Чужой муж

Глава двадцатая

Очевидно, больному Браге сообщили, что его разыскивал врач, так что посетители застали его лежащим на койке с самым смиренным выражением лица. Голова Федьки была на совесть забинтована, так что издалека напоминала надутый воздушный шар или нахлобученный на голову белый шлем.

— Это вы Брага? — на всякий случай уточнила у него Стася.

Остальные трое, облаченные также в белые халаты, молча сгрудились вокруг его койки.

— Вы — дежурные врачи? — заискивающе поинтересовался Брага. — А у меня тут голова заболела. Вот я и пошел медсестру искать, чтобы какую-никакую таблетку дала или укол поставила.

Федор частил по давней привычке, опасаясь гнева врачей, чей режим он нарушал всю свою сознательную жизнь.

— Разуй глаза, Федор, — посоветовал ему Любавин, — какие мы тебе врачи? Совсем допился!

Теперь уже и Брага понял свою ошибку.

— Простите, не признал, вы же наш директор фабрики.

Теперь он уже не скрываясь полез в тумбочку и надолго приложился к открытой бутылке дешевого вина.

— Не желаете? — Он царственным жестом показал им бутылку, впрочем, не выпуская ее из рук.

— Нет, спасибо, — сказала Людмила.

Федор поставил бутылку в тумбочку и аккуратно прикрыл дверцу, как будто она была стеклянной.

— А это кто с вами?.. Погодите, я сам догадаюсь. Постарше, надо полагать, жена, а ты, — он ткнул пальцем в Наташу, — та самая стерва, которая продала Вальку за баксы его бывшей жене. Говорят, Тамарка три штуцера зеленых запалила, и все зря.

— Это вас не касается! — неприязненно вырвалось у Наташи.

— Не касалось, я бы здесь не торчал. На больничной койке. Надо же, как быстро люди забывают доброту! Я ведь его пригрел. Поделился, так сказать, теплом своей души…

— И бутылки, — ядовито подсказала Стася.

— А ты, значитца, ейная подруга, — не обращая внимания на сарказм женщины, продолжал Брага. — Что ж, друзья — это свято. Отдаешь им все, что у тебя есть, хоть и бутылку. Тоже надо купить. Небось на дороге не валяется. Так вот, и что в оконцовке? Не тронь, говорит, ее чистое имя своим грязным языком. Она, говорит, святая. Так где ж была эта святая, когда я его от смерти спасал? Небось и думать о нем забыла. А когда он слезы лил да о стенку головой бился…

— Да ладно тебе, — не выдержала Любавина, — тоже мне, мать Тереза! Споил мужика, а послушать — от тяжелой болезни вылечил.

— А вот этого не надо! — Федька поднял кверху указательный палец и опять полез в тумбочку за бутылкой. Но теперь отхлебнул поменьше, видимо, решив растянуть удовольствие. — Колхоз — дело добровольное. Когда душа горит, человека и заставлять не надо, сам к бутылке-спасительнице потянется.

— Вы знаете, что Валентин в тюрьме? — спросила его Наташа.

— Положим, не в тюрьме. В КПЗ. Где же ему еще быть, если он меня чуть не убил? Набросился, как дикий зверь!

— «Дикий зверь», — передразнил Любавин. — Сколько в Пальчевском весу, а сколько в тебе.

— Понятное дело, я здоровее, — согласился Брага, прислушиваясь к себе: вино уже делало свое дело, разгоняя кровь и веселя. — Но когда мужчина защищает любимую женщину от хама, силы его утраиваются…

— Ну, ты даешь! — развеселилась Людмила, посматривая на Брагу как на некий необычный экземпляр. — Зачем же тогда ты себя вел по-хамски, если понимал, что к чему?

— Подразнить хотел.

— И как, получилось? — поинтересовался Любавин; ему с трудом удавалось играть роль пассивного наблюдателя. Анатолий Васильевич по природе был человеком действия.

— Как видите, — едва качнул головой Федор, как бы демонстрируя итог эксперимента.

— Наверное, к тебе следователь скоро придет. Протокол составлять.

— Я не подпишу, — отмахнулся Брага. — Сам виноват, напросился… Так вы, значит, все пришли… из-за Вальки?

Он с трудом подбирал слова. Как человек, который учится говорить. После большого перерыва. Эта непривычная серьезность явно контрастировала с состоянием нирваны, в которое все больше погружал его алкоголь.

