Чужой муж

— Мне трудно, Наташа, выступать против того, чему я в силу занимаемых должностей должен был прежде следовать. Мы всегда твердили своим гражданам: поскольку семья — первичная ячейка общества, значит, укрепив ее, укрепим и общество. Мы ловили отбившихся от стада мужиков, отрывали их от любовниц и загоняли в ячейку. То бишь в семью. Партия считала, она лучше знает, что нужно народу. Счастлив человек в семье, не счастлив — становилось уже не так важно. Во имя идеи можно было пожертвовать некоторыми недовольными.

Наташа несколько удивилась его страстности, потому что до сего момента Сан Саныч был очень спокоен, почти равнодушен. Неужели выговориться нужно не только ей, но и ему?

— А ведь к вам это не относилось? — все же уточнила она.

— Только потому, что я с женитьбой не торопился. Боялся повторить судьбу мужчин, которым ломали хребты на моих глазах. Может, поэтому теперь супружескую неверность у нас провозглашают чуть ли не идеалом отношений мужчины и женщины. Мы во все времена бросались в крайности: то ни в коем случае, то все, что хотите… Я думал, отчего так? Решил, что от попытки поверить алгеброй гармонию. Тонкие материи духа не должны быть категоричны и однозначны. Они должны учитывать человека и все составляющие его жизни.

— Так вы считаете, что и…

Она споткнулась, не решаясь произнести то, что напрашивалось в качестве вывода. Но он жестко докончил за нее:

— Что и вашему Валентину ломали хребет. Не партия, правда, а жена, у которой оказалась та же бульдожья хватка.

— Вы говорите: ломали. Или сломали?

— Теперь, думаю, сломают. С вашей помощью.

Глава тринадцатая

Наташа поперхнулась и не сразу смогла откашляться. Что он себе позволяет, этот попутчик?!

— С моей помощью? — переспросила она хмуро.

Но он ничуть не испугался ее недовольства, а тоже стал заводиться, как будто сам принимал непосредственное участие в этой истории.

— Не с моей же!.. А как вы думали? Даже если ваш Валентин так слаб, как говорит о том его жена — кстати, у меня создалось такое впечатление, что вы ей поверили, — ему не понравится, что его футболят, словно мяч. Он живой человек и, судя по всему, любит вас по-настоящему. Ну вот, вернется он из командировки, полный самых радужных надежд, а ему сюрприз преподнесут: возлюбленная тебя перепродала. За большую сумму.

— Вы так говорите, потому что не все понимаете, — волнуясь, зачастила Наташа. — Никого я не продавала. Только свою квартиру…

— Тогда почему именно ей, его жене? Хотели продать — могли сделать это как-то иначе. А так… Сумма этой сделки известна, а насколько я успел понять, ваша Тамара не брезгует никакими средствами…

— Какая же она моя?

— Теперь выходит — ваша. Вы с ней договорились, ее послушали, ей поверили.

«Нет, это все не так, — лихорадочно думала Наташа. — Тамара просто защищала свою семью, а я решила ей в том не мешать. Она не станет говорить Валентину насчет купли-продажи, это было бы слишком жестоко…»

Но собственные рассуждения казались ей жалкими. Тамара станет говорить, Тамара не станет говорить… Тамара скажет все, что надо и не надо, лишь бы опорочить Наташу в глазах Валентина. Доломает ему хребет?

Что происходит? Почему Сан Саныч исполняет вовсе не ту роль, которая ему была отведена? Разве исповедники высказывают тем, кто к ним приходит, свое мнение и осуждение? Наташа уверила себя, что он одобрит ее поведение. Вот какая хорошая женщина Наташа Рудина! Она позаботилась не о себе, а о сохранении чужой семьи. И старалась отмахнуться от внутреннего голоса, который просто злорадно хохотал: «О чужой семье она позаботилась! О собственном спокойствии. Привыкла плыть по течению, а когда жизнь впервые потребовала руками подвигать, самой поплыть, предпочла просто пойти на дно…»

От обиды на себя и на весь свет Наташа выпила полную рюмку коньяка, который до того лишь пригубливала, потом еще одну.

Коньяк подействовал. Наташе стало жалко себя и даже захотелось плакать. К счастью, Сан Саныч опомнился и поспешно стал отползать с завоеванных позиций.

