Дом в Черёмушках

У Витаськи тоже есть фотография. Её портрет. Висит на стене. Она толстая и весёлая, смеётся во весь рот. Хороший портрет. Он ей нравится.

Звонит телефон.

Теперь к телефону бежит Серёжа-младший. Это мама. Спрашивает, звонил ли кто-нибудь.

— Звонил оппонент. А что сказал, Витаська забыла.

Серёжа возвращается.

Витаська опять хватается за щёки, смеётся.

— Ты чего?

— Дрожжи.

Серёжа смотрит под ноги.

— Нет. На штанах.

Серёжа прессовал, и фотография дрожжей, на которой сидел, приклеилась не к бумаге, а к штанам.

Сегодня мастерили таблицы химических соединений на больших листах. Прибивали планочки, а к планочкам привязывали верёвочные петли, чтобы соединения можно было вешать на стену.

Для этого Серёжа-старший разломал на окнах все соломенные шторы: верх и низ этих штор были сделаны из подходящих, по его мнению, планочек, прочных и длинных.

Серёжа-младший предлагал вместо штор палку от половой щётки. По его мнению, если палку удачно расколоть, тоже можно получить подходящие планочки.

Но Серёжа-старший настоял на своём: проще разломать шторы, чем расколоть палку щётки.

И шторы разломали. Планочки обстругивали перочинным ножом. Потом зажимали между ними край таблицы и сколачивали гвоздями.

Гвоздей не было, и Серёжа-младший откуда-нибудь их выдёргивал. Вскоре в доме перестали висеть ковёр, принадлежности для пылесоса, мыльница в ванной комнате и Витаськин портрет. Всё это лежало на полу.

Витаська огорчалась за свой портрет. Но Серёжа-старший сказал, чтобы не огорчалась: когда купят гвозди, снова повесят и её портрет, и мыльницу, и ковёр. А сейчас бежать в магазин за гвоздями некогда.

Витаська сказала: хорошо, она подождёт; только вначале пусть повесят её портрет, а потом мыльницу.

Серёжа-старший приказал Серёже-младшему, чтобы он достал ещё гвоздей. Серёжа достал. Ими сколотили последние планочки на последней таблице.

— Фух-х! — вздохнул Серёжа-старший и вытряхнул из волос стружки.

— Фух-х! — вздохнул Серёжа-младший и убрал клещи.

Последние гвозди для последней таблицы он выдернул в коридоре из-под вешалки. И теперь вешалка тоже лежала на полу.

— Фух-х! — вздохнула Витаська. Ей просто надоело каждый день есть промышленный микроб — кефир.

Мама тренируется делать свой доклад. Он должен занять ровно двадцать минут. Таков порядок защиты. Кто-то из знакомых пошутил, сказал: лучше, если доклад займёт восемнадцать минут, тогда две минуты останутся на аплодисменты.

Мама ходит из угла в угол комнаты, смотрит на часы и говорит:

— Глубокоуважаемый председатель учёного совета, уважаемые члены учёного совета!.. — Вдруг говорит Серёже-старшему: — Ты знаешь, начинаю говорить о председателе, а в голову лезет «вагоноуважатый».

— Кто лезет? — удивился Серёжа-старший.

— Ну, «глубокоуважаемый вагоноуважатый; вагоноуважаемый глубокоуважатый».

— Что это такое? — испугался Серёжа-старший. — Откуда это?

— Витаська стихи недавно учила. Маршака. Путаница там. В этом роде что-то.

— Нет. Ты уж, пожалуйста, следи за собой.

— Я слежу. Ну, лезет в голову, и всё.

Серёжа-старший остаётся послушать маму, чтобы перед ней был кто-то живой, чтобы она сосредоточила внимание и в голову не лез «вагоноуважатый».

Мама тренируется весь день. Она сказала доклад Серёже-старшему, Серёже-младшему и опять Серёже-старшему (Серёжа-младший тем временем ушёл в школу), разносчику молока, Витаське, опять Серёже-младшему (тем временем он пришёл из школы, а Серёжа-старший ушёл на работу) и опять Витаське, потому что Витаська никуда не уходила, а сидела на ковре, который больше не висел, а лежал.

Когда мама устала ходить из угла в угол комнаты, она села рядом с Витаськой на этот самый ковёр и сказала свою речь в последний раз:

— Глубокоуважаемый председатель учёного совета! — Потом улыбнулась и тихонько прошептала: — Вагоноуважаемый…

Витаська засмеялась…

Мама обняла Витаську и тоже засмеялась.