Но Федор почему-то еще боролся — перед посетителями пыжился, что ли? — сопротивляясь наступающему блаженству. А ведь прежде ловля кайфа в том и состояла, чтобы дойти до нужной точки и послать на фиг все остальное человечество.

— Надо же, а мы все Тамарке поверили. — Он рассуждал вслух нарочно, чтобы именно Наташа поняла, что они здесь, в городе, не злопыхатели, просто так обстоятельства сложились. Он и обращался сейчас к ней. — Странно, да? Ты уехала и не могла словечко замолвить в свою защиту, а она болтала без перерыва. И мазала черной краской лжи вашу нежную акварель… — Он неожиданно умолк, споткнувшись о собственные слова: надо же! И произнес удивленно: — Эк меня проняло!

Он опять отворил тумбочку и отхлебнул из горлышка два крупных глотка.

Стася подошла к Наташе и крепко взяла ее под руку.

— Ты побледнела, — сказала она, — пойдем отсюда.

Но Наташа все не могла заставить себя уйти, словно Федор мог сообщить ей еще что-нибудь важное.

— Болтал бы ты поменьше, парень, — неодобрительно заметил Любавин. — Любите вы, алкаши, всякие красивости.

— А вот оскорблять не надо, — с достоинством заметил Брага. — Пью, между прочим, на свои честно заработанные, у вас не прошу!

— Обиделся! — всплеснул руками Любавин. — Простите, что неосторожно задел чуткие струны вашей души.

— В самом деле, Федор, — вмешалась в разговор и Людмила, — следи за словами.

— Или, как у вас говорят, фильтруй базар, — сказала Стася.

— Вы, девушка, путаете обычного пьющего мужика с криминалитетом, — отбился Брага и от нее.

— Но обычный пьющий мужик глаза-то еще не пропил? Разве не знаешь, что женщину в положении волновать нельзя?

Стася все пыталась увести упирающуюся Наташу.

— То есть… ты хочешь сказать, что она беременная?

— Нет, подушку под юбку привязала, чтобы приколоться!

— Я серьезно.

— И я серьезно.

— Неужто от Валика?

— Ну не от тебя же!

— Нам не дано предугадать! — высокопарно отреагировал Федор.

— Пойдемте отсюда, — решительно произнесла Стася и потянула Наташу за собой, — этих пьяных сентенций не переслушаешь.

Наташа нехотя покидала Федора. Любое слово о Валентине она жадно ловила и опять ждала, не скажет ли он еще чего-нибудь.

Любавины же задержались возле его койки, а потом уже догнали подруг в коридоре.

— Федька, конечно, балабол, — сказал Анатолий Васильевич. — Но свое резюме высказал: мол, никакой Валентин не алкоголик, потому что его не «тянет». И похмеляться он обычно не торопится. Только когда Федор предложит или кто-то из его товарищей… Утешение слабое, но все-таки…

— Скажите, а врач может нам дать справку, что Браге не нанесено тяжких телесных повреждений?

— Наверняка сможет, — поддержала ее Людмила.

— Но врач скорее всего уже ушел, — с сожалением вспомнила Наташа.

— Ну и что же, дежурный все равно есть. Давайте-ка мы пойдем в ординаторскую…

— Минуточку! — Любавин поднял руку. — Ходить вчетвером нам вовсе нет необходимости. Раз врач — мужчина, я и поговорю с ним как мужчина с мужчиной.

— Интересно, а если врач — женщина?

— Анатолий Васильевич поговорит с ней как мужчина с женщиной, — хихикнула Стася.

Вообще-то она чувствовала себя неуютно, потому что никак не могла выбрать верную линию поведения. Ей хотелось уехать отсюда побыстрее. Но Наташа что-то тянула, мялась, раздумывала, хотя и ежу понятно, что искать здесь ей нечего.

Любавина не было довольно долго, и Людмила невольно взглядывала в конец коридора, где располагалась ординаторская. Видно, шутка насчет врача-женщины запала ей в душу.

Наконец он появился, размахивая перед ними какой-то сложенной вдвое бумажкой.

— Если подобрать нужный ключик, то и дежурный врач может стать человеком, — довольно посмеивался он. — Если хотите знать, то эта бумага — не что иное, как оправдательный приговор для Пальчевского! Теперь мы поедем в милицию, и там вы опять подождете меня в машине. Как выяснилось, у меня одного получается гораздо эффективнее.