Страница 18 из 29
По кровопролитию вторая мировая война является беспрецедентной. Но люди гибли и на каторжных работах в Германии, куда были насильственно угнаны. Только из Советского Союза было угнано 4978 тысяч человек, из Чехословакии - - 750 тысяч, из Франции - 250 тысяч человек.
Советский Союз вынес на своих плечах основную тяжесть борьбы с фашизмом. На его долю приходится самое большое число человеческих жертв второй мировой войны. Только прямые людские потери СССР составляют около 20 миллионов человек...
При среднегодовом приросте населения в 1,32 процента, который имел место в 1940 году, в Советском Союзе, не будь войны, в начале
1946 года должно было бы проживать 213 миллионов человек. В действительности же численность населения в этом году была примерно на уровне 167 миллионов человек. Следовательно, потери погибшими и снижение естественного прироста населения уменьшили возможную численность населения СССР на 46 миллионов человек.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
После завершения первой мировой войны 1914-1918 годов В. И. Ленин писал, что встает "вопрос о том, будет ли в следующей, на наших глазах подготовляемой буржуазиею, на наших глазах вырастающей из капитализма, империалистской войне перебито 20 миллионов человек (вместо 10-ти миллионов убитых в войне 1914 - 1918 годов...), будет ли в этой неизбежной (если сохранится капитализм) грядущей войне искалечено 60 миллионов..."
Сборник "Милитаризм: цифры и факты". Москва, Политиздат.
10
Если бы все обитатели "Макс Резиданс" решили одновременно собраться в гостиничном кафе, хозяину пришлось бы извиняться, так как в кафе было всего пять столиков и еще три табурета вдоль стойки. Поэтому в избытке туда, в пространство, бывшее одновременно продолжением вестибюля и местом, где ставили чемоданы уезжающие или те, кто только приехал, никто и не набивался. Портье-универсал ведал и экспресс-кофеваркой, и бутылками со стеллажа, и счетами за проживание, к которым он аккуратно плюсовал стоимость выпитого. В кафе за углом можно было выпить то же самое, но чуть дороже; там были сияющие витрины, обращенные к Эйфелевой башне, Военной школе и длинноногим парижанкам, поэтому многие обитатели "Макс Резиданс" ходили в то кафе.
Многие видят особенный шик в том, чтобы публично пить у красивой стойки или обедать в дорогом ресторане с крахмальной скатертью, переламывающейся на углах стола. Многие любят, чтобы все видели, как они красиво выглядят. Ничего необычного: это в беде большинство предпочитает затаиться, переплакать в тишине; если же у тебя все в порядке, прекрасно, тогда удается разделить свою радость, даже простенькую. Короче говоря, в нашем умении являть себя другим людям объединено многое. Хоть существует и грустная стадия в общении с остальным человечеством, когда на все начихать. Виктор как раз переживал ее.
Он прилично выпил уже с утра: вначале в номере, где сыскалась початая бутылка, а затем в баре гостиницы, где собирался попить кофе, а вместо него принял рюмку домашней грушевой водки, после чего все разговоры о сдержанности в питье потеряли смысл и Виктор опьянел.
Отто увидел Виктора, когда тот мечтательно возложил ухо на поверхность углового столика. Поздоровавшись с немцем, Виктор встряхнулся и попробовал зафиксировать взгляд на приятеле.
- Не напрягайся, - сказал Отто. - Если твое ухо лучше чувствует себя на столе, пусть полежит. Никакого насилия.
- При чем здесь насилие! - сказал Виктор и торжественно погрозил пальцем.
- Ты прав, - согласился Отто, - никакого насилия. Мы заняты общим делом, и никто ни на кого не давит, а тем более не насилует. Мы сознательно заняты общим делом.
- Но я не смогу уговорить Владимира на интервью. Если ты имел в виду это общее дело, оно твое! - И Виктор вновь погрозил немцу длинным указательным пальцем, торчавшим из кулака, как бледный росток из весенней картофелины.
- Но это, прости, твой бывший земляк. Ты же уехал из его страны, даже из его двора, и естественно, что как эмигрант...
Вдруг Отто ощутил, как быстро трезвеет Виктор, - взгляд прояснялся, а слова становились взвешенными и четкими.
