Чужой муж

— Никаких там тяжких нет! — вроде бы с раздражением заговорил Любавин; судя по всему, ему не хотелось защищать человека, который не только не оправдал его доверие, а и опустился ниже канализации, и теперь само заступничество за такого человека выглядит непозволительной слабостью для руководителя предприятия. — Этот Брага уже бегает по больнице как конь, бутылки в тумбочке прячет… Ей-богу, Игорь, дело выеденного яйца не стоит. Вор у вора дубинку украл! Вот, я даже заключение врачей больницы принес.

Он передал товарищу документ.

Игорь Тимофеевич долгим взглядом посмотрел на товарища, потом на Наташу — словно что-то припоминая, и скользнул взглядом по содержанию бумаги.

— Иными словами, если бы не некоторые обстоятельства, то ты и просить бы за него не стал?

— Не стал бы, — жестко ответил Любавин. — Не мальчик резвый, взрослый человек, а ведет себя… черт знает как! Обиделся, видите ли, женщины его не поделили…

Наташа покраснела и укоризненно взглянула на него.

— Извини! — Он качнул головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху. — Я потому и видеться с ним не захотел. Не терплю слабаков и истериков.

— Крут ты, батенька, ох и крут! — сказал хозяин кабинета. — А где же ваш злостный хулиган жить-то будет? Со своим товарищем он поругался. На вокзале спать? И опять к нам попадет, но уже за бродяжничество?

— Отчего же. — Любавин говорил, стараясь не смотреть на Наташу; боялся, что она плакать начнет? — У него есть однокомнатная квартира. Я сегодня с утра с его бывшей женой разговаривал. Она и вещи Пальчевского туда перенесла.

Надо же, на Валентина сердится, ругает его всяко-разно, а из Тамары квартиру выдавил. Одному человеку вполне подойдет. Наташа в ней жила, знает. Комната двадцать квадратов, кухня девять…

— Ну, если жилье у него есть…

Игорь Тимофеевич не глядя набрал какой-то короткий номер.

— Майстренко, приведи ко мне задержанного Пальчевского.

Глава двадцать первая

Никакие чувства не отразились на лице Валентина, когда его ввели в кабинет полковника. Ни при виде бывшего начальника, ни при виде Наташи. Точно все чувства у него атрофировались и жил он по привычке, безразличный ко всему.

— Стыдно хулиганить, Пальчевский, — сказал ему Игорь Тимофеевич. — Человек с высшим образованием. Тебе с последнего места работы такую характеристику дали, хоть в Думу выбирай. Люди верят…

Валентин явственно усмехнулся, что разозлило полковника.

— Хочешь сказать, что по жизни ты — наш клиент, парень? Что тебя отмоют, переоденут, а ты при первой же возможности опять в обезьянник запросишься? Ты, Пальчевский, один из немногих детдомовцев добился того, чего не добивались и дети из благополучных семей. Все прошел, всего сам добился, а тут… Как хочешь, но у тебя остался последний шанс, и если ты его упустишь…

— Мы можем идти? — сказала Наташа, которую подмывало вскочить и бежать отсюда со всех ног.

— Можете, — кивнул полковник.

Любавин предложил ей руку, и они вышли из кабинета. Пальчевский, судя по дыханию сзади, шел следом. Оглядываться Наташе не хотелось.

Немного не доходя до машины, Любавин бросил Валентину:

— Минуточку!

И зачем-то сам пошел к машине, чтобы там говорить с собственной женой.

Наташа с Валентином остались стоять. Он — все в той же рваной футболке, все в тех же стоптанных сапогах и с многодневной щетиной, в которой — теперь при свете особенно видно — пробивались седые волоски.

— Так и будешь молчать? — спросила Наташа.

— Ах да, по этикету я должен говорить. Ну хорошо, начнем светскую беседу: сколько ты заплатила за меня в этот раз?

— Не понимаю, что тебя так задевает? — нарочито удивленно сказала Наташа. — Если человек продается, рано или поздно за него назначают цену.

— Хочешь сказать, в своих бедах я сам виноват?

— А ты хотел бы разделить вину между нами?

Впервые за все время он посмотрел на нее долгим изучающим взглядом.

— Ты изменилась.

— Положение обязывает.

— Ты вышла в большие начальники?

