Покрашенный дом

Летчеры расселись вокруг стола, все десятеро. Ребенка уже устроили где-то спать. Они по большей части молчали, и мне трудно было сказать, то ли это от того, что им стыдно, или от облегчения, или просто от жуткого голода. Они передавали друг другу блюда и время от времени благодарили друг друга. Мама с Бабкой разливали чай и вообще всячески суетились вокруг них. Я наблюдал за ними, стоя в дверях. Паппи и отец ушли на переднюю веранду, где пили кофе и наблюдали, как сверху сыплется дождик.

Когда они вполне освоились, мы, Чандлеры, переместились в гостиную, где Бабка развела огонь в камине. Мы все пятеро уселись поближе к нему и долгое время так и сидели, прислушиваясь к голосам Летчеров в кухне. Голоса звучали приглушенно, но их вилки и ножи так и стучали по тарелкам. Им было тепло, они были в безопасности и больше не страдали от голода. И как только люди могут жить в такой бедности?

Я обнаружил, что больше не могу их ненавидеть. Они были такие же, как и мы, просто им не повезло, что они родились издольщиками. И нехорошо с моей стороны презирать их. А кроме того, мне очень понравилась Либби.

И я даже надеялся, что я ей понравился тоже.

Пока мы наслаждались чувством глубокого удовлетворения от содеянного добра, где-то в доме раздался вопль проснувшегося ребенка. Бабка тут же вскочила и унеслась. «Я присмотрю за ним! - сообщила она, проходя через кухню. - А вы ешьте себе».

Насколько мне было слышно, ни один из Летчеров не двинулся из-за стола. Ребеночек орал с самого момента своего рождения, так что они уже к этому привыкли.

А вот мы, Чандлеры, не привыкли. Он орал и орал все время, пока они заканчивали свой ленч. Бабка укачивала его на руках все то время, пока Паппи с моими родителями отводил Летчеров в их новое жилище на сеновале. Потом Либби вернулась, чтобы проверить, что с ним, а он все еще продолжал голосить. Дождь прекратился, и мама вынесла его наружу и погуляла с ним вокруг дома, но свежий воздух его тоже не успокоил. Никогда не слышал, чтобы кто-то так здорово орал, причем без конца.

К середине дня мы уже были вне себя. Бабка уже попробовала на нем некоторые виды своего целебного варева, разные там слабые отвары, но это только ухудшило дело. Либби укачивала дитя в качалке, но без успеха. Бабка пела ему, носила, пританцовывая, на руках по всему дому; но крики продолжались, даже, как мне показалось, стали еще громче. Потом мама носила его на руках. Паппи с отцом давно смылись из дому. А мне хотелось убежать и спрятаться в силосной яме.

– Колики, самый тяжелый случай, какой мне встречался, - услышал я голос Бабки.

Позднее, когда Либби опять принялась укачивать ребенка на передней веранде, я подслушал еще один разговор. Речь шла о том, что у меня, когда я был младенцем, тоже вроде бы был сильный приступ кишечной колики. И мать моей мамы, моя другая бабушка, которая уже умерла и которая жила в городе, в покрашенном доме, дала мне кусочек ванильного мороженого. И я тут же прекратил кричать, а через пару дней колики прошли.

Несколько позднее, но тоже во времена моего младенчества, у меня опять был такой приступ. Бабка обычно никогда не держала в своем холодильнике мороженое из магазина. И родители загрузили меня в пикап и рванули в город. По пути я перестал плакать и уснул. И они решили, что все дело в том, что меня укачало в движущемся грузовичке.

Мама послала меня разыскать отца. Она забрала ребенка у Либби, которой и самой не терпелось от него избавиться, и вскоре мы уже садились в грузовик.

– Едем в город? - спросил я.

– Да, - ответила мама.

– А как насчет него? - спросил отец, указывая на ребенка. - О нем же решили никому ничего не говорить…

Мама явно забыла об этом. Если нас увидят в городе с неизвестно чьим ребенком, пойдут такие сплетни, что в городе все движение остановится.

– Ладно, потом что-нибудь придумаем, когда до города доберемся, - сказала она и захлопнула дверцу. - Поехали!

Отец запустил двигатель и врубил заднюю передачу. Я сидел между родителями, и младенец находился всего в паре дюймов от моего плеча. Немного помолчав, он снова зашелся криком. К тому времени, когда мы добрались до реки, я уже был готов вышвырнуть это проклятое отродье из окна.

