Владигор. Римская дорога

Однажды, возвращаясь из Неаполя с новыми свитками, присланными из Рима, он увидел сидящую на придорожном камне женщину, — бросив на нее взгляд, он заметил, что она молода и красива и что ее стола из тончайшей белой ткани, которая очень дорога и редка и которую привозят издалека, с Востока. Поверх столы была накинута легкая бледно-голубая палла, прикрывавшая ее чудесные золотые волосы. Поначалу он подумал, что женщина, должно быть, чужеземка, ибо такие золотые волосы среди итальянок — большая редкость, но, присмотревшись, решил, что ошибся. Черты ее лица были абсолютно правильные, будто выточенные резцом совершенного мастера, и казались такими знакомыми. Может быть, он видел прежде мраморный портрет этой женщины, а теперь она сама сидит на придорожном камне, дожидаясь его, Мизифея. Что незнакомка ждала именно его, у Мизифея не было никакого сомнения. Он остановился. Она смотрела на него странными светлыми глазами, которые слегка светились изнутри. Эти глаза его просто околдовали.

Она заговорила с ним первая.

— Мне понравилась твоя просьба, Мизифей, — проговорила она с улыбкой. — Право же, редко приходится слышать такие слова. Не то чтобы они особенно мудры. Думаю, что ты мог бы сказать и что-нибудь более оригинальное. Но меня поразила сила твоего чувства. Люди давно ходят в храм лишь по обязанности, их губы бормочут молитвы, а разум занят совершенно иным. Даже жрецы не думают о богах, когда посыпают жертвенной мукой голову принесенного на заклание ягненка. Они думают лишь о том, какую часть туши им доведется съесть, а какие куски сжечь, чтобы боги могли вдохнуть аромат жареного мяса.

Он слушал ее и не знал, что думать. Откуда она знает о его просьбе? И кто она такая, эта женщина в безумно дорогом платье, сидящая на придорожном камне? Где ее рабы? Где носилки? И куда она идет?

— К тебе… — отвечала она так, будто он задал этот вопрос вслух, и поднялась с камня.

Он не знал, что сказать в ответ, пробормотал лишь, что дом его весьма скромен, чтобы принять такую высокую гостью.

— Для меня любой человеческий дом скромен, — отвечала она, и он почему-то не счел ее ответ дерзким.

Потом в триклинии она возлежала на ложе напротив него, и раб-разрезальщик, накладывая на серебряное блюдо куски мяса, бросал на странную гостью удивленные взгляды. Он заметил, что, беря чашу с вином, она не отливает из нее несколько капель в жертву богам, а пьет сразу. Раб бросил вопросительный взгляд на Мизифея, но ничего, разумеется, не сказал.

— Мне понравилось, что твои чувства и мысли совпали с моими, Мизифей, — продолжала гостья начатый на дороге разговор. — Ибо избрание владыкой Рима такого двуногого, как Элагабал, оскорбительно не только для людей, но и для богов. Я знаю, что эти годы тебя не было в Риме, но ты, верно, слышал, как этот ублюдок решил выдать меня замуж за своего обожаемого бога, чье имя он присвоил себе. Какая наглость! Мало того, что он ограбил святилища Рима и стащил все сокровища в храм своего ничтожного божка, так он решил сделать меня супругой этого так называемого бога солнца! В конце концов его напугало мое воинственное изображение. И он передумал — остановил свой выбор на Астарте.

— Разве боги повинуются замыслам людей? — спросил Мизифей и вновь встретился с прозрачными глазами гостьи. — Разве они подчиняются людям? А не наоборот?

Неужели в самом деле сама Минерва возлежит с ним сейчас за столом? Он вновь вспомнил свою странную просьбу и то чувство просветления, с которым произносил ее. Теперь мысль о том, что он беседует с Минервой, не показалась ему столь уж безумной.

— Разумеется, нет… Но пришедшие в голову людям идеи иногда нравятся богам. И боги их заимствуют. Этот восточный божок вообразил, что может надеяться на мою благосклонность. Забавно было видеть, как он удирает после встречи со мной! — Мизифей отметил, что богиня, как истинная женщина, тщеславна. Как видно, никакая мудрость не может избавить от этого порока.

— Я знаю, светлоокая богиня, — в первый раз он обратился к ней так, — что ты покровительствуешь мудрым, но не снисходишь ни к одному мужчине, будь тот простым смертным или богом.