- Эмигранты - это когда уезжают, - сказал Виктор. - Иммигранты, это когда приезжают. То и другое возможно лишь относительно страны, которую теряют, и относительно страны, которую обретают. Если человек и раньше жил, не ведая, где его родина, а теперь странствует, не зная, где прислониться, то никакой он не беженец, никакой не эмигрант, а просто несчастное существо, перекати-поле. Скажи мне, кто я такой? Меня воспитывали в почтении к вещам, а не городам. Когда-то мамочка перетащила от соседей к нам фортепьяно и говорила всем, что я буду пианистом, будто бы это мое новое гражданство - пианист! В том-то и дело, что ты немец, баварец, Владимир - советский украинец, а я никто, гражданин мира, тучка небесная... Ты поговори со своим приятелем Иваном Спиридоновичем, кто он? Он же не русский, он профессиональный страдалец, который на самом деле хочет выяснить, где пироги выдают даром. Он слыхал, что в Париже классиками становятся, что здесь хорошо пишется, он, возможно, и Хемингуэя читал, но не усек, что тот преимущественно голодал в Париже.
- Не так просто, Виктор, не так просто. Можно быть киевлянином, мюнхенцем, лионцем где угодно. Мы уже взрослые люди и можем уносить родину на подошвах.
- Неправда, - сказал Виктор вполне трезво. - Не бывает родины на подошвах.
- Напал ты на Ивана Спиридоновича, - продолжал Отто, - а он русский! Тебе захотелось уважать бывших землячков, ты не хочешь, чтобы они походили на карикатуры в советской прессе. Но прости, вы же великий народ, многочисленное племя, вы даже не замечаете иногда, что вас то больше, то меньше. И такой вот Иван Спиридонович...
- О нем я к слову, - Виктор взглянул совсем трезвым взглядом. - Он шут и ничтожное существо. Но я хочу, чтобы отчизна помнила всех...
- Что это понесло тебя? - перебил Отто и оглянулся. - Ты что, уже виделся с ним? Не дай бог, и твой советский приятель виделся?
- Не виделся, не виделся. - Виктор снова помутнел взглядом, будто выпил еще. - А мой, как ты изволил выразиться, советский приятель, кажется, и слыхом не слыхивал про здешнего-нездешнего писателя, обитающего в "Макс Резиданс". Иван Спиридонович добыл где-то маленьких, только что вылупившихся цыплят, покрасил их, будто на рождество, и кормит крошками у себя в комнате.
- Там и для цыплят еще место есть? - удивился Отто. - Сходи к нему.
- Сам сходи! - Виктор взмахнул рукой и приложил ухо к столу, как герой сказки, выслушивающий немыслимые тайны.
Отто хотел высказать нечто о непостижимой русской душе, о том, что в восемнадцатом столетии немцы из Пруссии, Австрии, Швейцарии мчались, переселяясь навсегда, осваивать новые земли России. Это были работящие немцы, и нации долго еще недоставало их, долго еще шли разговоры о том, как же русские умудрились так... А теперь они гениально расшвыривают по миру своих иванов спиридоновичей, которые им самим ни к чему, - плохая ли тема для радиопередачи?
Во взгляде Виктора, обращенном ко входной двери "Макс Резиданс", залитому солнцем двору, была такая тоска, что Отто решил прекратить разговоры и вышел, хорошо помня, что и у него самого были ситуации, когда хотелось остаться наедине с собой.
Солнце, отраженное в окнах напротив, вдруг вспыхнуло перед ним ярко, как взрыв, так что слезы навернулись и пришлось достать из кармана очки с темными стеклами - старые надежные светофильтры.
Очки дисциплинировали Отто. Он любил тяжелые оправы темных цветов. Надевая их, он размышлял о быстротекущем времени, о том, что все на свете очковые оправы, трости, парики созданы немолодыми мужчинами для самоуспокоения и самообмана, что нет в них никакой красоты, а только напоминание о времени. Всю жизнь Отто отличался прекрасным здоровьем и тем более печалился, ощущая, что время уходит, а запасы здоровья, накопленные в молодости, не так уж бесконечны. Хорошо, что в конце войны его пожалели, убрали из действующей армии, готовили для послевоенной деятельности, берегли, даже порекомендовали сблизиться с кем-нибудь из России. Он и познакомился с семейством Виктора. С тех пор запас славянских слов Отто значительно возрос: русским он владел довольно прилично, знал немного по-украински. Отто руководил русской редакцией радиостанции "Немецкая волна", ведшей регулярные передачи на Советский Союз.