Дарвин

Я плохо разбирался и не мог иметь тогда суждения и мнения о хоровой музыке, танцах и спектаклях. Но тоску, страшную скуку и ужасающую безрадостность всего этого я чувствовал. И во всех выступлениях была сильно видна ненужность происходящего. Ненужность никому! Ни выступающим, ни зрителям.

Ещё у большинства студентов были какие-то тоскливые физиономии. Было видно, что у них в институте не принято приходить на занятия нарядными и опрятными. А преподаватели казались просто нездоровыми людьми. Они выглядели измождёнными и невыспавшимися, и у них у всех был плохой цвет лица. В туалетах института культуры стояла такая вонь, которая заставляла задуматься.

Само отсутствие надежды на жизненное счастье и радость, которыми были наполнены коридоры и аудитории этого учебного заведения, заставили меня твёрдо отказаться от мысли поступить в институт культуры.

Оставался только университет. Кемеровский государственный университет. И оставалось около полугода на размышления.

А кстати, чего я хотел?

Я точно не хотел уезжать учиться куда-нибудь в другой город для учёбы. Про Москву и Питер я не думал, я их боялся. А в Новосибирск, где было больше разных учебных заведений и возможностей или в Томск, где находится самый старинный и лучший университет в Сибири, кстати, который заканчивали мои дедушка с бабушкой, я ехать не хотел. Я хотел жить дома, я не хотел и опасался бытовых трудностей и неудобств. Ещё я не уверен был, что мне удастся без проблем жить в общежитии в неком студенческом коллективе.

А хотел я… Не знаю, чего я хотел. Ничего определённого. Мне хотелось быть студентом. Хотелось весёлой интересной жизни, хотелось, чтобы учиться было не очень трудно и не очень скучно.

В университете были разные факультеты. Математический, физический, химический и экономический в список возможных для меня не входили. (Причины понятны из уже вышесказанного). Ещё были биологический, юридический, исторический, факультет романо-германской филологии (иностранные языки) и филологический (русский язык и литература). Вот и всё на что я мог рассчитывать и из чего мог выбирать.

Все факультеты устраивали дни открытых дверей для будущих студентов. Это такие мероприятия, на которые можно было прийти, посмотреть, где и как учатся студенты, послушать специальную лекцию о том, что изучают студенты, какие получают специальности и какие существуют жизненные перспективы. Можно даже было сходить в студенческую столовую и поесть вместе со студентами.

Первым делом я пошёл на день открытых дверей биологического факультета. Мне казалось, что как только я приду на биофак, моя детская любовь к жучкам и паучкам проснётся во мне с прежней силой, бабушкины и дедушкины гены взыграют и я пойму, что лучшего выбора сделать просто нельзя. А если ещё мне скажут, что в перспективе будут экспедиции, научные эксперименты, романтика путешествий, и если мне помогут дорисовать образ учёного-биолога, который мною был почти нарисован, а этот образ сильно напоминал жюльверновского Паганеля, то я отброшу всякие сомнения.

На тот день открытых дверей пришло совсем мало желающих узнать что-либо о биологическом факультете. Нас собралось в маленькой аудитории человек пятнадцать, не больше. В назначенное нам время никто не пришёл. Мы ждали минут двадцать. Мы — это десять тихих девчонок и пять, в том числе и я, разнокалиберных, во всех смыслах парней, выпускного школьного возраста.

Через двадцать минут к нам в аудиторию зашла худощавая высокая дама в белом халате, наброшенном на плечи, и в темно-зелёном платье под халатом. Она поздоровалась, недружелюбно осмотрела нас и улыбнулась одними губами. Ничего рассказывать нам она не стала, попросила следовать за ней. Она провела нас по нескольким аудиториям, завела в несколько лабораторий. В лабораториях неприятно пахло. Зато там были белые крысы и мыши в клетках, а в углу одной лаборатории стояла небольшая ванна, в которой копошились лягушки. Были там ещё и террариумы с какими-то ужами, ящерицами и даже один с большущими тараканами. Нам сказали, что это мадагаскарские тараканы. Эти тараканы не пробудили во мне детскую любовь к жучкам и паучкам. Были там большие аквариумы с мутной водой и карасями, кажется. Везде хватало микроскопов. В одной лаборатории группа студентов препарировали лягушек, а преподаватель ходил и смотрел, как они это делают, наклоняясь над каждым, как в школе делают учителя во время написания сочинения или контрольной работы.

— Вот и всё! — сказала после беглого показа всех возможностей биологического факультета наша гид. — В зоологический музей нашего университета можете сходить самостоятельно. Вот вам программа для поступающих. Там же есть краткая программа того, что вы будете изучать у нас, если поступите. Приходите. Поступайте. Мы вас очень ждем, и, поверьте, будет интересно.

Каждый из нас получил в руки тоненькую брошюрку с программами, и наша дама ушла. Я был весьма озадачен. Я очень хотел захотеть поступить именно на биофак, но с наскока не получилось. Я ехал домой на автобусе и думал о том, что же мне не понравилось? Что мне показалось не тем? Чего я ожидал? Не лягушек же я пожалел, в самом деле. Мои дедушка и бабушка их точно покромсали не мало, да и мышей с крысами тоже.

Что же не то? И я понял, что я не встретил там, в лабораториях и аудиториях, ни одного человека, который бы совпадал с моим образом и моим представлением о том, как должен выглядеть учёный. Там не было никого, похожего на Паганеля или доктора Айболита, то есть такого забавного, наивного, не приспособленного к обычной жизни, весёлого и странного чудака в очках. Всё было нормально, тихо и деловито, как в поликлинике. Романтики я не увидел, точнее, я не увидел там ни одного романтика. А потом я ещё подумал и понял, что лягушек мне всё-таки очень жалко.

Зайдя домой, я разулся, снял куртку и шапку, улёгся на свою кровать и внимательно прочитал программу поступления и обучения, которую получил на биологическом факультете. Обнаружил там, что львиную долю программы составляет всякая химия, органическая и неорганическая. Закрыл эту программу и закрыл для себя вопрос о поступлении на биофак.

— Ну, конечно! — только и сказал отец, когда я поделился своими соображениями с родителями вечером.

— Иди сразу в дворники, — сказала мама.

Следующим было посещение юридического факультета. На этот день открытых дверей пришло много желающих. В основном, парней. Все были дорого одеты, держались независимо и осматривали друг друга с ног до головы.

По юрфаку нас не водили. Нас собрали в чистенькой аудитории, к нам пришёл кругленький такой мужчина, лысоватый, с розовыми щеками, в чёрной рубашке, синем галстуке и в блестящем кожаном пиджаке. Он полчаса рассказывал нам о том, какой большой конкурс на юрфак, как на него трудно поступить, как интересно здесь учиться, как необходимы юристы в любых сферах и направлениях человеческой деятельности, и что все выпускники-юристы ценятся на все золота. В конце своего выступления он пожелал нам удачи, но сказал, что рассчитывать стать студентами юридического могут только лучшие из лучших. Мы получили программки, и на этом тот день открытых дверей был закончен. Двери закрылись.

Я послонялся по коридорам юридического факультета, увидел много студентов в кожаных пиджаках и с модными тогда кейсами (дипломатами). Они ходили с очень серьёзными лицами, без тени улыбок на них. На лестничных клетках студенты-юристы курили, громко смеялись и довольно громко и часто матерились. Во всём этом чувствовалась избранность и элитарность.

Мне захотелось поступить на юрфак. Но своё желание я ощущал безответственным, потому что оно сразу ощущалось, как несбыточное, неосуществимое. А всегда хочется чего-то такого, не осуществимого.

То есть на юрфаке я крест ставить не стал, а поставил бледненькую галочку.

На историческом факультете мне не понравилось. В зале, где нам рассказывали про историческую науку, висели три портрета. Понятное дело, что это были портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Выступал перед нами крупного размера дядька в маловатом ему пиджаке. Пиджак этот был расстёгнут по причине пуза, да и рубашка с трудом была застёгнута на этом человеке. Голос у него звучал богато, громко и раскатисто. Таким голосом можно обращаться к народным массам. Губы и глаза оратора были большие, выпуклые, мокрые и подвижные.