Страница 13 из 20
И буквально через несколько секунд после того, как он выбежал на улицу, невесту словно понесло следом, ей даже показалось, что ее изо всех сил тянут за подол. Жених вернулся в зал, поозирался и не найдя своей молодой жены, решил, что ее, как и полагается, украли родственники по материнской линии. Он вышел на крыльцо. Поглядел по сторонам, но быстро озяб от сырого рукава и решил продолжить поиски в тепле.
А Рита уже пересекла дорогу и мчалась вдоль трамвайных путей. Всего восемь остановок пробежать и будет дом, где живет ее любимый Страус. Чтобы ускорить встречу, он оторвала газовый капюшон — он спадал на глаза, и оборку — она путалась под ногами. Сзади послышался грохот и звон — шел трамвай-снегочист. Рита посторонилась в сугроб. Железные щетки швырнули льдинки, наступила тишина, белое облако осело и из кабины выглянула вожатая.
— Садись давай! — сказала она Рите, та живо забралась, щетки закрутились и они поехади сквозь снежный тоннель.
— Сбежала?
— Ага!
— Где он живет-то? На какой остановке?
— «Дом культуры».
— Не мой маршрут. Стой, куда ты? Довезу!
Бедный Паша, если бы он знал, что через минуту его Гусеница позвонит в дверь! Он бы не схватил бутылку с уксусом и не лег бы на пол в кухне, и не открыл бы пузырек в твердой решимости распрощаться с ненавистной жизнью. Он выдернул пробку. И, бросив прощальный взгляд на мир, который — взгляд, пришелся аккурат по плинтус, увидел таракана, ниспосланного то ли судьбой, то ли гастрономом на первом этаже.
— Вот, гад! — рассердился самоубийца, вскочил и побежал за старой газетой. Логики, в поступках, конечно, никакой. Но чего вы хотите от Страуса, брошенного Гусеницей?
Рита, прошаркав кружевами по грязным стенам, поднялась по лестнице и два раза коротко нажала звонок. Паша открыл дверь сразу:
— Заходи, мне тут одно дело надо сделать.
И побежал было с газетой в руках в сторону кухни, но вдруг отановился. (Дошло наконец-то!) Он поднял любимую на руки и пронес в комнату. Осторожно поставил на тахту.
— Ты что делал? — стараясь скрыть смущение спросила Рита.
— Да вот, читал, — отбросил Паша газету, страшно устыдившись неудавшегося самоубийства.
— Господи! Как я ненавижу это свадебное платье! — заплакала Рита, сорвав цветок.
— Гадкое, мерзкое! Я его видеть не могу! — воскликнул Паша и энергично дернул кружевную вставку. Молния податливо разошлась, мокрый холодный шелк упал на пол. И Великолепный Артист с отвращением отпихнул остатки Орхидеи ногой под тахту.
На следующий день Маргарита Сергеевна сходила в ЗАГС и подала заявление на развод, а Паша занял денег и выплатил в салоне «Прокат свадебных нарядов» полную стоимость утраченного платья. Хозяйка, как и полагается, составила акт о списании. А через месяц салон расширили и там появился отдел свадебных мужских костюмов. Дешевые платья вовсю флиртовали с полосатыми «тройками». «Незабудка» отдалась малиновому пиджаку. Лампы осуждающе гудели:
— Уж нет вкуса, так и не появится. Кто сейчас носит малиновые пиджаки?
Об Орхидее никто и не вспоминал…
А где же счастливый конец?! Будет-будет, потерпите.