Это был зал с покатым полом и узкими партами. На сцене стояли кафедра и стол. Кафедра — для мамы. С неё она будет говорить свою речь, защищать звание кандидата наук. Стол — для председателя учёного совета и секретаря.

Зал называется аудиторией.

Серёжа-старший, Серёжа-младший и Витаська сидели в самом конце аудитории. Мама сидела впереди, там, где были её друзья по работе и всякие гости, которые прочитали объявление в «Вечерней Москве» о защите и приехали.

Мама была в чёрном костюме и в белой кофточке. Хотела надеть ещё чёрный бантик. Его кто-то принёс маме. Но бантик попался на редкость вредный: перекручивался, уползал вбок, и мама оставила его дома.

Лаборанты развесили на стенах таблицы химических соединений, которые были сделаны из штор, направили на экран проекционный фонарь, чтобы показывать диапозитивы, расставили на столе колбы и пробирки с микробами.

Серёжа-старший, Серёжа-младший и Витаська принесли с собой портфель. В портфеле были спрятаны цветы. Это для мамы. А для Серёжи-младшего и для Витаськи там были бутерброды. На всякий случай, если проголодаются.

Серёжа-старший, Серёжа-младший и Витаська волновались. Мама тоже волновалась. Она поглядывала на них, а они поглядывали на неё. Скорее бы маму пригласили на кафедру и она начала бы говорить: «Глубокоуважаемый председатель учёного совета (председатель уже сидел за столом), уважаемые члены учёного совета (они уже сидели в зале)!»

Лаборанты принесли ящик, запечатанный сургучной печатью. Печать висела на ленточке и была похожа на красный осенний лист. Ящик нужен для тайного голосования. В него члены учёного совета опустят бюллетени (так сказал Серёжа-старший): кто — за то, чтобы присвоить маме звание кандидата наук, кто — против. Бюллетени — это листки бумаги, но их почему-то ещё называют шарами.

Витаська спросила у Серёжи-старшего, почему шары.

— Какие шары? — не понял Серёжа-старший. Он плохо слушал Витаську.

— Белые и чёрные?

— А-а, да-да… Шары. Их кидали раньше.

— Куда? В ящик?

— Да-да. В ящик.

— А из чего они были сделаны?

— Из бумаги.

— Из бумаги — шары?

— Не знаю. Может, из дерева были сделаны.

— А почему теперь не делают шаров?

— Бюллетени — это шары.

— Шары из бумаги?

— Безобразие! — вдруг сказал Серёжа-старший. — Ты замолчишь или нет?..

Витаська замолчала. Народу в аудитории всё прибавлялось: гости, профессора, студенты, аспиранты.

Мама совсем разволновалась: перестала даже оглядываться. И Серёжа-старший совсем разволновался: вместо бутерброда, который попросила Витаська, потому что тоже совсем разволновалась, он достал из портфеля цветы. И Серёжа-младший совсем разволновался: он скрестил пальцы на обеих руках и так их и держал. Кто-то ему сказал, что это помогает и задуманное сбывается.

Из-за стола встал учёный секретарь и прочитал мамину биографию. Про Серёжу-старшего в биографии что-то было, а про Серёжу-младшего и про Витаську ничего не было.

Наконец маму пригласили на сцену, где кафедра. В чёрном костюме мама казалась очень тоненькой и очень серьёзной. Заговорила она негромко и спокойно.

Витаське даже почудилось, что всё это происходит дома. Мама рассказывает, а Витаська сидит на ковре и слушает.

Витаська испугалась: вдруг мама в своей речи скажет на председателя «вагоноуважаемый». И он, конечно, тогда обидится и кинет в ящик чёрный шар.

Мама взяла указку и начала что-то показывать на таблице. Потом подошла к столу, к пробиркам и колбам. Тоже что-то показала. Потом на белом экране, увеличенные во много раз, появились микробы: худые и толстые, сердитые и весёлые. Их увеличивал проекционный фонарь. Потом мама закончила своё выступление, и начали выступать оппоненты. Они говорили всякие сложные слова — Витаська их не понимала.

С ящика был сорван красный «осенний» лист. Мама, очень тоненькая и очень серьёзная, в чёрном костюме, стояла у кафедры и слушала результат голосования.