есть? — Анна поймала ладонь Алексея и втянула ее к себе под одеяло.
— Да сколько хо… Гм… а то ты сама не знаешь!
— Не-а, не знаю, расскажи, Лешенька.
— Н-ну… как же там… ведь помнил же… О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими… Волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы… Э-э-э… как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими… Пленила ты сердце мое! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои! О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим…