Дарвин

Он рассказал нам много о стране, о сложившейся мировой обстановке, о напряжённой ситуации и о важнейшей роли, которую играет наша страна на мировой арене. Он эффектно закончил свою речь чем-то призывным и пафосным, сорвал наши аплодисменты и ушёл. После него выступал молодой, очень аккуратный преподаватель. Всё у него было аккуратненькое, особенно причёска и сильно наутюженные брюки. Он рассказал о том, что жизнь на историческом факультете самая интересная и весёлая. Что будет масса важных дел от археологических экспедиций, до участия в молодёжной политике страны. Он же провёл нас по этажам истфака. Там мы видели на стенах весёлые стенгазеты с рисунками, карикатурами и фотографиями. На фотографиях часто фигурировали люди с гитарами в руках. То эти люди сидели у костра и пели под гитару, то стояли на сцене с гитарами и пели, а то шли с рюкзаками куда-то, но помимо рюкзаков несли ещё и гитары. Подписи под фотографиями гласили: «раскопки там-то…», «выступление команды историков на фестивале „Студенческая весна“ такого-то года…» или «экспедиция туда-то…». То есть, здесь явно чувствовался культ человека с гитарой. А я на гитаре играть не умел, знал, что уже не научусь, в связи с этим песни под гитару мне не нравились, я в них не верил и понимал, что на историческом факультете у меня нет никаких шансов.

Студенты историки были нескольких типов. Много было тех, кто явно умеет на гитарах играть и петь у костра, а студенток было много таких, которые явно любили эти песни слушать и подпевать. Но были и такие, очень аккуратные, как будто готовые занять места и кабинеты разнообразных важных ветвей, партий и организаций.

Среди них я почувствовал себя сильно не в своей тарелке, но поставил мысленно на историческом факультете всё же не крест, а большой знак вопроса.

Про юридический и исторический я родителям решил до поры до времени ничего не говорить.

Оставалось посетить романо-германских и русских филологов. И надо было что-то решать! От этого становилось страшно и даже жутко. Уже стоял март, времени на раздумья практически не осталось.

В марте же я посетил мероприятие, целью которого было завлечь будущих выпускников школ на факультет романо-германской филологии. Я посетил его. Мне понравилось. Это было хорошо организованное мероприятие.

В чистой и светлой аудитории, украшенной английским, немецким и французским флагами и стенгазетами ни языках этих стран, собралось много красивых, модно одетых девушек школьного, но, казалось, уже далеко не школьного возраста. Многие были с причёсками, несмотря на холодный март и необходимость носить тёплые головные уборы. Парней, кроме меня, пришло всего два. Один в толстом вязаном свитере и в очках, похожих на две стеклянные пепельницы. А другой был весёлый, и у него были явно осветлённые волосы, что тогда было редким явлением.

Мы все расселись. И нам сразу, вместо вступления, три красивые студентки плохо спели песенку на французском языке. Потом, после наших аплодисментов, перед нами выступила весёлая дама в чем-то подчёркивающем её большой бюст, с яркими бусами на шее и яркими губами на лице. Она говорила про иностранные языки, про то, какой в них открывается волшебный мир. О том, что чтение великих иностранных авторов и чтение иностранных газет — это не то же самое, что чтение всего этого в переводах.

Я слушал не внимательно. Я переживал. Переживал из-за того, что пока доехал до университета через весь город на автобусе, волосы под шапкой вспотели и выглядели плохо, а ещё из-за того, что на лбу и на носу у меня краснели два шикарных свежих прыща. Я так хотел рассмотреть девчонок, но чувствовал, что все только и делают, что хотят рассмотреть мои прыщи и волосы. Так что я сидел в цветнике, смотрел прямо перед собой, слушал невнимательно, и сердце моё бешено стучало. А ещё я от всего этого потел, как мышь.

Дама рассказала ещё много интересного непосредственно про те страны, языки которых мы сможем в случае поступления изучить. Она подчеркнула, что по-настоящему культурным человеком может считать себя тот, кто знает минимум пару языков, помимо родного. А в конце своего выступления она подмигнула нам и заговорщицки сообщила, что конкурс на немецкое и особенно на французское отделения такой, что поступить можно будет наверняка, даже не зная алфавита этих языков. «Но на английском направлении будет трафальгарская битва», — сказала она, совсем завершая свою речь.

После неё нам пели ещё. Четыре красивые девушки и один высокий парень, с очень длинными волосами, спели пару старинных, как они сказали, английских песен. После них снова пели те три красивые, что пели в самом начале. Они ещё и пританцовывали. Все пели не очень и без музыкального сопровождения. Да что там говорить! Пели плохо, но с удовольствием.

В конце мероприятия за пианино села — пианино было в аудитории — и спела красивую, громкую опереточную арию на немецком языке высокая, некрасивая девушка в очках, белой рубашке и серых брюках. Пела хорошо.

Я решил, что изучить английский или французский языки, а то и тот и другой вместе, мне не повредит. А без немецкого проживу как-нибудь.

Довольный я поехал тогда домой. На факультет русской филологии я думал тогда даже не ходить. В школе я русский язык, как предмет, не любил. А тут опять склонения, падежи… Именительный, родительный, дательный винительный, творительный и… какой? А-а-а! То-то же!

(А помните это мерзкое стихотворение для лучшего запоминания названия падежей? Ну, это:

Гадость какая!)

Не хотел я изучать русский язык. Да и изучение литературы было сильно для меня связано с изложениями и сочинениями на скучные и далёкие от меня темы.

Когда я ехал домой с факультета романо-германской филологии, я думал, что выбор уже сделан.

К моему удивлению родители отнеслись к такому решению без восторга.

— Нет, знание иностранных языков — это совсем неплохо, — слегка скривившись, говорил отец. — Но знание другого языка — это не профессия. Это… это знание языка и все! Это не дело, не занятие… Особенно для мужчины.

— Но это неплохая база для получения настоящего образования, — возразила ему мама.

— Это верно, — согласился отец. — Но ты знаешь, там у них… такая обстановка на факультете… Уж очень он… дамский, этот факультет. Нет, не вызывает у меня энтузиазма твоё такое решение.

Меня отцовские доводы не убедили, но интонация, с которой он говорил, и его выражение лица при этом, вносили сомнения. Он, чувствовалось, знал, о чём говорил. Он же преподавал в университете уже много лет, на экономическом (я говорил уже об этом).

Так или иначе, в апреле я потащился осмотреть последний, возможный в моей жизненной ситуации и в моём городе, неосмотренный ещё, вариант учёбы, профессии и пути.

Ехал я через весь город в университет очень спокойно, чтобы совершить формальность, снять все возможные сомнения и быть чистым перед родителями, ну… и перед собой.

Возле деканата филологического факультета нам сказали, что нужно пройти и библиотеку в зал периодической литературы и подождать, и тогда нам что-то скажут. Нас собралось человек тридцать-тридцать пять. Только барышни, тихие какие-то, многие в вязаных шапочках. Я был единственным в мужском роде. До библиотеки нужно было идти далеко, через переходы, соединяющие разные корпуса университета. Как раз была перемена. Все коридоры, лестницы, рекреации были заполнены студентами. Группами по трое или по двое, поскрипывая кожей пиджаков, проходили явные будущие юристы. Хохоча, что-то активно обсуждая, жестикулируя и не глядя по сторонам, шли студенты историки, правда, без гитар, благоухая духами проплывали чудесные англо-франкоговорящие студентки, и ещё многие и многие другие. Я же старался догадаться, кто же здесь филологи.