— Возможно, потому что они меня не пытались добиваться, — заметила она. — Я слишком умна и к тому же умею обращаться с копьем и мечом. Такие женщины не внушают любовь никому. — Она доверительно придвинулась к Мизифею. — Но эта пошлая выходка Элагабала натолкнула меня на одну мысль…

Гостья вновь поднесла к губам чашу. Мизифей подумал, что для богини мудрости его гостья пьет слишком много. Он тоже выпил немало. И может быть, выпитое вино заставило его сделать смелый комплимент:

— Твоя красота, богиня, заставит позабыть любого о твоем суровом нраве.

— Моя красота… — Ее светлые глаза странно блеснули, и Мизифей заметил, что она польщена. — Значит, если бы вместо Париса судьей был ты, ты отдал бы яблоко мне?

— Несомненно, богиня!

— Но учти, я бы не подарила тебе самую прекрасную женщину в мире.

— К чему мне Елена? Из-за нее пала Троя. Ты бы даровала мне неувядающую славу героя.

— Ты хочешь быть героем? Вот уж не подумала бы…

— Герои бывают не только на поле боя. Порой гораздо больше мужества нужно, чтобы начать совершенно безнадежное предприятие и пытаться удержать то, что начинает рушиться.

— Ты удивлен, что я здесь?

— Признаюсь, да. Нынче боги не разговаривают с людьми даже в храмах.

— Что мне делать в храме? Разжиревшие жрецы ничего не смыслят в том, о чем мы толкуем с тобой, Мизифей…

Он не заметил, как она придвинулась к нему и ее руки обвились вокруг его шеи. Поцелуй ее нельзя было назвать страстным — скорее он был расчетлив и холоден. Нелепая мысль пронеслась в голове Мизифея: что, если происходящее — обман и это какая- нибудь развеселая девица решила его одурачить, выдавая себя за спустившуюся на землю Минерву.

— Притвориться богиней довольно сложно… — заявила гостья, будто вновь услышала его мысли.

В следующее мгновение на ее голове появился золотой шлем, грудь покрылась чешуйчатым нагрудником с головой Медузы Горгоны в центре и с обрамлением из тысячи крошечных змей, непрерывно шевелящихся. Рядом с нею лежали золотые копье и щит.

— Не слишком удобный наряд для пира, не так ли? — спросила Минерва, Насмешливо глядя на Мизифея. — Но только оружие может уверить человека в чьей-то правоте.

Склонив голову, он пролепетал извинения, скорее обескураженный, чем униженный. А когда вновь отважился взглянуть на гостью, она снова была в своей белой столе, и ее красивые руки обвились вокруг шеи Мизифея.

— Эней, прародитель римлян, был сыном Венеры. Ну что ж, эта богиня собрала в Риме обильную жатву. Сын Минервы посеет иные семена…

— Твой сын?.. — Ее предложение показалось ему нелепым и… привлекательным. — Если мать будет неизвестна, его примут за сына рабыни, то есть за рожденного в рабстве. Такому человеку Рим не покорится…

— Я обо всем позаботилась, мой мудрый Мизифей. — Она перебирала его темные локоны и улыбалась. — Всего в двух стадиях от твоего дома живет одна уважаемая вдова — Юлия Транквиллина. Она бедна, но семья ее достаточно известна. Все ее дети умерли в младенчестве, сама же она скончалась сегодня утром во сне. Но об этом еще никто не знает. Я заняла ее место. Единственный раб и его жена прислуживают ей. Женись на этой женщине. Она — то есть я — не будет докучать тебе своим присутствием. Она даже будет жить в своем собственном доме, что по нынешним законам вполне допустимо, а через девять месяцев родит тебе ребенка и умрет…

Гостья рассуждала с деловитостью искушенного адвоката, продолжая при этом перебирать его волосы и то и дело касаться губами его губ.

— Я не хочу, чтобы ты умирала… — прошептал он.

— Я не умру, я же бессмертна, глупый… — Кажется, ей доставило удовольствие назвать его глупцом.

Тут он увидел, что на его гостье больше нет платья — она лежала рядом с ним обнаженная. Ее тело было совершенно — так выглядит теплый мрамор, просвечивающий на солнце. К сожалению, ваятели никогда не изображали Минерву нагой.