Страница 28 из 142
"Извещаем вас, Великий Новгород, что великий князь, наш господин, поднимается на вас; он хочет от вас, своей отчизны, челобитья себе; мы за вас, свою братию, рады слать к великому князю своего посла вместе с вашим и бить челом за вас по ми-родокончанной с вами грамате; дайте послам нашим путь по своей вотчине к великому князю".
Такая готовность к покорному предстательству за Новгород перед московским государем не понравилась новгородцам, когда у них созрело уже намерение решительно сопротивляться и отложиться от власти московской. Вече не дало опасной грамоты на проезд по своей волости к великому князю, а дало послам опасную грамоту на возвращение назад во Псков, и отправило вслед за ними в Псков посла, владычного стольника Родиона, с таким объяснением: "Великий Новгород велел всему Пскову повестить, что он не хочет вашего посла поднимать к великому князю, и также не хочет ему бить челом. А вас просит стать с нами заодно против великаго князя по нашему с вами миродо-кончаныо". Без сомнения, новгородский посол тогда представил Пскову причины, которые побуждают Великий Новгород отложиться, и убеждал Псков, как меньшого брата и союзника, соединиться с Новгородом и единомышленно утвердить взаимную свободу. Чтоб расположить к себе псковичей, новгородцы дали этому же послу уполномочие — уладить со Псковом прежнее несогласие о задержанных людях в Новгороде. Псковичи, чтобы вытребовать от Новгорода свое, не сказали послу наотрез ничего и подали надежду, не давши никакого обещания. Ответ их веча был таков: "Когда великий князь пришлет вам возметную гра-мату, вы явите нам; а мы тогда подумаем и ответим вам". Посол заплатил 45 рублей в вознаграждение потерявших свои имущества в Новгороде. Но Псокв не думал и тогда искренно помогать Новгороду в решительной борьбе с великим князем. Псков не терпел так часто, как Новгород, насилий от Москвы. Псков не свыкся, подобно Новгороду, с ненавистью к Москве; притом же соседние немцы беспрестанно беспокоили его земли; много раз Псков просил пособия у Великого Новгорода, но не получал его, и, напротив, много раз получал помощь от великого князя. И бесполезно Новгород переговаривался со Псковом, пытаясь сделать его участником отложения.
Но вот, в самом Новгороде произошла перемена. Владыка Иона скончался 5 ноября 1470 г. Приходилось выбирать нового владыку. Дело отложения много зависело от того, кого выберут; надобно было, чтобы новоизбранный владыка преодолел старое предубеждение к литовской стороне и решился принять посвящение от киевского митрополита. Поставление от московского митрополита никак не совмещалось с расторжением связи с Москвой. Таким владыкой мог быть ключник Пимен, любимей, Марфы. "Меня хоть и в Киев пошлют на посвящение, так я пойду", говорил он. Но старинного обычая нарушить было невозможно, особенно в церковном деле. Владыка выбирался не иначе, как по жребию из трех. Единственно, что могла сделать Марфа для Пимена, это — постараться, чтобы в числе трех кандидатов было его имя. Она этого достигла. 15-го ноября собралось вече на Софийском дворе. Положили па престол три жребия: первый был Пимена, второй Варсонофия, духовника покойного Ионы, третий Феофила — протодиакона. Народ в ожидании толпился около св. Софии; по окончании литургии начали выносить из церкви жребий; — вынесли Варсонофиев, вынесли Пименов, — остался на престоле Феофилов. Феофил должен был сделаться владыкой. Инок, чуждый, может быть, волнений политических, ужаснулся мысли просить поставлепия от Григория. Увещания московских митрополитов, неоднократно посылаемые перед тем одно за другим в Новгород, внушили новгородским духовным, что Григорий, называющий себя митрополитом, есть волк, а не пастырь; что он преемник и последователь отступника Исидора, слуга поганого папы и латинского короля, врага и гонителя русской веры. Московская митрополия имела для духовенства святость старины; сами патриархи константинопольские, от которых столько веков зависела русская Церковь, приказывали уже не раз новгородским владыкам признавать над собой его благословение. Притом же дело церковное, казалось, могло совершаться своим путем, независимо от политического. Духовенство, а за ним и многие граждане решили, что новоизбранному владыке ни от кого нельзя принять поставлепия, кроме как от московского митрополита, по старине. Противники московского владычества старались противодействовать и распространяли в простом народе мысль о возможности отставить новоизбранного, когда он хочет ехать в Москву, и вместо него назначить Пимена. Говорят, что Пимен при жизни старика Ионы, заведуя софийской казной, похищал из нее часть и отдавал Марфе, а Марфа, через своих пособнпиков. раздавала черни, чтоб та требовала Пимена. Проделка не удалась. Трудно было подорвать обычай выбора; Феофил, избранный по жребию, представлялся народному понятию указанным самим Богом. Узнали об искательстве Пимена, и бедный разделался за него не дешево: его подвергли розыску, — отобрали у него казну и взяли у самого 1.000 рублей. Влияние Марфы и ее партии временно должно было уменьшиться. Послали в Москву Никиту Ларионовича просить у великого князя опасной грамоты, чтобы владыка с ней мог ехать к митрополиту для поставления. Не дали намека на политические отношения, как будто бы между Великим Новгородом и великим князем все идет согласно и не было никакой размолвки. Иоанн с невозмутимым хладнокровием принял тот же тон, какой показывал и прежде, не сделал намека па отношения свои к Новгороду и отвечал: "Отчина моя Великий Новгород прислал ко мне бить челом о том, что после того как Бог взял отца их и нашего богомольца, архиепископа Иону, новгородцы избрали себе, по своему обычаю, по жеребьям Феофила; и я, великий князь, их жалую и велю нареченному Феофилу прибыть в Москву ко мне и к отцу своему митрополиту Филиппу, для поставлепня на архиепископство Великаго Новгорода и Пскова, без всяких зацепок, по прежнему обычаю, как бывало при отце моем Василии, и при деде, и при прадеде, и при всех прежде бывших великих князьях, — их же род есть володимирских, и Новагорода Великаго, и всея Русии".
