Зона риска

— Что вы в очень тяжелом состоянии, — простодушно объяснила сестра.

— Может, говорите, что и в себя не прихожу?

— Не так категорично, но...

— Ясно-понятно, — сказал Андрей.

— Ой, зачем я это вам сказала? — всполошилась Анечка. — Влетит мне теперь...

— От Ревмира Ивановича? — как о само собой разумеющемся спросил Андрей.

— Конечно, от него.

— Вот все и стало на свои места, — отметил Андрей. — Но вы, Анечка, не беспокойтесь: это останется нашей с вами маленькой тайной.

— Вот, — все еще волновалась Анечка, — заставили меня проговориться.

— Не так уж много нового вы мне сказали, — утешил ее Андрей, ему казалось немного смешным и наивным огорчение Анечки. — Я ведь не такой тупой, чтобы не понять, почему ко мне никого не пускают. Кстати, вам приходилось разговаривать с теми, кто мне звонит?

— Говорю вам, иной день полтора десятка звонков... Только трубку положишь, отойдешь по делам и снова мчишься к телефону — звонят.

— Анечка, дорогая, вы мне хоть скажите кто? Ведь называют они себя, да?

— Из редакции часто. Эти не просят, а требуют. И так, знаете, безоговорочно: «Сестра, вы понимаете, что с вами говорят из редакции? Не имеет значения? То есть как это не имеет значения?» Анечка смешно изобразила скороговорку редакционных журналистов: фразы произносятся быстро, с чуть приметным апломбом, возражения заранее исключаются.

— Узнаю коллег по почерку, — рассмеялся Андрей.

— Еще звонили молоденькие ребята, по голосам слышно. И называют себя в молодежном стиле: Мишка, Елка... Елка, кстати, всхлипывала, когда узнала, в каком вы состоянии. Я ее утешала... А она вдруг между своими всхлипами ка-ак сказанет: «Я этих гадов додавлю...»

— Ух, Елочка! — Андрей ясно представил и Елку и то, как она ругается. — Взрослой становится!

— А с вашим главным редактором Людмила Григорьевна несколько раз разговаривала. Я знаю только, что она передала вашу просьбу ничего не сообщать родителям.

— Да, да, у мамы плохо с сердцем, волнения ей ни к чему...

— Главный редактор сказал: родителям позвонили о том, что вы срочно уехали в длительную командировку.

— Можно и так считать, уехал, надолго ли?

Андрей намеревался еще кое о чем расспросить сестричку, но их прервали:

— Вы всегда так подробно информируете Андрея Павловича?

Они не заметили, как в палату вошел Ревмир Иванович.

— Ой! — Спасительное «ой» в устах Анечки содержало тысячи оттенков. — Вы... Мы...

— Ничего, Анечка, — хорошо улыбнулся Ревмир Иванович. — Андрей Павлович чувствует себя гораздо лучше, и ему приятно, что друзья не забывают. Точно, Андрей Павлович?

— Еще бы!

Андрей поздоровался со следователем, пригласил располагаться. Анечка, сославшись на срочные дела, убежала. Она была рада, что следователь не рассердился. Ревмир Иванович не раз просил ее никакими рассказами не волновать больного. «Вы понимаете, никакими!» — с нажимом подчеркивал он. А она забылась, нарушила свое обещание. Хорошо, если Ревмир Иванович не пожалуется Людмиле Григорьевне. Настроение у нее улучшилось бы, если бы она слышала, как следователь сказал Андрею.

— Хорошая девушка Анечка. Чистая и добрая. А ведь сколько горя и слез видит! Такими и должны быть медицинские сестры. Сестра, сестренка... Точное, теплое слово! Родной человек, который в трудную минуту с тобой, видит тебя разным. Мужчине не очень приятно, когда он слабый и беспомощный. А перед сестрой за слабость свою не стыдно, ей можно довериться...

— Вы, оказывается, поэт, Ревмир Иванович! И откуда так хорошо знаете характер медицинских сестер? Болеть пришлось?

— Ранения. Три. Одно на фронте, два после войны.

— Ничего себе! — удивился Андрей. — И выдержали?

— Когда жить хочется, многое выдержишь!