— Я вышла в будущие матери. И хочу родить сына, который сможет за себя постоять. Но ведь для этого его надо воспитывать, а с моим прежним характером, боюсь, ничего бы не получилось.

Теперь он смотрел на нее, уже не отводя взгляда.

— Ты уверена, что это не дочь?

— Медики сказали определенно.

— Определенно…

— А чего ты вдруг озаботился? — рассердилась Наташа. — Я вовсе не настаиваю, что ребенок от тебя.

— Не от меня? А от кого? — показное равнодушие в момент слетело с него. — Хочешь сказать, у тебя есть другой мужчина?

Ага, ему, оказывается, не все равно?

— Это я к тому, что мне от тебя ничего не надо, — сказала Наташа, тоже не отводя взгляда — пусть не обманывается, она все видит, как и то, в какое состояние он себя привел! — Так что и не пытайся меня обидеть. Достаточно того, что я знаю, кто отец моего ребенка. Сегодня я уеду, и ты можешь продолжать столь любезное твоему сердцу дело.

— Какое? — не сразу понял он.

— Продолжать пить и деградировать, проливая слезы над своей несчастной судьбой. И ходить напоказ во всяком рванье: мол, глядите, люди добрые, до чего довели меня гнусные бабы!

— Если ты меня презираешь, зачем вытаскивала?

— Чтобы впоследствии сказать сыну: я сделала для твоего отца все, что смогла.

К ним от машины, поговорив с женой, вернулся Любавин и обратился к Валентину:

— Пальчевский, вот ключ от твоей квартиры. Там, говорят, и все вещи твои. Есть во что переодеться. А впрочем, это уже не мое дело! Но хотя бы душ принять сможешь… Или ты решил не мыться, чтобы достичь запаха вокзальных бомжей?

Чувствовалось, что он раздражен и едва сдерживается, чтобы не отвесить Пальчевскому хорошую затрещину.

— Ты не прав, Васильич, — безмятежно ответил ему Валентин. — Я каждый день моюсь. Правда, в основном холодной водой…

— Что ты юродствуешь, Валентин! Если тебе хочется перед матерью своего будущего ребенка спектакль устраивать, флаг тебе в руки, а мне смотреть на это не хочется.

Он сердито повернулся и пошел прочь.

— Мне тоже пора. Прощай!

Наташа догнала Анатолия Васильевича и взяла его под руку.

— Я за вас подержусь, а то что-то голова кружится, — пояснила она ему.

И больше не оглядывалась, хотя совершенно точно знала, что Валентин смотрит ей вслед.

— Давайте заедем на вокзал, — сказала Наташа, усаживаясь в машину. — Надо взять билеты. Пора ехать домой. Здесь мы все дела сделали.

Билеты оказались и на шестичасовой поезд, и на два часа дня.

— Мы же не успеем собраться, — попробовала возразить Стася, когда Наташа выбрала для отъезда дневное время.

— Успеем, что там собирать. Правда, Люда?

— Как хочешь, — пожала плечами Любавина. — Хотя я тебя понимаю: при таком раскладе мне бы тоже захотелось бежать прочь со всех ног… Неужели он так плох?

— Хуже некуда, — мрачно отозвалась Наташа. — Тот Валентин, которого я провожала во Францию, отличается от нынешнего, как день от ночи.

— Что и требовалось доказать, — резюмировала Стася. — Я рада, что ты приняла верное решение.

Женщины стояли в очереди у железнодорожной кассы, а Любавин отправился к газетному киоску.

— Расстроился, — сказала Людмила, провожая его взглядом. — Он всегда Пальчевскому симпатизировал. Говорил, светлая голова. И тут на глазах мужик гибнет.

— Да кто в этом виноват! — почти закричала Наташа. — Привык, что женщины все за него делают. Если хотите, я даже рада, что приехала и сама убедилась: не того отца выбрала своему сыну. И пока не поздно, эту ошибку надо исправить.

Людмила и Стася переглянулись между собой, но промолчали. Но потом Стася все же не выдержала:

— И как ты хочешь это исправить? Для аборта вроде поздновато.

— Найти ребенку нового отца!

— Отчима, — полувопросительно заметила Людмила.

— Какая разница. По крайней мере есть человек, который не возражает воспитывать моего ребенка как своего.