Никита Ларионов, возвратившись из Москвы, нашел в Новгороде дела в другом положении. Патриоты снова одержали верх. Партия богатых и знатных фамилий наклонялась к примирению; но Марфа и ее соумышленники возбудили черный народ, где раздачей денег, где убеждениями и ненавистью к знатным, издавна вооружавшим против себя бедных и простых.
Худые мужики — вечники, — как называет их московский летописец, — прибегали толпами на вече, званили в колокол, сбегался народ; всколебались, — говорит летопись, — все новгородцы словно пьяные". Настроенные Марфой мужики кричали: "Не хотим великаго князя московскаго! Мы не отчина его! Мы вольные люди — Великий Новгород! Московский князь чинит над нами великия обиды и неправды! Отдаемся королю польскому и великому князю Казимиру! Зачем послали в Москву просить опасной граматы владыке? Пусть владыка едет на поставление к митрополиту Григорию в Киев!" Тогда люди степенные, старые, бывшие посадники и тысячекие, и вообще богатые, говорили: Нельзя, братья, этому быть, как вы говорите, чтоб нам даться за короля Казимира и поставить себе архиепископа от его митрополита, латинина. Изначала мы отчина великих князей, от перваго великаго князя Рюрика, котораго Земля наша избрала из варяг себе князем. Правнук его, Владимир, крестился и крестил всю Землю Русскую и нашу Сло-венскую-Ильмерскую и Весскую, т.е. Белозерскую, и Кривскую, и Муромскую, и Вятичей, и проч.; и до нынешняго господина нашего, великаго князя Ивана Васильевича, мы не бывали за латиною, и не ставливали себе архиепископа от них.
Как теперь вы хотите, чтоб мы поставили себе владыку от Григория, а Григорий ученик Исидора латиница?". "К Москве хотим! — кричали зажиточные. — К Москве, по старине, к митрополиту Филиппу в православие!"
Противники не поддавались на такие убеждения, проклинали Москву, величали вольность Великого Новгорода и кричали: "За короля хотим! мы — вольные люди, и наша братья, Русь, под королем — вольные люди! Пусть Казимир охраняет Великий Новгород!' Началась перебранка; наконец,печники начали кидать в противную сторону каменьями. Такие собрания повторялись несколько дней, и, наконец, сторонники мира с Москвой не смели показаться. Феофил видел, что ему не сдобровать; у него недоставало твердости воли; он сам не мог себе уяснить; будет или не будет противно православию посвятиться от Григория. Он просил уволить его от предстоящего сана; новгородцы, считая избрание его указанием Божиим, не дозволяли. Его убеждали, что православие от этого не пострадает; уже был один пример, когда владыка Евфимий поставлен митрополитом не московским, а литовским, Герасимом. Со страхом недоверия склонился владыка на литовскую партию. К успокоению владыки и народа, без сомнения, содействовал князь Михаил Олель-кович, прибывший в Новгород 8-го ноября, через два дня по смерти Ионы. Дружина его состояла из киевлян, с которыми новгородцы сходились снова после стольких веков разлуки; родственные черты народности должны были поражать новгородцев и располагать к ним; это были православные: они должны были уверить новгородцев собственным примером, что во владениях великого князя литовского православный народ пользуется невозмутимым правом свободы совести; что пастыри их вовсе не латыни; что наговоры на них исходят из Москвы, которая силится отклонить Новгород от связи с Литвой для того, чтобы задушить его свободу. Не забыли, вероятно, киевляне объяснить новгородцам и то, что в это же самое время, когда Новгород искал спасения у Казимира, другие народы также добровольно отдавались ему: чехи избрали сына его на престол, и венгерцы готовились изгнать своего короля Матфия и принять другого Казимирова сына. Видно, что с Польшей и Литвой хорошо было жить, когда народы свободные, самобытные, добровольно вступают с ними в связь. Наконец, к союзу с Казимиром побуждала и опасность войны. "Видите ли, как поступает с Новгородом великий князь, — говорили приверженцы литовской партии, — дает опас владыке ехать к Москве, и разом поднимает на нас Псков и хочет идти на нас войною".