От воспоминаний о прошлом у Ревмира Ивановича посветлели глаза — были в глубинах жизни, наверное, не только печальные дни. А может, увидел он на секунды себя совсем юным комсомольцем, когда носила его судьба по всей стране, с одной стройки на другую, и было ощущение такой полноты жизни, что казалась она бесконечной, как та великая река, на которой он строил Днепрогэс? Или вспомнил май 1945-го, был он счастливым, всю войну прошел без царапины, и только за день до Победы пуля сшибла его на землю, но он сам добрался до медсанбата и вскоре встал, как тогда пели, всем смертям назло? А то вдруг ожили в памяти дни, когда гонял по западноукраинским лесам банду Рена — там его ударила вторая пуля, пришлось на несколько месяцев прикомандироваться к госпиталю? И еще был третий случай, когда брали вооруженных грабителей, засевших на даче в Подмосковье, — их повязали, а ему пришлось-таки снова попасть в госпиталь, пуля прошла в миллиметрах от сердца — может, и это пришло на память? Многое прожито, было все, очень разное, светлое и печальное, красное и черное, и всегда был убежден Ревмир Иванович, что служит он самому главному для человеческой жизни: чтобы меньше у людей было горя, больше радости. Вот и этот парень, журналист... У него талантливые очерки, умеет писать сочно, ярко, честно. И никакого дела до этого не было тем, кто караулил его в подъезде... Они могут завтра выследить следующую жертву... Врачи сделали великое дело для Крылова — спасли не только жизнь, но и разум, потому что после таких ранений возможно всякое. Понимает ли это Крылов? Судя по всему, понимает, но держится молодцом. Виктория Леонидовна правильно определила его характер: «Парней, как наш лейтенант, с ног могут сбить, только они обязательно поднимутся». А с Викторией Леонидовной, как выяснилось, воевали почти рядом, на одном фронте...

— Я таких девчонок, как Анечка, — сказал Ревмир Иванович, — видел на фронте. Плачут, ойкают, а в огонь лезут...

— Верю я, что Анечка замечательный человек! — рассмеялся Андрей. — Только не пойму, куда вы клоните...

Ревмир Иванович шутливо его успокоил:

— Не пугайтесь, не сватаю. Хочу только обратить ваше просвещенное журналистское внимание вот на что: именно о таких людях надо писать, скромных, вроде неприметных и очень славных. Хотите, расскажу вам одну историю, связанную с вашей профессией?

— Конечно, хочу!

Андрей был рад разговорчивости Ревмира Ивановича. Время в больнице, особенно когда дела пошли на поправку, тянулось невыносимо медленно. День разлинеен процедурами, и сегодняшний мало чем отличается от вчерашнего. Раньше, бывало, устав после командировок и срочных заданий, Андрей мечтал о том, чтобы лечь и проспать несколько суток, никуда не бежать, не тушить редакционные пожары, когда номер «горит», материал не поступил, автор подвел. И только теперь, вырванный одним ударом из активной жизни, он понял, как это трудно — лежать часами, неподвижно, в странной тишине, когда размываются очертания происходящего, всплывает на волнах полусна забытое и мир настоян на аромате минувшего и реальности настоящего.

— Расскажите, Ревмир Иванович!

Следователь устроился поудобнее на жестком больничном стуле, чуть прищурился, словно припоминая.

— В вашей же газете, Андрей Павлович, прочитал я не без интереса очерк о некой девице, о ее трудных размышлениях в выборе жизненного пути. И еще о том, как она, такая сложная натура, вся в сомнениях и колебаниях, принимает или отвергает нравственные ценности. Хорошо сработан материальчик, ничего не скажешь. И эпитеты найдены удачные, и чувствуется, что автор сам немало размышлял над подобными проблемами, начитан по этике и философии. И «героиня» вызывает симпатии в авторской трактовке неординарностью поведения, неожиданными поступками, оригинальностью суждений. «Доверяй самому себе!» — по-моему, именно эту мысль положил автор в основу своего творения.

Андрей вспомнил очерк. Ревмир Иванович продолжал:

— Вся штука в том, что я хорошо знал эту, с позволения сказать, «героиню». Сопливая девчонка, из тех, кому уже в четырнадцать любые мини-юбки кажутся длинными. Бросила школу — ушла в ПТУ, бросила ПТУ — устроилась на работу, бросила работу... одну... вторую... Бесконечная болтанка по улицам, всяким «кафешкам», вечеринкам. Попала в поле нашего зрения, душещипательные беседы участкового... И все равно мелкие кражи... Эдакое эгоистичное, ленивое существо с хорошо подвешенным языком. На это она и купила вашего корреспондента. Знаете, сейчас в условиях всеобщей грамотности и обширности информации — включи телевизор, и он тебя просвещает, — появились молодые люди, которые оба всем знают понемногу и по любому поводу могут порассуждать. Наша героиня нахваталась всяких фраз — ровно столько, сколько ей надо было для того, чтобы в вестибюлях больших гостиниц «достойно» знакомиться с серьезными людьми, у которых во время командировок появляется легкомысленное настроение...