Но как только мы въехали на мост, случилось нечто поразительное. Младенец постепенно успокоился и затих. Закрыл рот и глаза и уснул. Мама улыбнулась отцу, словно говоря: «Видишь, а что я говорила?»

Пока мы добирались до города, родители все время разговаривали шепотом. И решили, что мама вылезет из грузовика подальше, возле нашей церкви, быстренько сбегает в лавку Попа и Перл и купит мороженое. Они, конечно, опасались, что у Перл возникнут подозрения - почему это мама покупает мороженое, и только одно мороженое - а нам ничего другого сейчас просто не было нужно, - и почему это мама вообще оказалась в городе в среду. Они были того мнения, что любопытство Перл нельзя удовлетворить ни при каких обстоятельствах и что это будет даже некоторым образом забавно - заставить ее страдать от собственной привычки повсюду совать свой нос. Будь у нее хоть семь пядей во лбу, все равно она ни за что не догадается, что мороженое предназначено для незаконнорожденного младенца, которого мы прячем у себя в грузовике.

Мы остановились напротив церкви. Вокруг никого не было, так что мама передала ребенка мне вместе со строгими указаниями, как держать это создание на руках. И не успела она захлопнуть дверцу, как рот ребеночка широко распахнулся, глазки выкатились, а из легких вырвался злобный вопль. Он повторился дважды и перепугал меня до смерти, но тут отец отпустил сцепление, мы снова тронулись и поехали по улицам Блэк-Оука. Младенец посмотрел на меня и перестал орать.

– Только не останавливайся, - сказал я отцу.

Мы проехали мимо джина - он представлял собой жалкое зрелище без обычной толпы вокруг него. Объехали вокруг методистской церкви и школы, потом повернули на юг, на Мэйн-стрит. Мама как раз вышла из лавки Попа и Перл, держа в руке маленький бумажный пакет, и, конечно же, следом за ней вылезла Перл, что-то ей втолковывая. Они продолжали свой разговор, когда мы проезжали мимо. Отец помахал им, словно ничего особенного и не происходило.

Мне было предельно понятно, что нас сейчас застукают с этим ребенком Летчеров на руках. Один громкий вопль, и весь город узнает нашу тайну.

Мы еще раз объехали вокруг джина, и когда свернули к церкви, то увидели, что мама уже ждет нас. Как только мы остановились, глазки младенца опять раскрылись. Нижняя губа затряслась. Он уже был готов заорать, но тут я сунул его маме и сказал: «На, забери его!»

И выбрался из кабины, прежде чем она успела в нее сесть. Их поразила быстрота моих действий.

– Куда это ты, Люк? - спросил отец.

– Вы тут поездите минутку. Мне краски надо купить.

– Ну-ка сядь обратно! - велел он.

Тут закричал ребенок, и мама быстро запрыгнула в кабину. Я нырнул за кузов и изо всех сил рванул по улице.

Позади раздался еще один вопль, но уже не такой громкий, а потом грузовик тронулся и поехал.

Я добежал до скобяной лавки, пробрался к прилавку с красками и попросил у продавца три галлона белой «Питсбург пэйнт».

– У нас только две банки осталось, - сказал он.

Я был просто поражен и не нашел что ответить. Как это может быть, чтобы в скобяной лавке кончилась краска?

– К следующему понедельнику завезут еще, - сказал продавец.

– Ладно, давайте две, - сказал я.

Я был уверен, что двух галлонов не хватит, чтобы закончить весь фасад дома, но отдал ему шесть долларовых бумажек, а он дал мне сдачу.

– Давай помогу тебе их погрузить, - предложил он.

– Нет, я сам, - сказал я, хватая обе банки. Напрягшись изо всех сил, я снял их с прилавка и потащил по проходу к двери, чуть не падая. Но все же выволок наружу, на тротуар. Посмотрел в обе стороны в поисках нашего пикапа и прислушался, не вопит ли ребенок. К счастью, вокруг сбыло тихо.

Тут на улицу снова вылезла из своей лавки Перл, стреляя глазами во все стороны. Я спрятался за припаркованной машиной. И тут увидел наш грузовик, он двигался в южном направлении, очень медленно, и выглядел крайне подозрительно. Отец заметил меня, подъехал и остановился прямо посреди улицы. Я подхватил банки с краской, прилагая все усилия, какие только мог, и побежал к грузовичку. Он выскочил наружу, чтобы мне помочь. Я запрыгнул в кузов, и он подал мне банки. Я решил, что лучше поеду сзади, подальше от самого младшего Летчера. И едва отец успел влезть обратно за руль, младенец опять издал вопль.