Через год у Страуса и Гусеницы родилась дочка, беленькая, щечки, как шелк. Нет, назвали не Орхидеей, это уж было бы чересчур неправдоподобно! Дуняшей ее зовут. Сейчас она как раз ест тыкву протертую с сахаром и витамином С. А через семнадцать лет влюбится в Скрипача в черном фраке, соберется замуж, найдет на антресоли бутон белой орхидеи, в которой сразу узнает лилию и приколет к своему свадебному платью. Что это будет за пара — Скрипач и Дуняша! Фрак и Лилия! Он сыграет на скрипке что-то щемящее, от чего пробежит дрожь по подолу, а вечером, когда гости разойдутся, поцелует любимую в самую серединку нежного цветка. ГОЛОД СОЛНЦА
С утра солнце еще раскачивалось, размышляя в тени горизонта: а достанет ли сил и жара сердца? Шутка сказать: согреть каждого! Может плюнуть, отсидеться в кучевых облаках? Что оно в конце концов, лошадь что ли? Но после завтрака очень захотелось оставить след на земле. И к одиннадцати часам светило истово принялось за работу, фанатично поклявшись одарить теплом каждого из людей, независимо от расы, пола и вероисповедания. Неблагодарный народ отвечал на справедливо распределенное тепло подлой ленью: заваливался в тень, отказываясь вкалывать по такой жаре, толпился возле зданий администрации, обвиняя работодателей в жульничестве с заводскими термометрами, столбик которых упорно не поднимался выше 41 градуса — уровня, после которого трудящихся полагается распускать на выходной или платить повышенный тариф. На некоторых континетах начался кризис перепроизводства: солнечного жара было так много, что он пошел во вред, спалив все подряд. Не прошел и задуманный солнцем номер с социальноравномерным распределением плазменных благ. Толстосумы опять получили более качественный товар: нежное солнечное тепло, отфильтрованное дьявольским изобретением — кремами «от солнца», на берегу бассейна с морской водой. К четырем часам пополудни солнцу пришлось признать, что вдохновившие его труды «Город Солнца» и «Остров Солнца» ошибочны, политически незрелы и преждевременны. Революционные выбросы плазмы стали потихоньку стихать, и к вечеру светило совершенно угомонилось, обиженно оставив в покое не оценивших его жара граждан.
— Выходите, — перевел Юле клич охранника мужчина в белой рубашке с коротким рукавом, прилипшей на груди, и серых брюках. — Вы свободны.
Юля поднялась с деревянного настила и вышла в распахнувшуюся дверь. Дверь, сваренная из металлических трубок, была скорее калиткой в решетчатой, малую толику не доходившей до потолка ограде, представлявшей собой четвертую проницаемую стену, отделявшую бетонную глубину сцены от зрителей-конвоиров. «Высшая степень реализации системы Станиславского», — мелькало в голове у Юли, когда ей приходилось присаживаться на толчок, лишь до пояса закрытый шаткой пластиковой стенкой или укладываться подремать. К явному разочарованию зрителей, спектакль длился лишь одни сутки. Все это время охранники живо делились впечатлениями о Юле — она чувствовала их любюпытствующий интерес по внезапно замолкавшим под ее взглядом ленивым беседам и легким взрывам смеха.
Юля вопросительно посмотрела на обладателя европейского костюма.
— Все в порядке! — ободряюще кивнул он ей. И развел руками — Такие законы!
Потом кончиками пальцев дотронулся до ее запястья и, понизив голос, посочувствовал:
— С волками жить — по волчьи выть.
И тут же, метнув сопровождаемый дипломатической улыбкой взгляд в сторону офицера, громко и назидательно произнес:
— Нужно уважать законы страны, в которой вы находитесь. И вас, Юлия Васильевна, в турбюро должны были предупредить, что в страну нельзя въезжать женщинам без сопровождения законного мужа, брата или отца.
В комнате с воздухом прохладным, как прибой Красного моря, Юле отдали паспорт. В сопровождении соотечественника, имени которого она так и не спросила, Юлия вышла на улицу.
«Уберите солнце! Уберите, а иначе я сдохну! Курица… Курицу обмазали аджикой и сунули в духовку…»
Мысли Юли явно приняли форму бреда.
«Дурак-петух. Кукарекал с утра, приветствовал восход. Оно и взошло. На пъедестал. А курица сгорела, исжарилась. А петуху чего? У него таких куриц полный гарем…»
Она рассмеялась.
— Желаю приятного отдыха! — обрадовавшись такой реакции на освобождение, обеими руками пожал юлину безжизненную ладонь представитель российского консульства.
— Что?
— Отдыха! Приятного!
И соотечественник быстро забрался в машину, салютнув напоследок из приоткрытого окошка розовой ладонью.
Из тени пальмы с проивоположной стороны бульвара к Юле кинулся взмокший Димка.
Он молча обнял ее задрожавшими руками. И в ту же секунду Юля, не источившая за последние почти трое суток ни слезинки, заплакала. У Зенцова запершило в носу и, опасаясь заорать, излив скопившуюся ненависть, посреди сияющей солнечной белизной горячей улицы, он высвободил одну руку и принялся подзывать такси, энергично матерясь про себя.