— Наташенька! Простите ради Бога! Нашел кого винить — женщину, которая не смогла противостоять натиску оголтелого хамства.

Она вымученно улыбнулась.

— Вы были правы. Я трусливое, ничтожное существо…

Теперь он уже испугался.

— Наташа, я вовсе этого не хотел! Просто увлекся, представил себя на месте этого Валентина… Между прочим, моя бабушка говорила: что потопаешь, то и полопаешь. Почему он позволил сделать из себя жертву? На первый взгляд он не виноват в том, что случилось. О чем мы с вами только что говорили? Тамара виновата. Вы виноваты. А он вроде как ни при чем. И это мужчина!

— Мужчина… — Коньяк разлился по жилам, зашумел в голове, настраивая Наташу на философский лад. — Я вдруг подумала, что если раньше мужчина сражался за женщину, то теперь идет война между женщинами за мужчину. А он в большинстве случаев самоустраняется и наблюдает со стороны, чем эта война кончится. Чтобы уйти к победительнице.

— То есть, вы думаете, что он просто вернется к Тамаре?

— Не знаю. — Она вздохнула. — Я совершенно окосела.

— Ничего, — успокоил ее Сан Саныч, — сейчас вернемся в купе, поспите часок-другой и проснетесь свежей как огурчик.

— Зеленой и в пупырышках, — грустно докончила она, поднимаясь из-за стола.

Действительно, она легла на свою нижнюю полку и заснула, едва коснувшись подушки. И проспала не пару часов, а все шесть.

Она проснулась оттого, что услышала, как Сан Саныч щелкнул замком своей дорожной сумки и, оглянувшись, посмотрел на нее с улыбкой.

— Я бы извинился, Наташенька, за то, что разбудил вас нечаянно, но думаю, что вы и сами меня бы не поблагодарили: через полчаса конечная станция, а вам еще нужно собраться.

Она виновато спохватилась:

— Я проспала все на свете!

— Ничего страшного, — успокоил он, — лучше спать, чем не знать, как заснуть. Я выйду в коридор, а вы не спеша собирайтесь. И давайте ваше постельное белье, я отнесу, а то проводники все равно не дадут вам покоя.

Влюбленной пары, как и их вещей, уже не было. Они же вроде собирались ехать до конца? Передумали, пока она спала?

— На станции, где мы стояли сорок минут, наши молодые встретили каких-то своих друзей и перешли в их купе, — пояснил Сан Саныч в ответ на ее удивленный взгляд.

Он понимает все, ему ничего не нужно объяснять. И коньяк он заставил ее выпить нарочно… Но не вливал же в рот! Не скоро, должно быть, придет к ней спокойствие. А спать придется вот так: хлобыстнула коньячку, и глаза сами собой закроются.

И вид у нее был, наверное, еще тот: спала с открытым ртом, да еще храпела.

Наташа нарочно рисовала себе такую неприглядную сцену, потому что была зла на себя. Вот еще один показатель ее бесхребетности. Налили — выпила. Наравне с мужчиной. Может, даже перепила его, потому что совершенно не помнила, сколько пил Сан Саныч.

Она быстро собралась, привела себя в порядок и открыла дверь купе, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.

— Пустое, Наташа, — улыбнулся он, — не отводите взгляд. Поспали, и хорошо. Я любовался вами: во сне вы выглядели совсем молоденькой и обиженной. Как ребенок.

— Как ребенок… после полбутылки коньяка!

— Ну-ну, надо давать и отдых своей нервной системе. А насчет случившегося я не прав. Во-первых, после драки кулаками не машут. Случилось то, что случилось. А во-вторых, если Валентин — ваша судьба, вам все равно быть вместе.

— Вы фаталист? А как же изречение о том, что человек — кузнец своего счастья?

— Как и многое из человеческой мудрости, мы ухитрились, в основном в советское время, приспособить к своей идеологии и этот афоризм. Всей страной кинулись ковать те самые ключи. А точнее, один ключ на всех. Разве можно к счастью индивидуальному идти толпой? Вроде в то время вы были еще девочкой, а вот поди ж ты, и в вас проросли отростки тех представлений. Сохранить чужую семью отречением от собственного счастья… Видите, и я не удержался от красивостей. Счастье, сказал кто-то из великих, кажется, Толстой, есть удовольствие без раскаяния. Значит, вы пока к счастью не готовы. Успокоил, да?